Романы прославленных сочинителей

Романисты-лауреаты премий «Панча» – рубрика нашего журнала, получившая это название в связи с тем, что для счастливого соискателя назначена премия в двадцать тысяч гиней, – включит в себя работы ряда выдающихся авторов, являющихся гордостью нашего отечества. Их произведения будут почти неукоснительно из номера в номер публиковаться в нашем отделе «Разное». На эту публикацию уйдет, вероятно, около тридцати пяти лет, или больше, или меньше – в зависимости от приема, который окажет романам наш просвещенный ценитель – многотерпеливый британский народ.

Воспроизвести каждый роман целиком не представляется возможным, на это едва хватило бы и столетия – так многочисленны наши авторы и так могуч поток их произведений, хлынувший к нам, как скоро известие (конфиденциальное) о наших намерениях достигло литературного мира. Но читатели смогут познакомиться с отдельными яркими образчиками, снабженными, как всегда у нас, неописуемо роскошными иллюстрациями.

Первая предлагаемая премия – двадцать тысяч гиней, точнее говоря, лотерейный билет, гарантирующий его держателю названную сумму или же палаццо в городе Вене. Вторая премия – подшивка номеров «Панча» за текущее полугодие. Третья – членство в «Британском и Международном Обществе Любителей»… и т. д. и т. п.

Итак, с удовлетворением и гордостью, которых мы не в силах скрыть, мы сразу же предлагаем вниманию публики роман «Джордж де Барнуэл», принадлежащий перу сэра Э. Л. и Б-Л, ББ-ЛЛ БББ-ЛЛЛ.

Мы не вправе открыть имя этого высокоодаренного автора, но почитатели его таланта, без сомнения, сами узнают, – по величавым составным словам, по частым упоминаниям об Идеале и Красоте, по блистательному набору заглавных букв, по всеобъемлющей и всюду проницающей классической учености и, прежде всего, по торжественному заверению, что этот роман – последний, – руку того, кто услаждает нас вот уж много лет.

«Джордж де Барнуэл»

Роман сэра Э. Л. В. Л., баронета

Когда-то на Заре Жизни Разум и Красота страстно влеклись друг к другу, и от их союза произошла Любовь. Любовь, подобно породившим Ее божествам, бессмертна. Чарующая улыбка Матери досталась ей и пристальный взор Отца. Каждое утро восстает Она ото сна, свежая и сияющая, как этот пламенный Бог Солнце. Имя Ее – Эрос Вечноюный. Мрачен, мрачен был бы сей мир, когда бы его покинули два Бога, – мрачен и без светозарного отпрыска Латоны-Колесничего, и мрачнее еще во сто крат без таинственной улыбки Второго Божества. Ты меня понимаешь, о читатель?

Он стар, Вечноюный Эрос. Он и Время вместе были детьми когда-то. Будет некогда день, и Хронос тоже умрет, – но Любовь останется жить вечно. О светлейшее из Божеств, где только не слагали в честь тебя хвалебных песен? Исчезают другие религии; песок пустынь и прах забвенья засыпает идолов, во славу коих возводились пирамиды; нет более Олимпийцев, их кумирни уж не возвышаются над оливковыми рощами Илиса и не венчают изумрудные острова в аметистовом лоне Эгейского моря. Их нет, но Ты по-прежнему существуешь. Есть еще розовые гирлянды для Твоих храмов, есть жирные тельцы для Твоего алтаря. Тельцы? Бессчетные кровавые гекатомбы! Все новая кровь проливается на Твои жертвенные камни, и Жрецы-Поэты, творящие требу во имя Твое, о, Неумолимое Божество, читают свои пророчества по кровоточащим сердцам людей.

А раз бесконечна Любовь, возможно ли, чтобы иссякли песнопения Барда? В век царей и героев о царях и героях были его песни. Но и в наши времена Поэт имеет голос наравне с Монархом. Народ, вот кто царь сегодня, и мы повествуем о его терзаниях, как певцы древности повествовали о жертвоприношении царственной Ифигении или о злом роке венценосного Агамемнона.

Разве Одиссей в отрепьях менее величав, чем в пурпуре? Разве Рок, Страсть, Тайна, Страдалец и Мститель, Ненависть, что разит без пощады, Фурии, что гонят и терзают, Любовь, что истекает кровью, – разве все Они и сегодня не с нами? Разве и ныне Они не служат орудием Искусства? Красками на Его палитре? Струнами для Его лиры? Внемли же! Я поведаю тебе не о Царях, но о Людях, не о Тронах, но о Любви, о Горе и Преступлении. Внемли же мне снова. В последний раз (очень может быть) коснутся персты мои этих струн.

Был полдень на стогнах Чипсайд – время прилива в могучей реке! Людской поток, рябя мириадами волн, едва не заливал ее берегов! Огромные фуры, до верху груженные товарами с тысячи рыночных площадей; золоченые кареты обладателей несметных богатств; более скромные, по и более вместительные экипажи, прибывающие из зеленых столичных пригородов (этих Висячих Садов нашего Вавилона), обыкновенные кебы, в которых всякий за умеренную плату может получить место и расположиться по-республикански; наемные коляски со своими грузами, о которых не обязательно знать посторонним; юркие двуколки курьеров, облаченных в царский пурпур, – все это и еще многое другое тащилось, застревало, напирало и с грохотом катилось по узкой протоке Чипсайд. Проклятия колесничих были ужасны. С парчовых козел вельможного выезда и с облучка простого кеба возницы поливали друг друга потоками сатирического сквернословия. Вот трепетная вдовица (поспешающая в банк, дабы получить там свой скудный пенсион) появилась в оконце экипажа и прямо визжит и вся трясется; а раздражительный богач, катящий к себе в контору (чтобы добавить еще одну тысячу к своим несметным сокровищам), просунул голову меж фигурными столбиками кареты с гербами и являет чудеса поносного красноречия, в котором даже его собственные слуги не могут с ним сравниться; отважные уличные мальчишки, весело скачущие по Лабиринту Жизни, наслаждаются стычками и бранью, распаляя и без того разъяренные стороны язвительной детской насмешкой. И лишь Философ, созерцая эту скачку, в коей приз победителю Золотой Куш, вздохнув, подумал о Разуме и Красоте в пошел своей дорогой, грустный и спокойный.

Был полдень на стогнах Чипсайд. В лавках теснился народ, нарядные витрины торговцев уловляли несметные толпы покупателей: сияющие окна, за которыми Бирмингем разложил свое поддельное серебро, останавливали деревенского ротозея, а голодного горожанина, хоть был еще только полдень, соблазняли ароматы кухмистерских, маня его пышками Бата или же пахучим варевом, которое подделывается вкусом под черепаховый суп – черепаховый суп! О, dapibus supremi grata testudo lovis [1]. Подумаю о тебе, и то уж я кум королю! Итак, был полдень на стогнах Чипсайд.

Но все ли там битвы велись корысти ради? В числе лавок, струящих из окон свет на мостовые Чипсайд, была сто лет тому назад (к каковому времени и относится наш рассказ) одна, где торговали колониальными товарами. На пороге ее красовалась грубо вытесанная фигура негра с султаном и передником из дивных пестрых перьев. А на витрину пошли обильные дары Востока и Запада.

Вон ту потемневшую пирамиду сахара, помеченную эпитафией: «Только 6 1/2 пенсов», – создал, отдавая свой труд, быть может, самую жизнь, бедный раб. Эта коробочка с надписью: «Крепкий Черный Семейный Чай, только 3 ш. 9 п.», прибыла из страны Конфуция. Вон та темная груда с табличкой: «Покупайте наш натуральный товар», – это кокосовые орехи, млечный сок которых подкрепляет обессилевших путешественников приводит в недоумение натурфилософов. Словом, заведение, о коем идет речь, было – Колониальная лавка.

Посреди лавки и всего великолепия сидел некто, о ком, судя по его наружности (задача нелегкая, ибо он повернут к нам спиной), можно было сказать, что он недавно достиг того благословенного возраста, когда Мальчик расцветает в Мужчину. О Юность, Юность! Счастливая и прекрасная! О свежая, благоухающая заря жизни, когда роса сверкает на цветах, еще не успевших сникнуть и увять под пламенным солнцем Страстей! Погруженный в мысли или учение, безразличный к шумной суете, сидел этот юноша поистине беспечным стражем доверенных ему богатств. Толпы теснились на улице – он их не замечал. Солнце изливало на город лучи – ему только надо было, чтобы они освещали страницу. Какой-нибудь проходимец легко мог бы стянуть его сокровища – он не видел и не слышал проходимца. Покупатель мог бы войти – но он был занят только своей книгой.

А покупатель и в самом деле вошел; нежная ручка в нетерпении постукивала по прилавку; лукавые глазки смотрели на юношу, быть может, любуясь его мужественным сложением, которого не могла скрыть бедная ж слишком тесная одежда.

– Гм! Сэр! Послушайте, молодой человек! – воскликнула покупательница.

– «Ton d'apameibomenos prosephe», – продолжал тот усердное чтение, и голос его задрожал от избытка чувств. – О, что за язык! Какое богатство и благородство, какая звучность! «…prosephe podas»! [2]

Тут покупательница разразилась смехом, таким звонким и мелодичным, что усердный чтец не мог не обернуться и залился краской, только сейчас ее заметив.

– Хорош приказчик, нечего сказать! – смеялась она. – Со всей этой вашей тарабарщиной и разными французскими словечками! Что же, мне вечно дожидаться, что ли?

– Прошу извинения, очаровательная дева, – отвечал он с изысканной вежливостью, – но я читал не по-французски. То был божественный язык слепого барда. Чем могу вам служить, сударыня? – И спрыгнуть с высокого табурета, расправить фартук и стать перед нею послушным приказчиком, уж более не поэтом, было для него делом одного мгновенья.

– Я могла бы свиснуть эту коробку винных ягод, – любезно проговорила девица. – А вы бы и не подумали обернуться.

– Они прибыли из страны Гектора, – промолвил юноша. – Угодно изюма? Он некогда зрел на островах среди Эгейской синевы. Очень мелкий сорт, и цена умеренная: четыре с половиной пенса за фунт. Быть может, вы пожелаете отведать наши сорта чая? Мы не тыкаем всем в нос свою рекламу, как некоторые, но продаем не дороже прочих.

– Ведь вот какой молоденький, и сколько у вас всяких чудесных вещей! воскликнула девица, кто знает, не нарочно ли продлевая разговор. – Служи я на вашем месте и стой за прилавком, я бы целый божий день ела винные ягоды.

– Было время, – ответил юноша, – и не столь давно, когда и я так думал. Думал, я в жизни не наемся винными ягодами досыта. Но мой старый дядюшка позволил мне есть их сколько влезет, и, видит бог, я ими пресытился.

– Ясное дело, вы, мужчины, всегда так, – сказала прелестница.

– О нет, не говори так, прекрасная незнакомка! – воскликнул юноша, и лицо его зарделось, а орлиные очи запылали огнем. – Винные ягоды приедаются, но Красота – никогда! Винные ягоды портятся, но Разум – вечен. Мне на роду написано, сударыня, единоборство с Возвышенным, с Идеальным. Душа моя жаждет Фантастических Видений. Я стою за прилавком, это правда, но я денно и нощно размышляю о подвигах героев, раздумываю над мыслями мудрецов. Что бакалея для того, кто исполнен высшими стремлениями? Много ли сладости в мускате для того, кто вкусил от Поэзии? Идеалы, сударыня, мне кажется, это и есть Действительность, а грубая Существенность – не более как иллюзия и галлюцинация. Но прошу простить меня, чем я могу вам служить?

– Да я зашла взять чайной крошки на шесть пенсов, – отвечала девушка нетвердым голосом, – но – ах! – я готова бы слушать вас вот так всю жизнь!

Только чайной крошки на шесть пенсов? Дева, ты унесешь с собою еще нечто. Тебе понравился его голос? Сирена! А в твоем голосе что за волшебство? Он ловко свернул пакетик и положил его на девическую ладонь. Девушка заплатила за покупку и, подарив его прощальным взглядом своих сверкающих очей, пошла прочь. Она медленно переступила через порог и в следующий миг уже затерялась в толпе. Был полдень на стогнах Чипсайд.

Джордж де Барнуэл остался один.

Мы избрали следующую эпизодическую главу, отдав ей здесь предпочтение перед всеми остальными, в которых излагаются самые события жизни Джорджа Барнуэла, поскольку оные большинству читателей хорошо известны.

До этой сцены (которая относится к началу второго тома) история, вкратце, такова:

Злодейка Милвуд приходит в колониальную лавку каждый божий день – то за сахаром, то за винными ягодами, то за мускатным орехом.

Она и Джордж Барнуэл обмениваются клятвами любви и верности на всю жизнь.

Страсть оказывает на Джорджа бурное действие. Грудь его распирают благородные стремления. Гений лезет у него изо всех пор. Он, и к месту и не к месту, без конца рассуждает о Добре, о Красоте, Идеале и т. п. и вообще настолько добродетелен и красноречив, что это просто уму непостижимо, в каковом отношении с ним могут сравниться разве только Девере, или П. Клиффорд, или Ю. Арам, эсквайры.

Вдохновленный злодейкой Милвуд и Любовью, Джордж грабит кассу и уходит в широкий мир, украшением коего ему суждено служить. Он далеко опережает всех щеголей, всех острословов, всех ученых и всех сластолюбцев своего века – неопределенного периода времени между правлениями королевы Анны и Георга Второго. Обедает у Керла возле Сент-Джонс-гейт, на дуэли за Монтегью-хаусом протыкает грудь полковнику Чартерсу. Оказывается замешан в интриги шевалье де Сен-Жоржа, которого однажды принимает в своем роскошном Хэмстедском особняке, а в другой раз, прикинувшись приказчиком, – в Чипсайдской колониальной лавке.

Его дядюшка, владелец лавки, грубый скупердяй, совершенно не имеющий вкуса к таким вещам, как Разум и Красота, удаляется от дел в патриархальную деревеньку в Кембриджшире, откуда происходит благородная фамилия Барнуэлов. Кузина Аннабель, разумеется, питает к Джорджу тайную страсть.

В приводимом ниже превосходном отрывке могут встретиться кое-какие малосущественные неувязки, но следует помнить, что автор ставил себе целью живописать одним махом целый век и что диалог здесь столь же превосходен и достоверен, как, скажем, в «Последнем бароне», «Юджине Араме» или любом другом из произведений нашего автора, в которых соединяются История и Чувство, иначе говоря, Разум и Красота.

Завсегдатаи нынешних громадных и мрачных Дворцов Молчания, которые общество возвело во славу Скуки на Пэл-Мэл, этом средоточии градского круга, и которые, видимо, потому что в них клубится зеленая тоска, называются клубами; кто зевает у окна на Сент-Джеймс-стрит, разглядывая других таких же тоскующих щеголей в окне напротив; кто черпает новости из унылых вечерних газет и питает свое чувство юмора шутками многострадального «Панча», – одним словом, современные модники едва ли имеют представление о том, каким был Лондон тому лет сто пятьдесят. Ты, раздутый старый щеголь Сент-Джеймс-стрит, с твоими лаковыми сапогами, крашеными бакенбардами и удушающими жилетами, разве можно сравнить тебя и твоих блестящих предшественников в этих же самых местах? Карета, из которой ты вылезаешь у подъезда «Карлтон-клуба» или «Клуба путешественников», точно такая же, как у всех; твой черный сюртук пышностью ни на йоту – ни единой складкой, ни липшей пуговицей – не отличается от сюртука соседа; твоя шляпа – с той же болванки, что и шляпа на голове у лорда Безмоззгла, только что перед тобою взошедшего по ступеням клуба. Ты и он вместе зеваете каждый вечер в театре, сидя в ложе у самой сцены; вы воображаете себя любителями удовольствий, поклонниками моды, обладателями изысканного вкуса; в действительности же газета – вот законодатель ваших фантазий, вкусов, мнений и взглядов; из газет происходят ваши остроты и ваши суждения, ваши сведения и ваша мудрость, бедные вы пэл-мэлские олухи! Тупые рабы повременной печати, место, ныне занимаемое вами, принадлежало людям воистину большого и острого ума, знатокам моды и магистрам наслаждений – тому каких-нибудь полтора столетия назад.

Мы у Баттона – иначе говоря, под вывеской «Головы Турка», в знаменитой кофейне на Пэл-Мэл. Парики, парики за окнами, громко бранящиеся у крыльца носильщики портшезов (чьи украшенные гербами и коронками ноши сами говорят о знатности владельцев), толпа парчовых кавалеров, поднимающихся и спускающихся по ступеням крыльца, вокруг которых самый воздух насыщен благоуханием пудры и ароматических шариков, – все, все здесь выдает лондонский прославленный храм Ума и Моды. Место – угол Риджент-стрит. Еще не снесен Карлтон-хаус.

Величавый мужчина в алом бархате с золотом, попивая шоколад за одним из столиков, толкует с другом, чей кафтан тоже шит золотом, но являет следы времени, а может быть, вина или беспрерывной носки. У камина сидит маленький горбун в сером и читает «Морнинг кроникл», а по соседству некое духовное лицо в сутане и широкополой шляпе громким голосом и с сильным ирландским выговором беседует с господином, чьи звезда и лента через плечо, а также безупречный греческий профиль выдают его принадлежность к. британской аристократии.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

О лира, украшение пиров верховного Юпитера! (лат.).

2

[Ему отвечая], промолвил быстроногий [Ахилл] (греч.).