Стекольщик

– Передай отцу, что я его понимаю, но он не прав. Вот и обеденный перерыв подходит к концу. Ну, давай, иди, – сказал он, делая вид, будто ищет что-то на столе.

Уже у двери кабинета я сказал:

– А голубцы были в самый раз, не переваренные, а сметана пахла домагазинной свежестью.

На эти слова Давид Львович посмеялся неестественно и коротко, и сказал:

– Будет время в обед, заходи. Поговорим ещё.

На следующий день в обед мне так хотелось пойти к Давиду Львовичу поговорить, но я решил сдержаться – показать мужскую выдержку. Целую неделю с гаком в моей голове бегали разные мысли, вызывая иногда ускоренное сердцебиение, а иногда и слезу. Мысли были о нашем отечестве, моём благополучном детстве, коммунизме и, конечно, о Ленине. В пятницу я почувствовал, что выходной будет трудно выдержать без предварительного разговора с Давидом Львовичем. В тот день в столовой я был первым в очереди, а ел я всегда быстро. Когда кусочком хлеба в один укус я протирал тарелку, невысокая и полная в средней части тела девушка заняла очередь в столовой. На ней было темно-зелёное платье, плотно облегающее бедра. Тонкий чёрный ремешок под кожу с пряжкой золотого цвета свободно висел чуть ниже талии. Девушка несколько раз двигалась и останавливалась с очередью, и каждый раз ремешок с пряжкой неуловимо по-другому ложился на её бёдра. Вид девушки с бёдрами заведомо стоил пары минут моего времени.

Оставалось ещё сорок минут до окончания обеденного перерыва, когда я постучал в дверь кабинета Давида Львовича.

– Входите, – послышался суровый голос из кабинета, но как только дверь открылась, тон сменился на дружеский:

– А, это ты, Семён, ну проходи, садись. Что нового?

– Новое как старое, а со старым никак не могу разобраться. Мучают меня разные вопросы, на которые не могу найти хорошие ответы. Мне было бы очень, очень интересно знать ваше мнение.

Давид Львович убрал с середины стола в сторону тетрадь, ручку и газету, которую он читал до моего прихода. Он слегка наклонился в мою сторону, положил руку на стол и сказал:

– Я слушаю.

Мне на мгновение показалось, что этот человек ждал этого разговора со мной всю свою жизнь. Мне показалось, что у этого человека есть потребность отчитаться перед новым поколением за свою жизнь. Может быть, впервые в его жизни представитель нового поколения, родившегося после войны, был искренне заинтересован в его мнении о жизни. Сколько раз он фантазировал о таком разговоре, когда раскулачивал мироедов на Кубани, когда лежал в мокрых и холодных окопах под Орлом или когда охотился на бандеровцев в Карпатах…

– Почему люди верят в бога? – начал я робко и издалека, что вызвало выражение удивления на лице Давида Львовича. Я продолжал более уверенно:

– Есть у них какие-то доказательства? Верующие говорят: ты поверь сначала, прими бога – и тогда никаких доказательств не надо. И ещё они говорят: то, что весь мир так складно устроен, не могло быть просто так. Значит, есть там какая-то высшая сила – бог. Не буду возражать, я не знаю, что там есть и чего нет. Я даже не знаю, где это «там».

Я продолжал взахлеб:

– Вот возьму и выкопаю колодец глубиной в сто метров. Там, на дне, будет что-то или ничего не будет. Наверное, там есть что-то, но я не знаю, что это, и никогда не узнаю, потому что никому в голову не придет копать стометровый колодец, чтобы посмотреть, что там есть. Мы много чего не знаем. Малую часть из этого мы познаём, потому что полезно знать, и мы в состоянии разобраться, а что на дне моего вонючего колодца, никогда знать не будем. Что касается бога или чего-то там, где – не знаю сам, – будет и дальше играть роль опиума для народа, да и только.

Чувствовалось, что не совсем складно и как-то по-детски, поправить не было никакой возможности. Давид Львович заметно растерялся, и я бросился ему на помощь.

– Вы, Давид Львович, коммунист, я комсомолец – мы не верим в бога. То есть, я не имею в виду, что мы не верим в бога, потому что партийные. Но и обратное тоже не верно: мы не стали партийными, потому что в бога не верим. Получается, что быть коммунистом и верующим – это две независимые вещи. Скажите мне, Давид Львович, по этой логике и коммунист может быть верующим?

Кабинет был не маленький, но чувствовалось, что для нас двоих воздуха заведомо недостаточно. Было очевидно, что меня, как обычно, занесло. Первый блин комом, промелькнуло у меня в голове. Поправить было невозможно, и я немедленно перескочил на новую тему:

– Давид Львович, вы верите, что все люди равны?

– Да, – сказал он чётко, хотя был заметно «не в своей тарелке».

– Я тоже верю. Все равны, но имеются относительно маленькие различия: мужчина – женщина, высокий – низкий, интеллигент – пролетарий, и тому подобное. Есть люди умные, а есть глупые. Я думаю, что по уму самый глупый не сильно отличается от самого умного. Вот, к примеру, в нашем классе учителя считали меня умным, а были у нас в классе двоечники, которых считали неумными. Я знаю точно, что Мишка Вайнштейн очень смекалистый, и даже скажу, умный, но по математике ни в какие ворота. Я давно и чётко решил, что все люди одинаковы, хотя имеют некие специфические различия, но эти различия очень существенны в судьбе человека.

Я перевел дух и опустил глаза, как будто на полу была шпаргалка и в ней был написан мой следующий вопрос Давиду Львовичу. Я энергично поднял глаза, затем голову, слегка наклонился вперед и сказал:

– Давид Львович, а какие ваши специфические личные качества имели определяющее влияние на вашу судьбу? Не многие ведь дослужились до полковника и пользуются таким уважением и авторитетом…

– Сложный вопрос, Семён. Наперёд скажу, что нет у меня однозначного ответа на этот вопрос, хотя в разные периоды жизни я упорно думал об этом. Могу поделиться с тобой некоторыми личными соображениями по этому вопросу.

Я широко раскрыл свои светло-голубые глаза, обозначая, что готов слушать. Ещё тогда я сильно отличался от других умением слушать. Не знаю, какие специфические личные качества определили судьбу Давида Львовича, но в моей судьбе умение и желание слушать были всегда решающими факторами.

Давид Львович закатил зрачки под лоб, как будто читал что-то на внутренней стороне черепной коробки. Потом взглянул на меня и, как отчаянный «морж» перед прыжком в ледяную воду, решился и прыгнул с разбегу.

– Родился я до революции, это очень значимый и специфический фактор, определивший мою судьбу, – начал Давид Львович торжественно. – Наша семья жила в деревне в нынешней Кировоградской области. Отец занимался сельским хозяйством. Мы не были пролетариатом, и это второй значимый и специфический фактор, определивший мою судьбу. Я был невысокого роста, физически, прямо скажем, не очень силен, и мои сверстники частенько меня обижали. Однажды я решил положить этому конец – вот тебе и третий отличительный фактор.

Как спортсмен контролирует свое дыхание между марш-бросками, Давид Львович перевёл дыхание и продолжил.

– Из деревни меня послали учиться в Одессу, а потом в Николаев. Мои друзья, учителя и вся окружающая среда тоже определили мою судьбу.

Следующая передышка далась ему очень тяжело, но он видел финишную прямую и продолжил:

– Семён, ты же взрослый парень и должен знать, что женщины играют важную роль в жизни мужчины. Но сейчас, поверь мне на слово, Семён, в твоём возрасте ты не в состоянии понять, насколько эта роль критична. Каждый этап моей жизни и переходы с этапа на этап были определены женщинами. А у тебя есть приличная подруга?

– Отец запретил встречаться с приличными девушками. Он знает, что жениться я не собираюсь, и поэтому он решил, что нечего морочить голову приличной девушке из хорошей семьи. Он считает, что это небольшая проблема, так как в мире полно неприличных женщин, – я решил слегка пошутить за счёт моего отца. – Недавно я завёл себе новую подругу. Но предупредил её, что мы можем быть друзьями в течение следующих двух лет только по переписке. Этот год я должен готовиться к экзаменам, а на следующий год будет первый курс – дело критичное.

– Знаешь, Семён, своими вопросами и размышлениями ты мне напоминаешь Троцкого в юности. Он тоже был горячий парень, – сказал Давид Львович, слегка прищурив глаза и скрыто улыбаясь.

– А кто такой Троцкий? Никогда не слышал про такого. Он из Черновиц, что ли? – я был искренне удивлён, что подобные мне люди существуют.

– Понятно… Ладно, оставим эту тему. Троцкий не из Черновиц, – и Давид Львович сошёл на две ступеньки по лестнице, ведущей от радости к грусти.

Кто-то постучал в дверь кабинета. Я посмотрел на стенные часы. Давид Львович передвинул тетрадь на середину стола. Наступила атмосфера законченного обеденного перерыва.

– Как скоро закончишь белить подвал? – спросил Давид Львович.

– Думаю, что через неделю, – ответил я и добавил: – Ну, я пошёл.

– Ну, давай, – поставил точку Давид Львович.

Примечания