Эмигрант

© Герш Тайчер, 2021

ISBN 978-5-0055-6326-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Посвящается моему Учителю и Наставнику,

исключительно блестящему Учёному

и образцовому Израильтянину

профессору Шмуэлю ШТРИКМАНУ

РОДИНА, ПОДЕЛЕННАЯ ПОПОЛАМ

Четвёртая по счёту книга Герша Тайчера, которую он лаконично назвал «Эмигрант» – книга о Родине. Как бы это пафосно не звучало.

Но автор, к удовлетворению своих многочисленных литературных друзей, сумел в книге изысканно избежать избитого и затасканного «совкового» изложения темы любви к Родине. Он мастерски сделал так, что понятие «Родина» превратилось из автоматического, слащаво-пионерского в обычное, сдержанное и человечное.

Полюбившийся читателю главный герой Семён Глейзер – он же Соломон, он же Сол, в одночасье ставший в Израиле Шломо – ни разу не произносит в книге длинных монологов о Родине, ни с кем не спорит о ней до хрипоты. Вообще никаких рассуждений на эту тему мы в книге не найдём. Но читатель всё равно с первых страниц поймёт, что автор пишет именно о ней. Главному герою одинаково близки черновицкая и новая израильская Родина. Они едины. С равноценной нежностью он пишет о родителях, оставшихся там, в той части Родины, где он родился, и о новой своей жизни, в которой главное место заняли Эвита и новая часть Родины – Израиль.

Тут нужно уточнить. У Семёна две страны проживания, но одна Родина. Она как бы поделена на две части. Переезд из СССР в Израиль – это как поменять дом в одном и том же городе. Родина у Семёна – это, прежде всего, ощущения, чувства и, конечно, определённые материальные признаки. Любовь к Родине – это такое же чувство, как голод, дружба, привязанность и так далее. Но любовь к Родине – это и вполне материальные вещи, которые можно пощупать руками – дом, где ты родился, школа, университет, твой город Черновцы, город-рай Иерусалим и многое другое.

Главный герой Герша Тайчера Шломо не перенёс в Израиль свои черновицкие «атрибуты» Родины, он создал или нашёл там новые, только ему принадлежащие, только ему присущие. Он точно и проникновенно об этом пишет: «У каждого человека на земле есть такое место, и когда ты находишь его, к тебе приходит чувство сладостного успокоения, которое пришло тогда ко мне. Я и до этого был спокоен, но совершенно по-другому. Дом. Это мой новый дом». Родина у Глейзера как бы расширяется, совершенствуется, преобразуется, становится лучше. Ты идешь по ней, как учишься в школе: из класса в класс, из младшего в старший, от простого к сложному, от арифметики к алгебре. Отличие от школы лишь одно: здесь никого не оставляют на второй год, нужно усваивать уроки с первого раза, второго не будет.

Поэтому Семён не оглядывается назад, а просто любит то, что с ним происходит сейчас и здесь.

Карты и любовные похождения Шломо остались в СССР, а на «землю обетованную» с ним уехали трудолюбие, оптимизм, вера в успешное завтра, желание самому добиться всего в жизни. Он объективен и честен в своём отношении к Родине. Первая её часть, Советский Союз – это не только плохое, но и много хорошего. С другой стороны, хватает проблем и в Израиле, о чём он тоже откровенно пишет.

Семён уехал вовремя и вовремя превратился в Шломо. Не рано, и не поздно. Вовремя. В книге он, на первый взгляд, легко преодолел все преграды и лишения. О них мы многого не узнали, хотя они, разумеется, были. Но Шломо не позволяет себе скулить от обид, он лишь однажды вспоминает в книге о доме в Черновцах и о родителях. Он нацелен в собственное будущее и на свой успех в нём. Поэтому он уже редко оглядывается назад. «Теперь всё реже и реже я забивался в какой-нибудь уголок, чтобы никто не мог найти меня, и скулил там от горечи разлуки с матерью, отцом, родственниками и друзьями, которые остались дома, в Черновцах».

Чем новая книга привлекает к себе внимание читателя? В чём её ценность и значимость для людей моего поколения?

Я прочёл все книги Герша Тайчера. Но только в этой я почти сразу же попытался поставить себя на место героя. Но захотелось не уехать вместе с героем (я никуда не уехал раньше и уже не уеду), а остаться в СССР, до распада которого оставалось ещё много времени.

Следуя внутренней логике новой книги, понимаешь, что у каждого своя Родина и на самом деле не ты выбираешь Родину, а она тебя. И нужно быть готовым стать достойным этого её выбора.

Ставишь себя на место Шломо и представляешь, что было бы с ним, если бы он не уехал тогда, в 1978-м. Его персональная «десоветизация» затянулась бы на неопределённый срок, а, возможно, и не состоялась бы вообще. Совковые привычки, характерные для большинства советских людей, укоренились бы и закаменели бы в нём. Видимо, он не стал бы очень большим учёным, а беспрестанно экспериментировал бы с собой. Он не женился бы на Эвите, вряд ли побывал бы в Барселоне, в Англии или Америке и не учился бы в Институте Вейцмана. Он продолжал бы играть в карты и вероятно стал бы сварщиком на черновицком машзаводе.

А ещё у него обязательно появились бы проблемы с Родиной в 1991 году, когда распался СССР и нужно было делать выбор, не уезжая никуда. Я смотрю теперь на оставшихся в Черновцах десятка два сверстников Семёна и вижу в их глазах, что выбор этот многие из них так и не сделали до сих пор…

Был бы Семён счастлив? Трудно сказать. В советском и изжитом уже смысле – возможно. Он приближался к этому. Но в общепринятом понимании – вряд ли. Несвободный человек не может быть счастлив, он даже не понимает, что это такое – счастье.

Семён тоже не всегда понимал это. Но являясь по своей природе человеком, склонным к переменам («Как читатель успел уже убедиться, я – большой любитель кардинально менять свою жизнь, делая для этого очередной нетривиальный выбор»), сделал шаг к счастью, даже не понимая поначалу этого. Он пояснил свой выбор: «Иногда какой-то совершенно случайный шаг может коренным образом изменить твою жизнь. Но в любом случае, если ты сам стремишься что-то в ней менять, то это всегда выходит. Удачно или неудачно – это другой вопрос».

И началась новая жизнь с новыми ощущениями родины. Он скрупулёзно считал дни этой жизни – «…прошёл ровно 631 день моей жизни в Израиле». Выучил язык, побывал пролетарием, стал аспирантом, а затем – доктором наук. Израиль, женитьба в Испании, Париж, Англия и зарождающийся новый многообещающий проект с американскими бизнесменами. Семён в волнительном темпе новой жизни упорно идёт к цели. Он несомненно счастлив, не замечая этого. Немыслимый взлёт для бывшего советского безработного и заядлого игрока!

И вот, на мой взгляд, важнейшая сцена в книге – очень характерная встреча Семёна с бывшим черновицким знакомым по игре в преферанс по кличке Цыбулькины глазки. Фактически это была встреча со старыми чувствами к Родине. Но Семён уже несгибаем морально и физически, его не вернуть к прошлому. Он живёт новую часть жизни с новыми ощущениями Родины.

Именно в этом месте книги читатель очень точно понимает, зачем Семён уехал, что для него Родина. Родина – это не «преферанс по пятницам», когда ты в плену порочной страсти. Родина – это свобода и созидание, когда ты сам творец и автор своего настоящего и будущего. Родина – там, где ты счастлив.

Автор мастерски, с присущим ему интеллигентнейшим и разоружающим юмором описывает эту новую Родину своего героя. Мы хохочем до слёз, читая рассказы «Бар-мицва», «Обед по расписанию», «Туз в Африке», «Брак по-иудейски» и целую главу «Бравый солдат Шломо», посвящённую армейской жизни героя. А как вам такое наблюдение автора, когда его герой находится в аэропорту прямо по прилёту в Израиль: «Публика была крайне разношёрстной, но что-то не очень очевидное объединяло всех их. Я вдруг понял, что все они… евреи, и от этого неожиданного и вполне понятного открытия в недоумении сел на ближайшую скамейку. Чувство, что вокруг меня евреи и только евреи, будет преследовать меня ещё несколько месяцев кряду»?

Герш Тайчер писал повесть, но получился небольшой захватывающий роман. Мы с нетерпением будем ждать его продолжения.

Владимир КИЛИНИЧ, Черновцы, апрель 2021

От АВТОРА

Очередная книга, «Эмигрант», открывает новую страницу жизни моего героя Соломона Глейзера или, как его с удовольствием называли все в СССР, Семёна.

Теперь, в Израиле, его стали звать Шломо, вдобавок к Семёну, Соломону и Солу. Это, а может, что-то другое, принципиально изменило многие вещи в его жизни и, конечно, его самого. Хотел он изменений или нет, но он их получил.

Хотя в принципе люди не меняются. Они просто переходят из одного многомерного пространства в другое и приспосабливаются. Мой герой тоже претерпел преобразование из жителя страны «развитого социализма» в гражданина Запада, хотя на самом деле это был Восток, правда, Ближний. Просто в то время всё, что было «капиталистическим», называлось Западом. Вышло, что человек тот же, а пространство, в котором он оказался, – другое.

В первых трёх книгах я описывал жизнь за «железным занавесом», неизвестную многим читателям, включая моих детей, никогда не живших там. Надеюсь, что настоящая книга будет интересна и увлекательна для читателей, живущим по обе стороны этого «занавеса».

В день выезда из Советского Союза Семён зарёкся играть в карты. Формально он сдержал слово. По сути же дела он остался азартным игроком, и игрой для него стала сама его жизнь. Бывших азартных игроков, как и разведчиков, не бывает.

Игра Семёна с жизнью не имеет привычного конца, когда победителю вручают приз. Наслаждение, которое он получает в процессе игры, и есть вознаграждение. Правила этой игры постоянно меняются и трансформируются, да и сам игрок со временем меняется, приобретая необходимый жизненный опыт.

На Западе Шломо начал карьеру с нелёгкого аспирантского хлеба. Это, конечно, не стройка или сенокос, но всё равно не просто. У каждого аспиранта есть руководитель – профессор. Авраам Голд, который достался Шломо, был в первую очередь философом, изобретателем, трудоголиком и только потом профессором. Из-за его неистового трудоголизма ни один из аспирантов не желал с ним работать. Шломо был единственным исключением – потому, что хотел учиться и готов был для этого на любые жертвы. Его называли «рабом профессора Голда». Если бы не профессор Голд, Шломо продолжал бы белить дома и ухаживать за цветами. Если бы кто-то другой был на месте Шломо, то ничего путного из этого тоже не вышло бы.

Неискушённый читатель может ошибочно подумать, что по приезде в Израиль Семёну стало невероятно фартить в жизни. Это не так. Потому что Семёну везёт с самого рождения и непрерывно всю жизнь!

Книга написана для людей с хорошим настроением, чтобы сделать его ещё лучше. Людям с плохим настроением книгу порекомендовать, увы, не могу. Для плохого настроения есть другие книги.

И ещё. Имея довольно чёрствое сердце, устойчивую психику и глубокие карманы, я решил, что злая и недоброжелательная критика моих книг меня не достанет. Так оно и случилось. Чего я не учёл – так это того, что те, кто ещё как-то терпел меня как успешного бизнесмена (в переводе на язык отдельных бывших советских интеллигентов – духовно низкого человека), никак не смогут смириться с тем, что я ещё и писатель. Получается, что теперь уж точно ряды тех, кто меня недолюбливает, пополнились. Но, как это ни парадоксально, они также являются источником моего творческого вдохновения.

В поисках сочувствующих и доброжелательных ко мне читателей я писал эту книгу. Все события, имена, места, даты, качества и количества, описанные в книге, вымышлены, автор не несёт ответственности за случайные совпадения.

Герш ТАЙЧЕР, Сингапур, апрель 2021

ПРОЛОГ

Над Европой

Мне, пожалуйста, джин-тоник, – послушно пристегнувшись, попросил я стюардессу ещё до взлёта и автоматически добавил, – со следующей «технической спецификацией»: полпорции джина, двойную порцию льда и тройную лимона.

– Я хочу того же, – тихо сказала Эвита в ответ на немой, но исключительно корректный вопрос стюардессы.

Мы тут же получили всё, о чём просили, как будто стюардесса умела читать наши мысли и заранее приготовила заказ.

Когда самолёт авиакомпании «Люфтганза» рейса LH778 из Франкфурта в Сингапур набрал штатную высоту, обслуживающий персонал стал слаженно готовиться к позднему ужину. Я откровенно залюбовался ими. Как всё у них отработано, изящно и красиво! Нет, на земле так не бывает, так бывает только высоко в небе!

Хотя, если вглядеться внимательнее, всё это происходило как-то слишком обыденно, без задора и импровизации. Но, тем не менее, это не уменьшало лёгкой фантастичности происходящего.

Обычно из Европы в Сингапур мы летим бизнес-классом, но на этот раз я решил раскошелиться на первый класс. У меня были на это уважительные причины.

В полупустом салоне вместе с нами путешествовали ещё две пары пожилых людей и трое одиночных пассажиров разного возраста. Но они, по моим наблюдениям, отнеслись к происходящему в самолёте с безразличием. Видимо, успели найти себе другие занятия, глядя в экраны телевизоров в спинках сидений, в свои компьютеры и смартфоны.

Почему некоторые люди летают первым классом? В этом же нет особой необходимости. Почему людей вообще тянет жить в роскоши? Неужели для того, чтобы у знакомых лопались глаза от зависти? Если бы в прошлом не существовало аристократии, то, наверно, сегодня мы не знали бы, что роскошь вообще может существовать.

– До посадки в Сингапуре у нас есть одиннадцать часов с копейками. А теперь, дорогая, подсчитай, пожалуйста, сколько мы употребим выпивки до посадки, не считая этот джин-тоник, – весело сказал я жене, глядя на опустошённые от бодрящей жидкости стаканы с остатками льда и сморщенными дольками лимонов.

Стали накрывать столы. Если судить по количеству вилок, ножей, ложечек и каких-то ещё экзотических инструментов для доставки еды из тарелок в рот, обед предстоял разнообразный и достаточно длительный. Впрочем, мы с женой никуда особенно не торопились и были готовы к этому. Более того, дорожное застолье ожидалось нами в качестве неплохого развлечения в долгом и скучном однообразном полёте. Нельзя же, в самом деле, спать всю дорогу!

Сначала подали чёрную икру, аккуратные квадратные сухарики, масло, мелко нарезанные лук, яйцо и свежий (не парниковый!) огурец, упругий и хрустящий. Хотя масло было голландским, а не привычным сибирским, из молока, надоенного в далёкой алтайской деревне, я всё равно попросил водки. Грех было не выпить немного водки под такую закуску. Средних размеров серебряный напёрсток напитка помещался в большую, тоже серебряную, пиалу, до краёв наполненную крошками льда, похожими на бриллианты под яркими светодиодными лампочками, разбросанными по салону самолёта. В лучах заходящего светила это было бы совершенно блестяще, но с солнцем немного опоздали. Такой же «натюрморт» принесли и Эвите.

– Сол, подобного удовольствия от водки я никогда не получала, – вместо тоста провозгласила она, совсем по-гусарски опрокинув свою рюмку водки.

– Это, несомненно, правильное употребление легендарного русского напитка, – согласился я с женой, но всё же решил объяснить ей то, чего она не могла понимать:

– Однако самое большое удовольствие от водки я получил, выпивая с черновицким другом и картёжником Петей как-то вечером того дня, когда его жена ушла от него к другому. Петя, как и я в те времена, был исключительно «низким» человеком и находился в глубокой яме карточных долгов. За день до этого он проиграл в карты всю свою мебель, – и после короткой паузы я перешёл на другую дорожную тему.

– Ещё сегодня утром мы жили в Испании по-испански, а завтра прилетим в Сингапур и будем жить совершенно по-другому, по-сингапурски. Между сегодня и завтра мы проведём ночь в самолёте. Можно принять за истину, что мы не изменимся за одну ночь, хотя жизнь наша изменится существенно.

Мне подумалось, что путешествия во времени и в пространстве довольно существенно меняют что-то в человеке, иногда даже не трогая его оболочку, плоть: в душе у него обязательно что-то да происходит. Иногда там ломается винтик, порой просто переключается какой-то тумблерок – и душа начинает жить по-другому.

Ты не запрограммирован на какой-нибудь коммунизм, где все якобы должны быть одинаково счастливы. Ты свободен и волен сам выбирать свою жизнь. Тобой не руководят извне – ты сам руководишь собой изнутри, от души и от всего сердца. И уж никак не зависишь ты от определённого положения Солнца, Луны, планет Солнечной системы и всех звёзд на момент твоего рождения.

– Эвита, какой сегодня день? – спросил я решительным голосом после своего философско-астрологического раздумья.

– Сегодня понедельник, 8-е января. А почему ты меня об этом спрашиваешь?

– А ты не догадываешься, Эвита, почему именно в этот день мы летим в Сингапур?

Ни минуты не задумываясь, жена с присущей только ей логикой молниеносно ответила:

– Есть две причины. Во-первых, были праздники – Рождество и Новый Год, сразу после праздников многие студенты возвращаются в свои университеты, и самолёты битком забиты, – но посмотри, как просторно сейчас в салоне: все уже улетели; а во-вторых, цены на билеты резко снижаются к 8-му января.

– Меня, честно говоря, вообще удивило, что мы летим не 13-го января, в день, когда особенно суеверные люди, как правило, никуда не летают.

– Ты, Эвита, как всегда, права во всём. Как хорошо жить и легко перемещаться в мире, где есть огромное количество легко предсказуемых суеверных людей. Но я выбрал именно этот, отличный от 13-го, день по совершенно другой причине.

Я задумался и медленно вымолвил каждое слово отдельно, словно отсекая их друг от друга:

– Ровно сорок лет тому назад, в ночь с 8-го на 9-е января 1978 года, мы с тобой тоже летели над Европой, только в разных самолётах, в них не было первого класса, и конечным пунктом нашего назначения был Израиль.

– Да конечно же, мы встретились как раз 9-го января! О, как давно всё это было! Я была в синих потёртых джинсах и весь день жалела, что не надела юбку. У меня ведь были такие красивые ноги! – немного покраснев, ответила Эвита.

– Они до сих пор прекрасны! И без джинсов, и без юбки, – довольно фривольно заметил я, находясь ещё в достаточно трезвом состоянии, и сжал её руку.

Однако ещё пара порций водки, и я вплотную приближусь к тому же состоянию полного пофигизма, в котором пребывал в ночь с 8-го на 9-е января 1978 года, находясь в воздухе над Европой по дороге из СССР в Израиль.

То была дорога в другую жизнь.

Жизнь эмигранта.

Глава первая

Добро пожаловать в Израиль

Шломо – это тоже я

Ещё на рассвете 9-го января 1978 года я был человеком-нулём по имени Соломон Абрамович Глейзер. К обеду я продолжал им быть, но уже под другим именем. Именно тогда и началась моя постсоветская история.

…Меня разбудила дорожно-революционная песня. Мелодия была однозначно знакомой, хотя слов я никак не мог разобрать. Солистка сильно картавила, хор гнусаво заливался припевом ей в ответ, и понять, о чём все они поют, было невозможно. Но я уверенно полагал, что это было что-то из репертуара старых большевиков, которые возвращались в Россию в запечатанном вагоне и тревожно, но слаженно пели песню про враждебные вихри. Впрочем, поскольку это был не всеобще пугающий революционный гимн со страшными словами «это есть наш последний и решительный бой», я решил, что можно приоткрыть глаза.

Я сидел в битком набитом самолёте, который решительно шёл на посадку. Ещё совсем недавно советские, его пассажиры не успели проветриться от запахов ташкентских кур, молдавского молодого вина и новоселицкой1 брынзы. К ним добавился новый аромат тёплого венского кофе меланж, которым успели пропитаться лишь некоторые мои попутчики, однако этот запах не был уверенным и стойким. Слишком мало ещё времени все мы провели вне СССР. Хотя обида за потерянную палку черновицкого сервелата лично у меня уже почти выветрилась.

Автоматически сунул руку в карман брюк – заветные американские деньги были на месте, можно было продолжать спокойно и уверенно жить дальше. Насколько спокойно, в какой степени уверенно и как долго, было пока неизвестно.

О будущем вообще ничего не было известно, поэтому моё состояние было лёгким и необременительным.

За иллюминатором начинало светать. Солнца ещё не было видно, средиземноморская луна по-прежнему ярко освещала поверхность воды далеко внизу под брюхом самолёта. Было странное ощущение пребывания вне пространства и времени: трудно или невозможно определить, где ты находишься, а также время суток, время года и время вообще. Казалось, самолёт преодолевает какую-то невидимую границу, опускается по условной лестнице в неведомое и таинственное. Люди в самолёте напряглись в ожидании глубоких воздушных ям, дети замолкли и не галдели, старики закрыли глаза, а молодые, крепко обнявшись, дышали глубже, чем обычно.

Стюардесса в последний раз прошлась по салону, предлагая напоследок всё ещё по-советски настроенным пассажирам дешёвые капиталистические товары, до этого момента виданные ими только в редких снах.

– Семён! Смотри, сигареты американские продают по дешёвке. Одолжи 20 долларов! Я свои деньги оставил в чемодане в багаже. Как только приземлимся, я тебе немедленно верну, – сказал двадцатилетний паренёк, сидевший всю дорогу рядом со мной.

– Послушай, Саша… – начал было отвечать ему нагловатым тоном черновицкого «лабуха», но подходящих к случаю убедительных слов никак не мог подыскать. Бросился искать ответ в своей памяти, но там зияла звенящая дорожная пустота. Наверное, сразу после рождения у меня было точно так же пусто в голове, с той лишь разницей, что тогда никто не просил у меня денег в долг.

Конечно, Сашу следовало бы послать подальше, но мне почему-то не хотелось этого делать и с этого начинать новую, капиталистическую, жизнь. Я просто его проигнорировал. В тот момент мне ничего не хотелось делать и тем более одалживать ему либо кому-нибудь другому деньги.

Динамики самолёта объявили по-русски, что мы пролетаем над береговой линией Израиля. Я посмотрел в иллюминатор и убедился, что берег действительно имеется, а вдоль него уютно расположились огни какого-то большого города.

Хотя в самолёте было полно взрослых, в этот момент все повели себя как маленькие дети. А когда самолёт приземлился на «земле обетованной», пассажиры стали хлопать в ладоши, молиться, обниматься и даже плакать.

У меня тоже блеснула скупая черновицкая слеза в левом глазу. Но она не была слезой радости или грусти, нет. Это были момент самоутверждения, свидетельство моей временной победы над силами зла и влажный трамплин в собственное великое будущее, которое не казалось пока ясным или определённым. В нём не было каких-то конкретных женщин, которые всегда добавляют нечто в наше будущее. Но моё будущее всё равно выглядело тогда абстрактным и приторно-сладким, как логика некоторых женщин. Были оцепенение, усталость и самоуверенность одновременно.

Впрочем, в момент посадки я ещё не был настолько уверенным в себе и в своём будущем. Я даже не знал, оказывается, своего настоящего имени.

Мозг отказывался фиксировать детали, он выхватывал лишь самое главное: трап, теплый ветер в лицо, светлеющее от зари небо… А вот сколько ступенек было у трапа самолёта, я не запомнил, как и многое другое тоже.

Потом в памяти зафиксировалась другая картина. Большой зал, где разместили всех прибывших. Там стояла дюжина канцелярских письменных столов. Женщина неопределённого возраста в очках жестом пригласила меня к своему столу. Я подошёл. Мне не о чём было переживать, черновицкой колбасы у меня уже давно с собой не было. Посмотрев на меня поверх очков тренированным взглядом, она взяла из моих рук удостоверение беженца и с железобетонным акцентом, обращаясь на «ты», со знанием дела начала ознакомительную беседу:

– Соломон… Абрамович… Глейзер… 1952 года рождения… Так у тебя день рождения через несколько дней! Как будешь отмечать?