Глава 1. Старая баржа "Надежда".
Старая баржа "Надежда", будто выползшая из кошмаров Стивена Кинга, скрипела зубами о причал. Ржавчина, как запекшаяся кровь, покрывала её бока. Вонь от Невы, смешанная с запахом крысиного дерьма и дешевого табака, проникала в легкие, словно ледяная игла. Туман, не просто густой, а жирный, маслянистый, обнимал баржу, словно желая скрыть её от любопытных глаз. Внутри, в трюме, где обычно гнили мешки с картошкой, готовилась "сходка". Сходка, после которой Петербург захлебнется кровью и станет "красным".
На покосившихся ящиках, словно на тронах из отбросов, восседали они – "авторитеты", "воры в законе", "бригадиры". Их лица – карта преступного мира, изрезанная шрамами, татуировками, прожилками лопнувших сосудов. Глаза – маленькие, злобные, как у крыс, высматривающих добычу. Напряжение в воздухе звенело, как натянутая струна. Казалось, достаточно искры, чтобы взорвать эту клоаку.
Первым заговорил сам "Пахан" – Виктор Сергеевич "Граф". Старый, матерый волк, чьи зубы сточили кости сотен жертв. Его глаза, когда-то голубые, выцвели до грязно-серого цвета, но в них еще тлел огонь жестокости. Он был "крестным отцом" этого прогнившего города, и его слово – даже шепот – здесь было законом.
– Здорово, братва, – прохрипел Граф, его голос скрипел, как незакрытая дверь в склепе. – Собрались тут не чаи гонять. Чуете, сукины дети, как воняет дерьмом? Так это наша жизнь провонялась. "Коммерсы" ноют, как побитые собаки, "менты" рыщут, как голодные шакалы, а "шпана" совсем оборзела, "мамок" не слушает. Пора решать, как жить дальше, а то скоро жрать нечего будет.
В ответ раздался гул. Кто-то заскрипел зубами, кто-то харкнул слюной на пол, стараясь попасть в крысу, бесстыдно разгуливающую по трюму. Тишина стала еще более давящей, чем раньше.
– Я вот думаю, – продолжил Граф, постукивая костяшками пальцев по ящику, словно отсчитывая последние секунды жизни, – пора нам "крышу" конкретно перетряхнуть. Развели тут, понимаешь, "левых" барыг, которые под нас косят, а в "общак" кладут, как кошка наплакала. Надо их прижать к ногтю, чтобы знали, кто тут хозяин, а кто – пыль под ногами.
– Граф, батька, ты прав, как никогда, – поддержал его "Бульдозер", гора мяса с бычьей шеей и татуировкой "Зверь" во всю спину. Его кулаки казались размером с булыжник. – Эти "крысы" совсем попутали берега. Я своим "быкам" уже дал команду, они им покажут, где у раков "хата".
– Заткнись, Бульдозер, – рявкнул на него Граф, его взгляд стал ледяным. – Ты, кроме как ломать кости, ни на что не годен. Здесь мозги нужны, а не мускулы. Мы не в лихие девяностые, дружок, времена изменились. Сейчас нужна хитрость, как у змеи, а не сила, как у медведя.
В разговор вступил "Шахматист" – лысый, худощавый тип с пронзительным взглядом и острым, как скальпель хирурга, умом. Он всегда держался в тени, но его слова имели вес больше, чем золото.