- -
- 100%
- +
Посвящается всем моим товарищам по университету, а также
Сергею Малыхину, Виктору Осадчему, Сергею Коровину, Лёше Донченко,
делившим со мной комнату в общежитии и покинувшим наш мир
© Герш Тайчер, 2021
ISBN 978-5-0055-4906-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
И СНОВА БОРЬБА
В новой книге черновчанина с улицы Сковороды Герша ТАЙЧЕРА «Студент» мы снова погружаемся в мир оригинальных авторских писательских конструкций и очень свежих фантазий об относительно недавнем прошлом. Он самоотверженно живёт еще один период своей жизни, на этот раз в университете города Новосибирска и окрестностях.
Но опять же, как и в дебютной книге автора «Стекольщик», не можешь избавиться от ощущения, что всё близкое автору не чуждо и нам, его современникам и читателям. Причем для этого вовсе не обязательно жить в Черновцах или в Новосибирске. Нужно просто быть внимательным к собственному прошлому. Этому неназойливо и деликатно учит автор. Читая книгу, мы с большим интересом проживаем параллельные с ним жизни. В этом, мне кажется, изюминка авторского стиля, его творческая находка.
Конечно, нужно понимать эпоху повествования, и желательно было бы хоть немного в ней пожить. Без понимания правил и устоев того времени многое будет странным, диковатым и даже смешным. Но в том-то и ценность книги: автор, вспоминая – несомненно, талантливо и забавно, – довольно детально поясняет, как тогда реально жилось человеку думающему. И что было с людьми, которые жили бездумно. Главный герой проходит достаточно сложную эволюцию – от счастливого, только что поступившего абитуриента из провинции, к тому же черновицкого еврея, до разочаровавшегося в своем выборе «матерого» советского студента. Из бездумного и ретивого юноши он на наших глазах превращается в философа, напичканного удивительным винегретом из догм марксизма-ленинизма, сухих идей Сухомлинского, околофизических философских доктрин. Герой у нас на глазах становится то умудрённым опытом «большим любителем и знатоком упругих женских ягодиц», то общественным деятелем факультетского масштаба, то пассажиром советского поезда, то гостем столицы, то отдыхающим на Бугазе, оставаясь, в общем-то, обычным черновчанином. При этом целью и лейтмотивом его борьбы и поиска является не построение коммунизма, а Нобелевская премия, к которой он якобы устремлён, но, по всему видно, никогда её не получит. По крайней мере, в этой книге. Как, впрочем, не получит он и коммунизм.
И в конце концов, искания героя в жестокой борьбе с «расфуфыренными интеллигентами» и собственными проблемами находят выход в неординарности его главных жизненных решений. Мы ещё не знаем о них, но уже точно понимаем, что он не поедет по официальному распределению, а «распределится» самостоятельно. Как – об этом автор пока не пишет, но догадаться уже можно. В этом интрига борьбы и несогласия, непримиримых противоречий с существующим порядком вещей и собственной точкой зрения героя удивительных рассказов.
Книгу отличает ещё большая, чем в «Стекольщике», откровенность и глубина. Автор больше не стесняется говорить о личном. Кое-где он даже откровенно гордится этим, и это облегчает и открывает читательское доверие к нему.
О чём вторая книга автора?
Боюсь, что для каждого читателя она будет о разном. Повествование построено провокативно – в том смысле, что книгу можно читать в любом направлении и в любом порядке. Она состоит из отдельных рассказов, написанных легко и увлекательно.
Рассказы объединены в главы лишь для сохранения линии повествования и хронологии. Но каждый отдельный рассказ – вполне самостоятельная литературная единица, и автор умышленно сделал его таковым.
Трогательны несколько скупые, но очень откровенные строки автора о родном доме и родителях. Мы не знали их лично, но потрясены точностью выражения чувств к ним. Получилось искренне и чисто, задевает за живое. Значит, это правда.
Книга вообще написана с невероятным тактом и чувством меры. Автор ни разу и нигде не перешёл черту, за которой начинается обыденность или, не приведи Господь, пошлость. Он написал Праздник – молодости, любви, поиска, надежд, борьбы.
Автор после первой своей книги вырос как повествователь, он, как говорится, «расписался», его новая книга явно претендует на некую эпичность. С приятным и ненавязчивым чувством юмора он смело берётся за поиск ответов на очень сложные вопросы тогдашней жизни. И в основном их находит.
Поражает то, что автор хорошо помнит детали тех лет. Он кокетничает, когда пишет, что ему уже чего-то не вспомнить. Он всё прекрасно помнит и умело пользуется этим, потому что читатель, убедившись однажды в крепости авторской памяти, верит ему дальше безоговорочно. Завоевать такое доверие сложно, но автору это удалось.
Книга – небольшая энциклопедия советской студенческой жизни, со всеми ее прелестями и пороками. В ней есть всё необходимое: учеба, каникулы, общежитие, стройотряд, любовь, жареная картошка, шпана… Много антуража того времени: о некоторых вещах нынешнее молодое поколение уже не имеет ни малейшего представления.
Автор очень умело подводит нас к мысли о безальтернативности судьбы думающего человека в СССР, но в то же время оставляет выбор на совести каждого.
Особым отличием новой книги является абсолютно дружелюбное (если не сказать больше) отношение главного героя к женщине вообще и девушкам в частности. Не следует обращать внимание или смущаться по поводу частого повторения этой темы. Оно добавляет доверительности повествованию: происходит разговор между своими.
Книга очень компактна и организационно проста, что значительно облегчает её восприятие, а чтение приносит удовольствие. Лаконичные, из одного точного слова, названия рассказов, словно выстрелы из стартового револьвера, отражают суть написанного. Это тоже признак продолжающейся борьбы, которая является основой авторской задумки.
Борьбой была настоящая жизнь героя, она, очевидно, частично совпадала с реальной жизнью самого автора.
Имею смелость предположить, что автор не остановится на изложенном в двух книгах, которые уже увидели свет. Он слишком непоправимо интригует читателя и уже не сможет отказаться от повествования о том, что ждёт симпатичного нам Семёна Глейзера дальше.
Поэтому очень похоже на то, что книга «Студент» – не последняя у Герша ТАЙЧЕРА.
Владимир КИЛИНИЧ, Черновцы
ОТ АВТОРА
Предлагаемую книгу-дневник я писал поначалу исключительно для себя: очень хотелось прожить ещё одну жизнь, отличную от моей собственной, испытать то, чего не пришлось испытать в реальности. Должен признаться, что эта вторая жизнь была значительно интереснее, интенсивнее и полноценнее первой, хотя и обрывочной, спорадичной и намного более короткой.
Хотелось, как в кино, больше романтически флиртовать с красивыми девушками, обладающими, среди прочего, хорошим чувством юмора. Такие девушки встречались мне в реальной жизни и ждали от меня именно этого, а я не был достаточно зрелым и готовым к сексуальным и интеллектуальным отношениям одновременно.
Эту книгу я писал и для моих сокурсников, в надежде, что это поможет им вспомнить нашу общую студенческую жизнь, иногда тяжёлую, а иногда беспечную и весёлую. Я надеюсь также, что некоторые улыбнутся, читая мою книгу, – и это будет самый дорогой отклик для меня. Книга написана и для моих новых друзей, новых родственников, включая мою жену и наших детей, которым не знакома в достаточной степени моя жизнь в юности и вообще студенческая жизнь в СССР в 70-х годах.
Для тех, кто всё принимает близко к сердцу и тяжело переживает за своё здоровье, за самочувствие своих родных и близких, за сельское и несельское хозяйство, за свою страну и за весь мир в целом, кто излишне впечатлителен, скажу так: сначала расслабьтесь и только затем читайте эту книгу.
Все персонажи, события, имена, места, даты и количества, описанные в данной книге, – вымышленные, автор не несет ответственности за случайные совпадения с реальными людьми и событиями.
Барселона, апрель 2020. Автор.
ПРОЛОГ
Как только мы с женой сели во Львове в купе поезда «Москва-Варна», по дороге в Черновцы, я заснул. Уверен, что и жена заснула немедленно. Мы ведь летели в тот день из Барселоны во Львов и изрядно устали.
Я проснулся, но глаза открывать не стал, в надежде заснуть снова. Спать – это наиболее эффективное средство борьбы со скукой в долгих переездах поездом и не только. Формула метода проста: дольше спишь – больше спать хочется – спишь ещё немного.
А вот способ засыпания в длительных поездках я отработал лет тридцать тому назад, когда вынужден был по работе часто летать через океаны. Способ очень простой и понятный: закрываешь глаза, твёрдо зная, что не откроешь их ни под каким предлогом. Чем сильнее уверенность в том, что глаза не откроешь, тем короче время засыпания.
Уверенность, что до прибытия в Черновцы я засну ещё раз, была близка к нулю. Если я открою глаза, то увижу заранее известную мне картину. Никто в купе не разговаривает, но это не говорит о том, что все спят.
Обычно ритм стука колёс поезда чаще ритма биения моего сердца. Но стоит поезду уменьшить скорость, как в отдельные мгновения ритм поезда входит в резонанс с биением моего сердца, и я чувствую себя особенным и избранным.
Ритм колёс поезда стал медленнее моего пульса – идём на остановку. Скрипнула дверь купе, и я открыл глаза. Двое попутчиков выходили – значит, Ивано-Франковск. Жена не спала и смотрела в окно.
– Ты не спала, Эвита? – спросил я жену полусонным голосом.
– Да что-то не спится. Немножко почитала, немножко послушала музыку, а сейчас просто в окно смотрю, – в это время поезд полностью остановился.
– Это Ивано-Франковск. Полпути проехали, осталось два часа до Черновцов, – уверенно проинформировал я жену и после минутного перерыва добавил: – Надеюсь, к нам не подсядут новые пассажиры.
Мои надежды не оправдались. В купе вошли хорошо одетый мужчина лет пятидесяти и юноша лет семнадцати. Мужчина был свежевыбрит, совсем седой, с хорошо ухоженными волосами. Бросались в глаза тонкие, длинные и жилистые пальцы. Юноша был скуластым, одет просто, аккуратно и чисто.
– Доброго вечора, – сказал мужчина, видимо замечая, что я и особенно моя жена – не местные. – Сподіваюся, ми вас не дуже потурбуємо. Ми лише до Чернівців. 1
– Будем рады хорошей компании, – ответил я за себя и за жену. – Мы тоже до Черновцов.
С тех пор, как в седьмом классе я был председателем клуба юных чекистов, меня тянуло демонстрировать на людях свою наблюдательность, поэтому я не удержался от искушения и сказал:
– Позвольте мне предположить, что вы отец и сын. И ещё: ваше постоянное место жительства – Ивано-Франковск.
– Правильно предположили. Разрешите представиться, Василий Петрович Стасюк, главврач Ивано-Франковской областной больницы. А это мой сын Мыкола, – сказал мужчина, присаживаясь рядом со мной, а его сын забился в угол скамейки напротив.
– Очень приятно, господин доктор. Я Соломон Абрамович Глейзер, а это моя жена Эвита, – отбарабанил я и добавил: – Я тоже доктор, но не врач, а физик.
– Как интересно! Какое совпадение! Мой сын на следующей неделе начинает обучение на физическом факультете черновицкого университета.
Он посмотрел на сына с горделивой любовью отца, потом отвернулся и шепотом, но чтобы все слышали, пошутил:
– Видите ли, сын планирует получить Нобелевскую премию по физике в самое ближайшее время.
– Более чем интересно! Интересное совпадение! Ровно сорок девять лет тому назад, 27 августа 1970 года, по этой же железной дороге, но в другом направлении я ехал в Новосибирск занять свою очередь за Нобелевской премией.
Мыкола вытащил голову из тёмного угла купе, и по его глазам было видно, что ему интересна эта тема. Но в то же время, как любой юноша его возраста, он решил съязвить:
– Не припоминаю вашей фамилии в списке лауреатов Нобелевской премии за последние сто лет. Может, вы получили её до этого, – доброжелательным тоном сказал он, возвращаясь в свой тёмный угол.
– Молодой человек, – сказал я медленно, с интонацией старого мудреца, – таким, как вы, я уже был, а вы ещё не успели побывать в моём положении. Моего имени вы не найдёте в списке лауреатов Нобелевской премии, потому что я никаких премий не получал и на это были причины.
Какая разница между Мыколой и мною в его возрасте? Что же изменилось за последние сорок девять лет? Добьётся ли Мыкола Нобелевской премии? Наверное, нет. Или всё-таки да? Каковы его шансы?
По приезде в Черновцы мы поселились в гостинице «Аллюр», как всегда, в номере 23 на втором этаже, с окнами на Центральную площадь. Было поздно, машин на Головной и на Русской улице почти не было, и я полностью распахнул окно. Ночной августовский черновицкий аромат стал быстро заполнять комнату. Всё тот же сочный ночной аромат, знакомый мне с детства.
Ничего не изменилось.
Прямо напротив гостиницы, в центре площади, стоял большой крест, а раньше там был памятник Ленину. На первый взгляд – большое изменение, но это только на первый взгляд. Если вдуматься, то это абсолютно то же самое.
Ничего не изменилось.
Послышался приближающийся лёгкий смех. Затем в поле моего зрения попала молодая парочка, переходящая наискосок площадь. Они шли быстро, словно играя, непрерывно болтая о чём-то весёлом. Не понимая, что же мне это напоминает, я почувствовал, как сердце моё защемило, горло сдавило и накатилась слеза.
Ничего не изменилось.
Было уже за полночь. Жена заснула с книгой в руке. Время позднее, а спать не хотелось. Я сел за письменный стол и на чистом листе бумаги крупными заглавными буквами написал:
ПОЧЕМУ Я НЕ ПОЛУЧИЛ
НОБЕЛЕВСКУЮ ПРЕМИЮ???
1 Укр. – Надеюсь, мы вас не очень побеспокоим. Мы только до Черновцов.
Глава первая
ПЕРВЫЙ ГОД
Морозово
Студенты Новосибирского государственного университета каждый год в сентябре выезжают копать картошку. Физический факультет по традиции едет в Морозово, деревню такую недалеко от Новосибирска.
У моих сокурсников, которые моложе меня на год, память, бесспорно, намного лучше моей, и они помнят прошлое лучше, а иногда и иначе. Молодой человек, читающий этот текст, может удивиться такому различию памяти у людей с разницей в возрасте всего в один год. Однако уверяю вас, что в 68 лет эта разница ощутима.
Ещё год назад я был другим: бодрым, весёлым, беззаботным, чисто выбритым по утрам и даже не планировал писать книги. А нынче веду двойную жизнь: одну писательскую, а другую – героя моих книг. А третью жизнь, мою собственную, – совсем забросил. Вот что всего лишь один год может сделать с 68-летним человеком!
Но вернемся к копанию картошки: с момента приезда в Морозово и на протяжении четырёх дней у меня был совершенно дикий запор. На четвёртый день после обеда мы копали картошку вблизи небольшой берёзовой рощи. Там я приметил крупную толстую березку: листья подорожника росли у её подножья в изобилии. Но, как назло, пришли пастись коровы, и оказалось, что у меня с ними были одинаковые послеобеденные планы.
Существуют же такие люди, у кого запоров не бывает, а есть другие, у кого частые запоры. Если бы у меня никогда не было запоров, вся жизнь могла бы сложиться по-другому. Я мог бы стать поэтом, скрипачом или каким-нибудь архитектором.
Те, у кого нет запоров, меня не поймут, и пишу я всё это впустую, попросту трачу время. Те же, кто с запорами, знакомы с истиной до такой степени, что не нужно и слов тратить, не мне им объяснять.
Лишь на пятый день пришло облегчение, и я понял как прекрасна жизнь и как многократно я в этом сомневался. Это один из основных и фундаментальных законов природы: рано или поздно облегчение обязательно наступает. Не знаю, какую форму принимал этот закон до Большого Взрыва, но с тех пор он неоднократно был тестирован и всегда подтверждался. Другие, тоже важные и основные, законы природы с годами приобретают поправки на скорость, нелинейность, температуру и т.п., а этот – ну просто железный.
Теперь, когда с главным и важным покончено, буду писать про всё остальное и с самого начала. Значит, так. Дорога до Морозова не короткая и не длинная, но очень пыльная. Было бабье лето, и дождя давно не было. Казалось, пыльное облако такое большое, что доходит до горизонта. А горизонт в Сибири, скажу я вам, очень даже не близок. Сибирь – она огромная, в Сибири всё далеко.
Жители Морозова верили в божественную силу и молились, чтобы дождь не шёл по крайней мере до конца сентября – на пользу сельскому хозяйству и лично каждому из них. Нужно было успеть убрать всю картошку до дождей и заморозков. А там – хоть потоп. Студенты же, наоборот, не верили в божественную силу, но молились на всякий случай, чтобы дождь пошёл. По правилам, в дождь студентов не должны гнать на копание картошки. Молитвы жителей Морозова в тот год оказались сильнее, и дождя не было весь сентябрь. Текст их молитвы, к сожалению, не сохранился. А жаль, мог бы пригодиться ещё где-нибудь.
Нас было приблизительно сто двадцать студентов из ста восьмидесяти пяти поступивших на первый курс физфака. Получается, что 35% сумели получить справки от врача о слабом здоровье. Или, по крайней мере, таком, при котором копать картошку не рекомендуется. Это тоже важный и общий закон природы, но не фундаментальный, потому что в разных регионах Советского Союза процентное содержание людей со справками различное.
Нас поделили на бригады, примерно по двадцать пять человек в каждой. Мои друзья по абитуре Константин и Орешников были в других бригадах, а в моей оказался Валера Бондаренко. Что характерно – только в нашей бригаде были девушки: Татьяна Малова, Светлана Монастыренко, Ксения Дурова и девушка Надежда с подозрительной фамилией Шлайфер. Среди представителей сильного пола нашей бригады высокой производительностью выделялись Женя Коровин, Фёдор Стародубцев, Володя Воробьёв и Боря Шапиро.
К моему удивлению, Боря Шапиро выглядел, как нормальный черновицкий еврей, хотя родился и вырос в одной из азиатских республик. Республика, конечно, дружественная, но всё же азиатская. Однако мы с Борей сразу подружились. Оказалось, что у нас многие интересы совпадают. Правда, позже выяснилось, что Боря скрыл от меня своё непролетарское происхождение. Более того, как выяснилось ещё позднее, Боря играл на аккордеоне и закончил, умник, среднюю школу с золотой медалью.
По правилам советской торговли, на такую сибирскую деревню, как Морозово, полагался один продовольственный магазин. В магазине всегда продавалась соль. Хлеб был каждый день после обеда, сахар продавали по норме: один килограмм в месяц в одни руки. Тушёнку завозили каждый первый вторник месяца, а сгущёнку – каждый третий четверг. Перед каждым Новым годом «выбрасывали» кильку, а в високосном году вместо кильки были шпроты. А своей картошки у каждого в доме было столько, что целый взвод солдат можно было прокормить, еще и хватило бы до следующего урожая. Никто не голодал в деревне Морозово, и вообще можно сказать, что в Морозове люди жили хорошо.
В Морозове было два вида мешков, сшитых из одного и того же материала и имевших одну и ту же геометрическую пропорцию: один к двум. Тот случайный факт, что эта пропорция не являлась «золотой пропорцией», никак не повлиял на жителей Морозова – ни на их количество, ни на их качество. Одни мешки были для картошки – полметра на метр, а другие для соломы – метр на два метра. Понятное дело, что спали мы на мешках с соломой, не на картошке же спать.
Для сплочения и предварительной притирки коллектива мы спали в каждом сарае по шестьдесят студентов. Три раза в день нас кормили, как в санатории или каком-то доме отдыха. Были и такие члены нашего студенческого сообщества, для которых пища в Морозове была поначалу неприемлемой. Однако через несколько дней они тоже проголодались, и у них появился здоровый аппетит, как на пикнике. Это тоже один из основных и фундаментальных законов природы: после любого недоедания обязательно появится здоровый аппетит.
Про туалеты в Морозове писать не буду, очень грустно получится. Однако что-то новое, о чём раньше только догадывался, я всё-таки тогда понял. Я понял, например, почему большинство советских людей считает за удовольствие ходить в вокзальные общественные туалеты, хотя комфорт там был, в лучшем случае общественный, но ни в коем случае не индивидуальный.
Домишки в Морозове были маленькими, низкими и чёрными. Вокруг дома – кривой забор времен царицы Екатерины и крепостного права. В отличие от сёл вокруг Черновцов, не росли у сибирского деревенского дома ни фрукты, ни овощи, ни даже несъедобные цветы. Чернуха, да и всё. Наверное, сейчас всё изменилось. А может, и раньше не было так грустно, как мне запомнилось.
А вот погреба для картошки были огромными и совсем не пропорциональными размерам дома. Однажды наша бригада заполняла такой погреб целый день.
– Не много ли на зиму картошки, дядя? – спросил я мужика в кепке. А он мне вполне логично отвечает:
– А кушать-то хочется круглый год.
Много времени в ходе притирки перед первым семестром мы тратили на обычные разговоры. Они способствовали этой притирке. В один из вечеров Константин спросил меня:
– Как в июле съездил домой?
– Нормально, – ответил я коротко, чтобы отвязаться.
– Как же тебя в Черновцах приняли после твоей оглушительной победы при поступлении? – не отставал Константин.
– Моя любимая девушка отдалась мне прямо под моей любимой вишней в городском саду, широко расставив ноги, – похвастался я, хорошо зная, что это неправда, особенно про ноги и про вишню.
Чтобы дважды не топить баню в сентябре, банный день нам был назначен ровно через две недели после прибытия в Морозово. То есть приблизительно в середине срока нашей командировки.
Многие из студентов решили пропустить банный день, ведь до возвращения в Академгородок оставалось всего две недели. Таким образом, в бане хватило места для всех желающих.
Вот я сейчас сижу и стараюсь вспомнить: было у меня бельё или хотя бы носки на смену, или не было. Никак не могу припомнить. Но точно помню, что мы заодно и постирались. Только довольно долго пришлось ждать, пока всё высохнет. Мыло быстро смылилось, и домываться пришлось зубным порошком. С чисткой зубов можно было потерпеть: оставалось всего две недели до возвращения в Академгородок.
Другой, носочный, аспект той бани я не забуду никогда. То, что после двух недель копания картошки носки можно поставить у стенки или в угол – и они будут послушно стоять, я мог себе представить. И даже встречался, хотя и не часто, с этим явлением в прошлом после длительных походов. Но открытие принципиально нового явления, суть которого в том, что существуют носки в другой фазе – сильно грязные, но не засохшие – было сделано впервые. Такой носок после фазового перехода второго рода может прилипнуть к потолку, и это было экспериментально обнаружено только в Морозове.
В деревне на копании картошки было очень весело. Но бывали и курьёзы. Сидим как-то, завтракаем. Хлебнул я чаю и чувствую: что-то живое трепыхается у меня во рту. Муха или комар, думаю. Но всё же решил экспериментально проверить научную гипотезу. Аккуратно перенёс содержимое рта обратно в стакан для продолжения научного эксперимента. Может, это и выглядело, как плевок, но заверяю неверующих, что такового не было, была лишь иллюзия плевка. Я ещё не закончил эксперимент и не определил окончательно, муха ли это и какого она подвида, как Светлана Монастыренко решительно встала из-за стола и быстро ушла, не съев и половины своей порции. Не пропадать же добру, подумал я и съел оставшееся.
Светлана Монастыренко приехала в Морозово довольно худенькой, ей бы есть да есть – и поправляться. Но уехала она ещё более худой. Частично, возможно, из-за меня, но в любом случае, не по злому умыслу с моей стороны. Не виноват я. Просто в свои семнадцать лет она ещё не знала, что нельзя быть излишне брезгливой на природе.