Город Грей-Рок

Глава 1 Дождь и Виски

Город выжимал из себя воду, как пьяница – последние капли из бутылки. Дождь в Грей-Роке никогда не лил; он лежал в воздухе мертвой, холодной дымкой, пропитывая всё насквозь: плащ, сигареты, душу. Я шёл, не разбирая дороги, ноги сами волокли меня по знакомым, замызганным улицам. Фонари были похожи на расплывчатые жёлтые пятна на мокром холсте ночи.

В кармане позвякивала фляжка. Почти пустая. Я приложился к горлышку, и дешёвый виски обжёг горло скупым, знакомым утешением. Месяц. Целый месяц, как я стал никем. Как я перестал быть копом. Как мир лишился ещё одного идиота, полагавшего, что можно что-то изменить.

Из подворотни послышался шёпот.

– Небось, замёрз? Заходи, согреемся.

Я не стал смотреть …Я просто мотнул головой и пошагал дальше… Молодая, старая – какая разница. У всех у них в этих подворотнях были одинаковые, пустые глаза. Я просто покачал головой и пошагал дальше, глубже в кишки города. Мой район. Моя помойка.

Мозг отказывался думать, и я был ему за это благодарен. Мысли – это роскошь, которую я не мог себе позволить. Оставались только рефлексы: сделать глоток, затянуться окурком, найти дорогу к той конуре, что я теперь называл домом.

Вдруг я споткнулся. Чёрт. Оступился о разбитую бутылку, валявшуюся в луже. Рука сама потянулась к кобуре, которой там уже не было. Просто привычка, глупая, как всё остальное. Только пустота под мокрой тканью плаща.

– Кэролли! Эй, Кэролли!

Я медленно обернулся. Из дверей подслеповатого бара «Якорь» на меня смотрел Барни, вытирая руки о засаленный фартук. Его лицо, похожее на испорченный печёный картофель, кривилось в подобии улыбки.

– Опять по кабакам шляешься? Заходи, согрею. Настоящее тут есть, не то дерьмо, что ты пьёшь.

Я помотал головой, пытаясь протолкнуть сквозь алкогольную пелену хоть одну внятную мысль.

– В другой раз, Барни. Я уже на дне.

– Смотри не захлебнись, – хрипло рассмеялся он. – Кстати, к тебе дама приходила. Ждала, ждала. Уехала на чёрном лимузине. Настоящая леди, понимаешь? Спросила Марка Кэролли. Я уж думал, ты к богатым клиентам подался.

Дама. Лимузин. Слова казались такими же нереальными, как и эта вся ночь. Я фыркнул, вытер мокрое лицо ладонью.

– Наверное, перепутала. Или ты перепил.

– Глаза у меня ещё хорошие, – обиделся Барни. – Говорит, зайдёт завтра. Смотри, не проспи свою удачу.

Удача. Смешное слово. Оно сюда не подходило, как кружевное бельё в сточную канаву. Я просто помахал ему рукой и поплёлся дальше, к своему дому. К своей конуре на третьем этаже здания, где лифт вечно хандрил.

Лечь. Вырубиться. Забыть. Это был единственный план.

Я не знал тогда, что Барни не соврал. И что утро принесёт с собой не просто свинцовое похмелье, а женщину. Женщину с глазами цвета зимнего неба и пачкой денег, от которой пахло бедой.

Но это уже будет завтра. А сегодня был только дождь. И виски.

Виски сделало своё дело. Чёрная, бессознательная пустота накрыла меня с головой. Но ненадолго.

Что-то стучало. Монотонно, настойчиво, прямо в висок. Сперва я подумал – опять этот чёртов водопровод. Потом до меня дошло – это моя собственная башка. В ней кто-то отбивал дробь тупым молотком, налитой свинцом.

Я открыл один глаз. Потом второй. Комната плыла в полумраке, как под водой. Свет уличного фонаря пробивался сквозь щель в шторах, падал на пустую фляжку и окурок в пепельнице. Пахло затхлостью, табачной золой и тоской.

Четыре пятнадцать утра. Цифры на будильнике врезались в сетчатку. Чёрт. Середина ночи для нормальных людей. Для меня – очередной акт бессмысленного существования.

С дивана пришлось подниматься частями. Сперва туловище, потом ноги. Голова протестовала, угрожая расколоться пополам. Я побрёл в угол, к умывальнику. Раковина была ржавой, зеркало над ней – потёртым, в жёлтых разводах. И в этом зеркале меня ждал тот ещё тип.

Я вгляделся. Обвисшее лицо, щетина в два дня, глаза, похожие на выгоревшие угли. Волосы торчали, как пакля. Этот тип явно проиграл драку. И не одну.

– Ну и что на себя смотришь, Кэролли? – хрипло спросил я у своего отражения. Голос был скрипучим, будто давно не использовался по назначению. – Красавчик. Прямо джентльмен удачи.

Зеркало молчало. Оно знало ответ лучше меня.

– Всего месяц, – продолжал я, пытаясь поймать взгляд того человека в зазеркалье. – Всего месяц, как ты не носишь жетон. А выглядишь так, будто тебя месяц таскали по канализации. Или ты сам в ней валялся.

Я плеснул в лицо ледяной воды. Не помогло. Только резкая боль пронзила лоб.

– Вэнс, – выдохнул я имя, глядя на капли, стекающие по стеклу. – Артур Вэнс. Мой напарник. А теперь – капитан. Сидит в своём тёплом кабинете, пьёт кофе и ставит галочки в бумагах. А ты тут. Потому что не смог заткнуться. Потому что полез против системы.

Система. Большая, жирная машина по перемалыванию душ. Я ткнул в неё палкой, а она меня выплюнула. И теперь я здесь. Смотрю на себя в ржавое зеркало в четыре утра.

– И кому ты нужен? – спросил я у своего двойника. – Барни? Девкам с угла? Они тебя знают. Знают, что ты бывший коп. Что ты опустился. Что с тебя уже нечего взять.

В голове всплыло вчерашнее: «К тебе дама приходила. На лимузине».

– Бред, – проворчал я. – Приснилось. Или Барни тоже перебрал.

Но сомнение уже засело где-то глубоко, под слоем виски и самоотвращения. Как крошечная заноза.

Я отшатнулся от зеркала. Мне стало противно смотреть на этого человека. На себя.

– Ладно, Кэролли, – прохрипел я, поворачиваясь к комнате. – Шоу окончено. Пора заливать пожар новой порцией дерьма из бутылки. Или пытаться заснуть. Что хуже – ещё не решил.

Я плюхнулся обратно на диван. Четыре семнадцать. До утра ещё целая вечность. Я закрыл глаза, пытаясь загнать обратно того жалкого типа из зеркала. Но он уже вылез. И теперь тихо сидел в углу моего сознания, напоминая, кем я стал. И главное – почему.

Где-то за окном с воем пронёсся автомобиль. Или это просто ветер выл в трубах. В Грей-Роке одно и то же.

Сознание вернулось ко мне не светом, а звуком. Навязчивым, пронзительным, впивающимся в мозг, как шило.

– Эй, скучный… не хочешь скоротать время?

Голос был хриплым от дешёвых сигарет и ночи, проведённой на холоде. Женский, но без единой нотки тепла. Профессиональный, отработанный до автоматизма выкрик.

Я застонал и вжался лицом в подушку, пытаясь заглушить звук.

Без толку. А тут другой голос… чуть моложе, подхватил эстафету с улицы под моим окном.

– С ней дорого, а со мной – дёшево! Иди сюда!

Шесть сорок пять утра. Рассвет в этом районе означал не начало нового дня, а окончание ночной смены для девиц лёгкого поведения. Последние отчаянные попытки сорвать куш перед тем, как уползти в свои берлоги. Их голоса сливались с воем далёкой сирены и рокотом мусоровоза – утренней симфонией Грей-Рока.

Я пнул сползшее на пол одеяло. Спать больше не получалось. Головная боль сменилась тупой, ноющей пустотой. Желудок напоминал о себе едким соком. Похмелье вступало в свои законные права.

С трудом поднявшись, я побрёл к окну. Щель в занавеске была достаточно широкой, чтобы увидеть сцену внизу. Две фигуры в коротких юбках и ярких, не по погоде, куртках топтались на углу, подставляя лица моросящему дождю. Одна, постарше, затягивалась сигаретой, её лицо было жёстким и усталым. Другая, молоденькая, прыгала с ноги на ногу, пытаясь согреться, и настойчиво заглядывала в проезжающие машины.

– Идиоты, – сипло пробормотал я, обращаясь больше к самому себе, чем к ним. – Морозить задницы за жалкие гроши. Лучше бы спали.

Но кто я такой, чтобы их судить? Я валялся на провалившемся диване в нетопленной конуре, а моим единственным достижением за месяц стало умение пить самый дешёвый виски, не морщась. Мы все здесь были кем-то вроде ночных бабочек – только одни продавали тело, а другие – остатки совести и былой репутации.

Желудок снова скрутило. Пора было что-то делать. Или выпить. Или найти завалявшую где-то банку консервов. Или просто снова рухнуть лицом в подушку и ждать, пока этот день как-нибудь сам себя изживёт.

Я потянулся к фляжке, стоявшей на ящике вместо тумбочки. Она была пуста. Надежда на лёгкий путь отключки рухнула. Оставался только один вариант – встретить утро лицом к лицу. С его кислотной тошнотой, голодом и воспоминаниями о вчерашних словах Барни.

Дама. На лимузине.

Может, оно и к лучшему, что она не застала меня в таком виде. Хотя… какая, к чёрту, разница?

Семь часов. Без пяти, без десяти – ровно семь. Время, когда честные люди пьют кофе, завязывают галстуки и целуют жён перед работой. Моё утро начиналось с того, что я отдирал от лица прилипшую к щеке крошку штукатурки и прислушивался к тому, как где-то внизу хлопнула дверь – одна из ночных бабочек, наконец, уползла в свою щель.

Вставать было противно. Тело ломило, будто меня переехал тот самый лимузин, о котором болтал Барни. Сознание упорно цеплялось за сон, но желудок настаивал на своём. Он напоминал о себе едким пустотным спазмом. На кухне, если можно было назвать кухней угол с горящей плитой, я нашёл завалявшуюся жестянку с надписью «Тушёнка». Внутри был засохший комок жира и пара коричневых крошек. Я протолкнул это в себя, как топливо в бак старого грузовика. Но долгий сон – роскошь для тех, у кого есть счета. А у меня были только долги и пустота в карманах.

Пошатываясь, дошёл до шкафа. Он стоял, перекошенный на один бок, и дверца его не закрывалась, будто шкаф тоже был пьян и хотел вывалиться наружу. Внутри висело то, что я называл своим «детективным гардеробом». Пара одинаковых костюмов, темных, немарких. Несколько рубашек, которые ещё можно было назвать чистыми. И галстук, один-единственный, тёмно-бордовый, как запекшаяся кровь. Когда-то он был моим талисманом. Теперь висел, как петля, напоминая о прошлой жизни.

Я снял вчерашнюю рубашку, бросил её в угол. Плеснул на лицо воды из-под крана – ледяной, до ожога. Вздохнул и начал одеваться.

Каждое движение было ритуалом. Поправление манжет. Застёгивание ремня. Тугое затягивание того самого галстука на шее. Я ловил своё отражение в потёкшем зеркале – и не узнавал. Тот человек в отражении был собран. Холоден. Почти респектабелен. Маска, надетая на больное тело и душу.

– Ну что, Кэролли, – прохрипел я своему двойнику. – Пора на работу. Утренний детектив выходит на смену.

Работа. Слово звучало насмешкой. Какая у меня может быть работа? Искать потерянных кошек для старух с пятого этажа? Подставлять рога мужьям для их скучающих жён? Или, может, ждать ту самую даму на лимузине, которая, скорее всего, так и не приедет?

Но я знал – сидеть сложа руки значит сойти с ума. Значит признать, что Вэнс и ему подобные победили. Значит окончательно стать тем опустившимся типом из зеркала.

Я натянул пиджак. Он сидел мешковато – я сбросил вес за этот месяц. Достал из ящика стола старую кобуру. Пустую. Пистолет пришлось сдать вместе с жетоном. Но привычка носить кобуру осталась. Как шрам.

– Ладно, – сказал я сам себе, поправляя воротник. – Идём. Посмотрим, что за день такой прекрасный нас ждёт.

Я потушил окурок о подоконник, взял со стола ключи и вышел из квартиры, хлопнув дверью. Лестница пахла сыростью и капустой. Где-то за стеной плакал ребёнок.

Я шагнул на улицу. Утренний воздух был острым и холодным. Дождь кончился, но небо висело низко, свинцовое, готовое разверзнуться снова.

Я сделал первый шаг. Потом второй. Я был утренним детективом. Без жетона. Без пистолета. Без надежды. Но я был на ногах. А в этом городе это уже победа.

Дверь захлопнулась с таким звуком, будто дерево вот-вот рассыплется в труху. Я дернул ручку на себя – сквозь щели проглядывал коридор. Чёрт. Снова не закрывается. Этот проклятый замок давно уже был просто куском ржавого железа, а не механизмом. Я пнул дверь ногой, она со скрипом поддалась и, наконец, с горем пополам встала на место. Ненадолго. До следующего раза.

Лестница встречала меня знакомым скрипом каждой второй ступеньки. Воздух был густым и спёртым, пах старыми коврами, варёной капустой и безнадёгой. Я спускался, держась за шаткие перила, когда на втором этаже послышался сдавленный смешок.

– Ох, смотри-ка, Амели, наше солнышко выкатилось!

Голос был хриплым, прокуренным, но с налётом дешёвой игривости. Из полумрака коридора выплыли две фигуры. Энни и Амели. Постоялицы «Лиловой лагуны» – борделя на первом этаже, чья вывеска мигала розовым неоном ровно до шести утра.

Энни, та, что постарше, прислонилась к косяку, затягиваясь окурком. Её рыжие волосы были растрёпаны, макияж расплылся, но в глазах ещё теплился огонёк былой дерзости. На ней был засаленный шелковый халат, под которым угадывалась соблазнительная когда-то фигура.

– Марки, дорогой, – просипела она, выпуская дым колечком. – Куда это ты такой красивый, да ещё и с утра пораньше? Небось, на свидание к той аристократке?

Рядом с ней пристроилась Амели, худая, с большими глазами, которые всегда смотрели на мир с выражением затаённого испуга, будто она ждала подвоха даже от собственной тени. Она была моложе, свежее, но уже с тем же налётом усталости вокруг глаз.

– Может, он завтракать к нам зайдёт? – тихо, почти шёпотом, предложила она, поправляя сбившуюся лямку ночной сорочки. – Я кофе сварю…

Энни фыркнула.

– Его теперь, поди, на наш кофе не пустит. У него дела, – она бросила на меня оценивающий взгляд, – важные. Чуешь, пахнет деньгами? Настоящими. Не как наши трёшки.

Я попытался пройти мимо, сунув руки в карманы.

– Отстань, Энни. Не до тебя.

– Ой, какой неласковый, – она сделала преувеличенно обиженное лицо. – А мы тут о тебе беспокоились. Вчера ночью какая-то штучка на колёсах приезжала, тебя спрашивала. Вся в норке и спеси. Я ей говорю: «Марка дома нет, он у высоких клиентов». А она нос воротит. Ну я и всыпала ей для важности, пусть знает, что наши тоже котируются. Ну, думаю, стерва…

Я остановился. Так Барни не врал.

– Что она сказала?

– А ничего не сказала, – Энни пожала плечами, демонстративно рассматривая свой маникюр. – Посмотрела на нас, как на клопов, села в свою карету и укатила. Но, скажу тебе, видок у неё был… деловой. Опасно деловой. Смотри, Марки, не обожгись.

Амели молча смотрела на меня, и в её взгляде читалось что-то похожее на искреннюю тревогу.

Я кивнул, отводя взгляд.

– Ладно. Спасибо за… информацию.

– Всегда рады помочь местному сыску, – язвительно пропела Энни. – Если что – мы всегда тут, на первом. Для тебя – скидка, красавчик.

Я уже спускался вниз, к выходу, когда её голос донёсся снова, уже без намёка на шутки:

– И правда, береги себя, Кэролли. От таких, как она, пахнет бедой. А мы тут и так утонуть можем.

Дверь в подъезд захлопнулась за моей спиной, отсекая этот мир – мир дешёвых духов, притворных улыбок и тихой тоски. Но их слова повисли в утреннем воздухе тяжёлым грузом.

Опасно деловой видок.

Пахнет бедой.

Я посмотрел на свинцовое небо Грей-Рока. Похоже, день обещал быть интересным. В том смысле, в каком интересным бывает похоронная процессия.

Путь до моего «офиса» занимал двадцать минут пешком. Двадцать минут между двумя мирами.

Я шёл, втянув голову в плечи, руки в карманах. Улицы постепенно просыпались, выплёвывая на свет божий своё население. У лавки на углу толпились парни с тупыми, озлобленными лицами – местные головорезы, «смотрящие» за территорией. Они перестали разговаривать, когда я проходил мимо, проводя меня молчаливыми, оценивающими взглядами. Я был для них ничем. Пустым местом. Бывшим копом. Но бывших копов не бьют – их просто не замечают. Это почти одно и то же.

Дальше – бедняки. Очередь за хлебом у булочной. Женщины с измождёнными лицами и пустыми взглядами. Старик, копошащийся в мусорном баке в поисках чего-то съедобного. Двое мальчишек гоняли по мостовой пустую банку. Обычная утренняя картина. Я прошёл, не поднимая глаз. Что я мог им дать? Ничего. Я был одним из них.

Но с каждым шагом район менялся. Тротуары становились чуть чище, подъезды – чуть опрятнее. В воздухе всё меньше пахло помоями и отчаянием и всё больше – кофе и свежей выпечкой. Я приближался к своему зданию. Тому самому, с вечно сломанным лифтом и потрескавшейся табличкой на двери.

Я уже почти дошёл, как мои глаза сами собой поднялись на третий этаж. И застыли.

Дверь моей конторы была приоткрыта.

Я замер на месте, рука инстинктивно рванулась к кобуре у подмышки и встретила пустоту. Проклятье. Её там не было. Адреналин… острый и знакомый, прогнал остатки похмелья. Я всегда запирал дверь. Всегда. Даже на этот едва работающий замок.

Медленно, стараясь не производить ни звука, я поднялся по лестнице. Сердце отстукивало ритм где-то в горле. Вариантов было немного: либо вор, либо…

Я толкнул дверь плечом.

В моём кабинете кто-то был.

Она сидела в моём кресле, спиной ко мне, рассматривая что-то в своих руках. Строгий силуэт, идеально уложенные волосы, дорогое пальто, перекинутое через спинку стула.

Женщина. Та самая. Из рассказов Барни и Энни.

Она услышала скрип двери и медленно, с невозмутимым спокойствием, повернулась ко мне. В её руках была моя старая, потрёпанная записная книжка. Та, что я вёл ещё в полиции.

Её глаза встретились с моими. Холодные. Бездонные. Как осколки зимнего неба.

– Мистер Кэролли, – произнесла она. Голос был низким, ровным, без единой нотки смущения. – Я вас заждалась. Вы, я смотрю, не любите пунктуальность.

Она отложила мою книжку на стол, как будто, так и надо. Как будто она имела на это полное право.

Я стоял на пороге, чувствуя себя посторонним в собственном кабинете. Пахло её дорогими духами – что-то холодное, цветочное, чуждое этому месту. Она нарушила не просто замок. Она нарушила весь хрупкий порядок моего падшего мира.

Приключения, чёрт возьми, уже ждали меня прямо в моей же конторе. И судя по взгляду этой женщины, они были того сорта, после которого либо хорошо платят, либо не выживают.

Я сделал шаг вперёд, позволив двери захлопнуться за моей спиной.

– С чего это вы решили, – прохрипел я, – что можете входить без спроса?

Она лишь тонко улыбнулась, доставая из сумочки длинный, тонкий портсигар.

– Потому что, мистер Кэролли, у меня для вас есть предложение. От которого не отказываются. По крайней мере, дважды

Глава 2 Цена молчания

Дверь захлопнулась, отсекая нас от лестничной клетки, от Грей-Рока, от всего мира. В комнате повисло напряжённое молчание, нарушаемое только тиканьем моих настольных часов и лёгким шелестом её платья, когда она медленно положила мою записную книжку обратно на стол.

Её улыбка была тонкой, почти невидимой линией на идеально сложенных губах. Она не смутилась, не извинилась. Она смотрела на меня так, будто я опоздал на её личную аудиенцию.

– Простите за бесцеремонность, мистер Кэролли, – сказала она, и в её голосе не было ни капли извинения. – Ваша дверь оказалась… гостеприимной. А я не люблю ждать на лестнице, как очередная просительница.

Я прошёл через комнату, снял плащ и бросил его на вешалку, которая качнулась под его тяжестью. Действовал на автомате, пытаясь вернуть себе хоть каплю контроля над ситуацией. Моё кресло всё ещё было занято. Я прислонился к краю стола, скрестив руки на груди. Поза небрежная, но внутри всё было сжато в тугой комок.

– У вас есть три минуты, чтобы объяснить, кто вы и какого чёрта вы роетесь в моих вещах, – прохрипел я. – Иначе ваше следующее место ожидания – это лестница. Лицом вниз.

Она не моргнула и глазом. Вместо этого она открыла свой портсигар, достала длинную тонкую сигарету и прикурила от золотой зажигалки. Дымок, тонкий и ароматный, пополз к потолку, смешиваясь с запахом пыли и безнадёги.

– Вивьен Локвуд, – представилась она просто, будто это имя должно было всё объяснить. И, по правде говоря, объясняло. Локвуд. Это имя было высечено на половине зданий в городе. – Мне нужна ваша помощь. Вернее, ваша дискретность.

– У меня не принято помогать тем, кто врывается без стука, миссис Локвуд.

– Мисс, – поправила она мягко, но твёрдо. – И я не врывалась. Я вошла. И я готова заплатить за ваше время. И за ваше молчание.

Она потянулась к своей сумке – дорогой, из мягкой кожи – и положила на стол толстый белый конверт. Он упал с глухим, увесистым стуком, который был красноречивее любых слов.

– Аванс, – сказала Вивьен. – За то, чтобы вы выслушали меня. Решите, что дело вам неинтересно – оставьте эти деньги себе за потраченное время. Никаких вопросов.

Я даже не взглянул на конверт. Смотрел только на неё. На её холодную красоту, на уверенность в каждом движении, на лёгкую насмешку в глазах. Она покупала меня, и делала это с неприкрытой наглостью.

– Я слушаю, – выдавил я.

– Мне нужно найти человека. Молодую женщину. Мне нужно, чтобы её нашли быстро и тихо. Без лишних вопросов, без участия полиции.

– У полиции есть отдел по пропавшим без вести. Бесплатно.

Её губы снова тронула тень улыбки.

– Вы же сами, мистер Кэролли, как я понимаю, не слишком жалуете полицию. И вам, я уверена, известна разница между «найти» и «сделать вид, что искали». Мне нужно «найти».

Она сделала долгую паузу, выдерживая моё тяжёлое молчание.

– Её зовут Элейн Моррис. Моя единокровная сестра. Ей девятнадцать. Она… – Вивьен слегка повела плечом, – импульсивна. Она убежала из дома, находясь под дурным влиянием. Моя семья хочет её возвращения. Без скандалов.

Всё это было произнесено идеально ровным, выученным тоном. Слово в слово, как по бумажке. История была гладкой, как галька. Слишком гладкой.

– Почему ко мне? – спросил я. – У Локвудов, я уверен, есть целый штат юристов, охранников и частных сыщиков получше меня.

– Потому что вы… вне системы мистер Кэролли. – Она посмотрела на меня прямым, оценивающим взглядом. – Вы не связаны обязательствами с теми, с кем связаны все остальные. И потому что о вас говорят, что вы упрямы. Как осёл. И что если вы возьмётесь за дело, то будете копать до конца.

В её словах был намёк. Она знала о моём прошлом. Знала, что я пытался копать против системы. И теперь предлагала мне сделать это снова, но уже на её условиях.

Я наконец скосил взгляд на конверт. Он лежал между нами, как обвинение. Как искушение.

– А если я откажусь?

– Тогда вы оставите себе эти деньги и забудете наш разговор. – Она потушила сигарету с изящной точностью. – Но вы не откажетесь.

– С чего это вы решили?

– Потому что вы умираете от скуки, мистер Кэролли, – её голос внезапно стал тише, но от этого только твёрже. – И потому что за этим авансом последует гораздо большая сумма. И потому что… это интереснее, чем считать трещины на потолке своей конторы.

Она встала, поправила перчатки. Её взгляд скользнул по конверту, потом по мне.

– Подумайте. Но недолго. Время, как я понимаю, не на нашей стороне. Я позвоню вам завтра утром. Если найдёте её просто скажите ей Пламя меняет, она всё поймёт.

И, не дожидаясь моего ответа, она направилась к двери. Её каблуки отстукивали чёткий ритм по голому полу. На пороге она обернулась.

– И почините, наконец, свой замок, мистер Кэролли. В этом городе далеко не все гости столь же… благородны, как я.

Дверь закрылась за ней. Я не стал её провожать. Я остался стоять посреди своей убогой конторы, в воздухе витал дорогой, холодный аромат её духов, а на столе лежал толстый конверт, пахнущий деньгами и неприятностями.

Цена моего молчания. Аванс.

Я подошёл к столу, взял конверт. Он был тяжёлым. Очень.

Вот черт.

Она была права. Я не мог отказаться.

Тяжесть конверта была приятной, материальной, неоспоримой. Та самая, что заставляет забыть о принципах и тревожных звоночках в подкорке мозга. Я развязал шпагат и вытряхнул содержимое на стол.

Пачка зелёных купюр, плотная, ровно обрезанная, упала с глухим, бархатистым стуком. Старые, потертые, но хрустящие. Не новенькие, пахнущие типографией, с которыми в банке задают вопросы. Эти пахли ничем. Анонимностью. Их невозможно было отследить.

Я медленно перелистал пачку большим пальцем. Двадцать… сорок… шестьдесят… Сотня. Ровно сто хрустящих долларов. Аванс. За просто выслушать. За три минуты её отрепетированной речи. Это было больше, чем я видел за последние три месяца, сложенные вместе.