Мозаика

Диковинные звери (настоящее)

Мой сосед – тот еще прохвост. Я познакомился с ним, когда купил дом.

Обычный, ничем не примечательный домишко на две спальни, с видом на куцую рощу, хотя в объявлении гордо значился лес. Крыльцо просело под тяжестью времени, двери рассохлись, что уж говорить о сантехнике и состоянии пола в комнатах.

Дом продала пожилая супружеская пара: дети уговорили родителей избавиться от лачуги и перебраться в комфортные городские апартаменты. А мне наоборот хотелось скрыться в глуши. В моем воображении, конечно же, новый уклад жизни выглядел немного иначе.

Впрочем, грех жаловаться. Муторная учеба, где я регулярно получал нагоняй от преподавателей за не самые хорошие показатели на практике, осталась позади. Получал за меланхоличную подачу материала и нежелание заинтересовать вверенные классы.

На третьем курсе меня поставили перед выбором: либо пойдешь изучать французский в дополнение к общему наречию, или будешь постигать немецкий. Немецкого я сполна хлебнул в школьные годы, категорически не понимая как, куда и зачем, почему так сложно, почему так больно, пусть и с детства нежно любил сказки братьев Гримм, а в музыкальном плейлисте насчитывалось несколько малоизвестных групп из Берлина. Хвала даирнай, или же хвала моей учительнице, которая махнула рукой на безбожно заваленные проверочные и хромающее произношение, немецкий преодолелся и был забыт, как страшный сон.

А взявшись за французский, я понял, что крупно вляпался, и назад дороги нет. Университетская преподавательница, впрочем, имела безграничный запас терпения, и, пусть находилась в состоянии перманентного ужаса, методично исправляла ошибки в речи, хотя не без удовольствия черкала красным каждую мою сданную работу. После выпуска я имел неосторожность отправиться на каторгу в офис, проклял все на свете и, быстро сменив работодателя, стал постигать прелести удаленной работы. Теперь работал я преимущественно из дома, изредка принимая студентов на съемной квартире. Правда, сейчас, купив собственное жилье, подумывал полностью уйти в онлайн, ибо в такую глушь никто в здравом уме не поехал бы.

Первые дни пребывания в новом доме показались мне настоящим адом. Складывалось впечатление, что бывшие владельцы нисколько не заботились о своем жилище и съехали, оставив весь хлам и грязь в подарок к договору купли-продажи.

Сначала я вычищал кухню, управился за два дня. Потом пришел черед гостиной, следом занялся ванной комнатой, прихожей и винтовой лестницей. На спальни мужества не хватило, и я пока обосновался внизу. До холодильника ходить недалеко, если вдруг проголодаюсь среди ночи, да и шанс навернуться с шаткой лестницы сводился к нулю.

К слову, о лестнице.

Одна из приятельниц, Анна, неспешно потягивая ледяную маргариту в вечер новоселья, задумчиво разглядывала перила и ступени, а потом выдала:

– Красиво, конечно, но как ты еще не убился?

Я пожал плечами:

– Все просто. Я наверх пока не перебрался, и там только коробки с хламом.

Анна подняла бокал, понимающе кивнула. Друзьям мое новое жилище понравилось, нашли они нечто эдакое в отшельническом существовании в доме на отшибе, и даже с восторгом ринулись исследовать рощу. Правда, вернулись быстро, потому что было темно и холодно, а колючий ветер пребольно щипал за щеки.

Каково же было моё удивление, когда я добрался до спален.

Поначалу я не обратил внимания на потайную лестницу, спрятанную в потолке одной из комнат. Чердак, на который она вела, вполне мог служить убежищем от летней жары, если впихнуть туда кровать или хотя бы матрас. Мне даже показалось, что на чердаке мило и уютно, поэтому первым делом я начал уборку там.

И нашел немало занятных вещей, таких как:

1) Кости мелких животных и останки птиц;

2) Стеклянные шары (по размеру не больше шариков для пинг-понга, они издавали странный гул и мерцали в темноте);

3) Целую стопку ежедневников (как современных, так и довольно винтажных), исписанных пусть и ровным, аккуратным, но абсолютно непонятным почерком (что почему-то напомнило мне о фильме «Семь» и тетрадках Джона Доу);

4) Достаточно много пар стоптанных ботинок, по которым можно отследить эволюцию моды мужской обуви от конца девятнадцатого века до наших дней;

5) Несколько коробок с засушенными цветами, выцветшими фотографиями, пожелтевшими письмами, марками и открытками;

6) Банки с задорно громыхающими монетами.

Мне показалось, что здесь раньше обитала крайне сентиментальная особа, которая увлекалась фотографией, литературой (книг тоже нашлось предостаточно для внушительной домашней библиотеки), а в свободное от своих занятий время ловила птиц, ставила силки на мелкую живность и поедала ее. Возможно, так развлекался старый хозяин дома, однако с его больной спиной подобные вылазки доставляли бы сильный дискомфорт.

От косточек я, понятное дело, избавился. А вот выкинуть остальное рука не поднялась. Прикрутил полки, которые приобрел по бросовой цене в лавке столяра в городке неподалеку, протер каждую коробку и банку, убрал пыль с книг и ежедневников, расставил их по местам. Что делать с обувью не придумал, поэтому просто свалил ее в мешок и оставил в углу до лучших времен. Подмел пол, начистил до блеска скрипучие доски. Чердак нравился мне все больше и больше. Осталось соорудить здесь приличное спальное место.

Когда я протирал круглое пыльное окошко – единственный источник света на чердаке, помимо двух настольных ламп, – я увидел, что на заднем дворе, куда оно выходило, кто-то стоял. Из-за разводов на стекле у меня не нашлось возможности разглядеть незнакомца как следовало, а когда с окном было покончено, неизвестного гостя уже и след простыл. Я закрыл чердак, оставив включенными лампы. Нужно было еще раз протереть пол.

Пока я спускался с ведрами, полными мутной воды, мешком с косточками и паутиной, услышал, как в гостиной зазвонил мобильный телефон.

– Привет, ма, – я взял трубку, параллельно стряхивая со штанов комки пыли.

– Ну, – грозно донеслось из динамика, – и как тебе живется, совесть не проснулась? Мозг на место не встал?

Я стиснул зубы, пока матушка отчитывала меня. Нельзя было давать повода прицепиться еще к чему-нибудь.

– Хватит уже, – пробормотал я в ответ, и трубка буквально раскалилась от криков.

– Ты подумал, что у отца больное сердце? А я? А как же Адалин? Бедная девочка места себе не находит, а тебе хоть бы что, тебе плевать на всех нас…

– Ма, прекрати, пожалуйста, – я прислонился лбом к дверному косяку.

– Так нельзя! Что ты натворил, опозорил всех нас!

Краем глаза я увидел, что от прихожей к лестнице метнулась тень, будто кто-то быстро и бесшумно пробежал. Стало не по себе. А в следующую секунду наверху раздался страшный грохот. Я закусил нижнюю губу и осел на пол. Мама верещала, но ее возмущенные возгласы казались теперь писком назойливого комара. Я медленно встал с пола, включил свет в гостиной, коротко сказал маме, что перезвоню, осторожно вышел в коридор, включил свет и там, добрался до кухни и после еще одного легкого щелчка выключателем свет озарил старенькие шкафчики.

Прислушался.

Ничего, только давящая тишина.

Я задумчиво потер подбородок, достал из ящика с инструментами молоток и, собравшись с духом, подошел к лестнице. Опасливо задрал голову и увидел потолок второго этажа в обрамлении перил. Никого. Заглянул в одну из спален – тоже пусто.

Теперь на очереди вторая.

Когда я зашел в нее, стало совсем неуютно. Потайная лестница спущена, наверху нет света. Сердце бешено заколотилось в груди. Я понимал, что подниматься на чердак может быть опасно, правда, выхода особого не было.

Однако я обнаружил лишь чудовищный бардак: крепления не выдержали, полки рухнули вниз, вместе со всем тем, что я на них расставил.

Но кое-что заставило меня замереть на месте от страха: из светильников выкрутили лампочки и аккуратно сложили рядом. Все внутри похолодело. Я вкрутил их обратно, то и дело поглядывая на лестницу.

Стало светло.

Заниматься полками не было никакого желания, поэтому я просто аккуратно расставил коробки. Когда дело дошло до книг, мой взгляд зацепился за необычную обложку. Огромная зверюга с мордой, наподобие лисьей, и ветвистыми рогами, как у оленя, восседала на горе черепов. Нахмурившись, я взял в руки книгу, прочитал название.

«Диковинные звери».

Книжка старая, потрепанная, иллюстрация на обложке пусть и занятная, но выцветшая.

Книгу я взял с собой, выключил лампы, спустился с чердака, закрыл его, вернулся в гостиную. Там, с минуту поразмыслив, переоделся, взял ключи от машины, отправился в городок. Книжка лежала рядом на пассажирском сиденье. Зверь на обложке недобро глядел на меня. Хвост у лиса был тонкий, длинный, похожий на хлыст, совсем не как у лисиц. А на черепах я позже рассмотрел заостренные зубы. Под обложкой таились желтые страницы, которые облюбовала плесень.

Я припарковался у маленького кафе, где подавали стейки, рыбу на гриле и кошмарных размеров бургеры с фирменным сырным соусом. Парочку таких я и заказал, вдогонку взял большой капучино. Сел в уголке и, пока ждал заказ, рассматривал книгу уже при лучшем освещении, чем в машине. Скажем так, картинка на обложке не самое странное, что довелось мне увидеть в тот вечер: иллюстрации к историям, записанным в книге, оказались куда неприятнее. Мрачные, жестокие, на каждой из них было изображено какое-то животное, и оно обязательного поедало других чудовищ или человекоподобных созданий. Людьми жертв я бы не назвал, у людей не бывает заостренных зубов и чудовищно длинных ног. На дауркаев тоже не похожи.

Дауркаи жили бок о бок с людьми с незапамятных времен, вернее, люди жили на территории этих существ, которые внешне практически ничем не отличались от представителей рода человеческого. А если не улыбались, то и вовсе с людьми спутать можно – клыков не видно. Их часто называли кровососами, поскольку питались они только кровью и плотью, медленно старели и не умирали своей смертью. Меня такое сосуществование не слишком беспокоило, кровососы чтили законы и не открывали охоту на людей, всячески вкладывались в развитие страны. Иногда мне казалось, что дауркаи куда приятнее людских наместников их воли. Кровососы не вмешивались в жизни простых людей и никак их не притесняли, да и зачем?

Пролистал рассказы – ничего не понятно, как будто набор слов, записанных за плохо говорящим ребенком, выдумывающим всякие небылицы. Автор не указан, год издания, тираж. Вообще пусто.

Телефон пополз по столу от вибрации. Я посмотрел на дисплей. Мария. Давно мы с ней не пересекались.

– Алло? – взял трубку, пододвинул к себе бургеры, закрыл книжку.

– Привет, – ласково отозвалась девушка. – Как твои дела? Как поживаешь?

Не успел я ответить, как мягкий голос меня опередил:

– Слышала, что вы расстались с Адалин и не самым лучшим образом. Не хочешь увидеться, чего-нибудь выпить?

Мне стало неловко. Не потому, что про расставание с невестой знала даже бывшая коллега, с которой у меня время от времени случались интрижки еще до знакомства со Адалин. А из-за того, как она ворковала, уговаривая встретиться, утопить печаль в бутылке вина, или чего покрепче. Голос все щебетал, гарантируя приятный вечер, бурную ночь, легкое утро – Мария пообещала даже не оставаться на завтрак, быстро одеться и уехать на такси.

– Я соскучилась, – с придыханием произнесла девушка и у меня поползли мурашки вдоль позвоночника.

Я вспомнил, как ее маленькие пальчики игриво пробегались по моей обнаженной спине, на секунду задерживаясь у основания шеи, и как длинные ногти впивались в плечи при поцелуе. В офисе за глаза мы ее называли Марией-Антуанеттой, поскольку Мария налегала на пирожные в обеденный перерыв. Конечно, подлинность цитаты, приписываемой французской королеве, проверить сложно, однако прозвище приклеилось намертво.

***

Среди ночи я проснулся от жажды. Марии рядом не было. Подумав, что она в ванной, я нашарил трусы под подушкой, лениво натянул их, встал с дивана. Пол показался очень холодным. Где-то еще валялись носки. Голова немного гудела от количества выпитого алкоголя. Я добрался до кухни в темноте и уже там включил свет. Выпил стакан воды залпом. Теперь захотелось еще и перекусить. Я не слишком часто ел ночью, но в тот раз рука сама непроизвольно потянулась к дверце холодильника.

Неуютно.

Гнетущая тишина нарушалась только тихим гулом старого холодильника. Словно я разговаривал с кем-то, а потом беседа застопорилась, повисла неловкая пауза. Я поставил на плиту чайник, зажег под ним огонь, нашел коробку с чайными пакетиками. Достал хлеб, сыр, ветчину, чесночный соус. Усмехнулся про себя. Марии будет неприятно просыпаться со мной утром: она не переносила запаха чеснока, морщила хорошенький носик и брезгливо отворачивалась.

Ночной перекус готов. Если Мария в ванной, то сколько можно там торчать?

Решил постучаться к ней, слегка поторопить, заодно пригласить присоединиться к трапезе. За дверью ванной я отчетливо услышал возню. Между дверью и полом виднелась тусклая полоска света.

– Мария? – тихо позвал я, ухватившись за дверную ручку.

Дверь открылась.

Я отшатнулся, вжался в стену.

Содержимое желудка немедленно подкатило к горлу, и спустя секунду я выплеснул все то, что ел и пил за ужином, на пол.

Мария лежала абсолютно голая, раскинув руки в стороны. Разверстая грудная клетка, обломки ребер торчали вверх. Почему-то ноги казались кошмарно длинными, выгнутыми под странным углом, а руки – выкрашенными по локоть черной краской. Я всматривался в кровавую кашу там, где должна была находиться прекрасная упругая грудь, и сперва совершенно не обратил внимания, что не видел головы – она откатилась к шкафу с полотенцами.

Возле нее кто-то сидел и медленно, методично поедал лицо.

Я изо всех сил прижал руки ко рту, чтобы еще раз не стошнило, и чтобы не закричать. Кафель в черной жиже. Разбита раковина, все гигиенические принадлежности валялись на полу. Меня словно ледяной водой окатило – Мария же наверняка кричала, даже орала, как я мог так крепко спать, чтобы не услышать мольбы о помощи?

Сидевший у головы девушки понял, что за ним наблюдали. Клянусь, я смотрел на происходящее не более нескольких секунд, но они тянулись вечность. Три огромных глаза – один раскрыт во лбу – полыхали, как янтарные огни, на уродливой морде, отдаленно напоминающей лисью. Из приоткрытой пасти чудовища капала та же черная жидкость, которой залило ванную комнату. Длинный язык пытался подхватить капли, стекающие из приоткрытой пасти. Заостренные уши, рваные, как у дворового кота, побывавшего в переделках. Оленьи рога между ними. Тонкие лапы, напоминавшие ветки старого дерева, сбросившего листву перед зимой, впились когтями в то, что осталось от лица Марии. Глядя мне в глаза, создание оторвало кусок плоти и, отправив его в пасть, начало тщательно жевать.

Кровь прилила к моим щекам и теперь волнами накатывала к барабанным перепонкам, зашумев морским прибоем. Я не мог и пальцем пошевелить, однако в голове не было ни единой мысли о том, чтобы броситься прочь – ватные ноги вряд ли бы послушались. Существо, опираясь лапами на голову Марии, встало и выпрямилось. Издало низкий рык, похожий на раскат грома перед началом грозы.

У создания был хвост, такой же как на обложке книги. Вместо того чтобы попробовать спастись, я просто разглядывал как существо выглядело. Короткий буро-рыжий мех. Цокая когтями на задних лапах, чудовище сделало пару шагов в мою сторону. Подняло вверх правую лапу, крючковатым пальцем указало сначала на меня, потом на труп.

– Не бояться, – из пасти вырвался голос Марии, затем донесся неприятный хрип.

Существо боязливо оглянулось на мертвую девушку, а потом выдавило из себя следующее:

– Не бояться Ярдар.

Чудовище напряглось, словно говорить ему было тяжело, и тем же голосом произнесло:

– Ярдар жить здесь, Ярдар помогать.

Оно подошло ко мне вплотную и перепачканной лапой провело по моему лицу. Мне захотелось расплакаться как маленькому мальчишке. Больно: коготь задел кожу и оставил на ней глубокую царапину.

Оно было выше меня на две или три головы. Из пасти смердело так, будто я добровольно залез в сточную канаву, чтобы всласть надышаться зловонием.

И я заверещал.

Так громко, что создание тут же испуганно спрятало лапу за спину, шагнуло назад и прижало уши.

А потом я просто выбежал из дома, выбил локтем стекло у дверцы водителя в машине, прыгнул на сиденье, разворотил приборную панель, чтобы добраться до замка зажигания, с горем пополам завел машину, вдавил педаль газа в пол и рванул в темноту на бешеной скорости.

Отъехав от дома на приличное расстояние и убедившись, что тварь не устроила погоню, я нервно засмеялся, потом зарыдал от страха. Локоть, которым я высадил стекло, был весь в крови и нещадно саднил, и под конец своей поездки я просто скулил. Мария не заслуживала такой кошмарной смерти, да еще и с телом мне что-то теперь нужно делать.

***

Машина остановилась у дома старого университетского товарища, с которым мы виделись периодически, чтобы разделаться с ведром острых крылышек и запить их ледяным сидром. Уве тоже регулярно хотели казнить на кафедре французского из-за наплевательского отношения к практике и отказа вкладывать в неокрепшие умы школьников скучные, заезженные реплики из затертого учебника с голубой птицей на обложке. Вместо этого он выбрал беспроигрышную тактику по завоеванию внимания публики, которой нас навязала кафедра. Уве учил ругаться, витиевато и изысканно. Доносил свои мысли до собеседника крайне нелитературным языком, на практических занятиях дышал на учеников перегаром и безо всякого интереса внимал недовольным ремаркам учительницы, которая пестовала в своих детях (а никак иначе, кроме как своими детьми, она учеников и не называла) любовь к прекрасному. Какое уж тут прекрасное, когда практикант с вороньим гнездом на голове с удовольствием вещал о Франции средневековой со всеми неприглядными подробностями. Учительница, восседающая за последней партой и скрытая за стопками тетрадей, поднимала голову и багровела от бородавчатого подбородка до самых седых корней редких волос. Уве мерзко улыбался желтоватыми зубами с недельным налетом, и продолжал, пока его не выставляли за дверь классной комнаты. Тогда он садился на подоконник, подгибал под себя ноги в рваных джинсах, полосатых носках и стоптанных кедах, терпеливо ожидал перемены. Или просто спускался в столовую, покупал крепкий сладкий чай в граненом стакане, изредка пытаясь вернуться к занятиям.

Я подбежал ко входной двери и изо всех сил принялся молотить в нее кулаками. Только в этот момент до меня дошло, что я посреди ночи стоял в одних трусах, перепачканный кровью. Непонятно, как объяснять свой внешний вид, да смогу ли я вообще внятно разговаривать.

Спустя какое-то время дверь распахнулась. Уве, сонно щурясь, смотрел на меня.

– Сдурел?

Тут он изменился в лице, слетели остатки сна. Хотел бы я увидеть себя со стороны. Хотя нет, не хотел бы.

– Немного, – еле ворочая языком, произнес я. – Зайду?

Уве молча посторонился, распахнув дверь пошире. Задумчиво почесал в затылке, вынес мне теплый халат и запер входную дверь на все замки.

– Идем.

Он проводил меня в гостиную, усадил на диван, достал из шкафа слегка пыльную бутылку виски, молча протянул ее, принес стакан. Затем, снова почесав в затылке, забрал стакан, откупорил бутылку и велел пить прямо так. Я сделал пару глотков. Виски обжег пищевод, дыхание перехватило.

– Не знаю, стоит ли вообще спрашивать, что произошло.

Уве наблюдал, как халат пропитывался кровью на локте.

– Пожалуй, просто принесу аптечку.

Я отпил еще немного.

– Куплю тебе новый халат.

– Подозревал я, конечно, что ты немного не в себе, когда бросил Адалин, да еще со скандалом. Но устроить мне сеанс эксгибиционизма! – Уве невесело улыбнулся, расположился в кресле напротив меня.

Он недавно сбрил свое гнездо до трех миллиметров, постоянно проводил по ежику рыжеватых волос кривыми пальцами, хохлился, как рассерженный воробей. На улице шапку не носил принципиально, чтобы все видели новое поблескивающее колечко в хряще левого уха. Уве казалось, будто он привлекал к себе недостаточно внимания, поэтому из кожи вон лез, чтобы не остаться незамеченным. Я не понаслышке знал о трудных отношениях с родителями, которым Уве постоянно шел наперекор. Верующая мать пропадала в храмах, отца полностью поглотила работа и не отпускала его до самого инфаркта, прямо на рабочем месте. Японцы такое называли “кароси” – смерть от переработок. Отец Уве не был японцем, но выходных себе тоже не устраивал.

– Она переспала с другим и, изрядно выпив на девичнике, решила, что очень правильно набрать мой номер и рассказать мне это перед свадьбой. Что оставалось делать? Проводить церемонию, как ни в чем не бывало? – вздохнул я. – Потом Адалин начала названивать моей родне, рассказывать, что беременна, просить повлиять и сыграть свадьбу, как планировали изначально.

Уве присвистнул.

– А чего ж ты не рассказал никому? Твоя маман говорит всем, что ты обрюхатил бедную девушку и слинял, как последняя гадина.

– Пусть так, лучше я буду получать тычки и порицание, чем Адалин. Она для моей матери дочь, которой никогда у нее не было. А я идиот, на которого мать потратила лучшие годы своей жизни. Справедливости ради надо сказать, что я и правда идиот. Был бы умнее – жизнь сложилась бы иначе.

Уве усмехнулся, снова посерьезнел.

– Что стряслось с рукой?

Я замялся. Вот как подступиться к рассказу? Начал издалека.

Упомянул сначала выкрученные лампочки и книгу. Потом ввернул про звонок Марии. Уве явно повеселел, когда дело дошло до поездки на такси до моего дома из ресторана, где мы встретились с Марией. Он ерничал, отпускал сальные замечания. Неприятно, к тому же, Уве шутило натужно, неумело подбирая фразы. Раньше я за ним такого не замечал, но продолжил говорить.

А затем я просто на одном дыхании выпалил про зверя. На резко побледневшем лице друга ясно читался ужас.

И интерес.

Я ожидал, что последуют советы провериться у врача, пока у меня не начался натуральный психоз, или Уве просто схватит телефон и вызовет санитаров.

– Очень похоже на ожившие легенды про зверолюдей, они якобы раньше тоже жили на этих землях, но их практически полностью истребили. Поговори с теми, кто продал тебе дом, – мрачно произнес Уве, протягивая руку к бутылке, которую я держал.

– Чего? Зверолюди? – изумленно сказал я. – Стой, ты не считаешь меня поехавшим?

Уве цокнул языком, не стал пить.

– Ну, знаешь ли.

Он встал с кресла, нервно теребя край пижамы.

– Помнишь Сэма?

Я кивнул.

Сэм Седая Башка. Нервный, дерганый паренек с копной седых волос, бывший полицейский. С ним мне довелось познакомиться на одной из ежегодных вечеринок в честь Праздника середины зимы, которые устраивала Анна. Поговаривали, что он как-то раз выехал с напарником по анонимному звонку и уже не вернулся прежним, быстро уволился и ударился в исследования мифов и легенд. Мне, как человеку далекому даже от истории, подобное увлечение показалось занятным и слегка странным. Сэм больше ни дня в своей жизни не проработал, лишь изредка собирал вокруг себя единомышленников для того, чтобы поделиться новыми результатами поисков. Но что он искал – я так и не понял.

– До того, как слегка поехала крыша у него, он рассказывал про дело с анонимным звонком. Двух девушек вскрыли точно так же. Развороченные грудины, лица обглоданы. Руки в дряни какой-то черной перемазаны, ноги вообще мрак. Такое ощущение, что длиннее стали раза в два, сломаны под какими только можно углами.

У меня невольно приоткрылся рот.

– Потом следствие. Сэм не стал принимать участия, уволился одним днем. Про исследования ты знаешь.

– Отследили тот анонимный звонок?

– Запись даже есть, там бред вообще, странный голос продиктовал адрес места преступления, слова коверкал, как будто включили аудиозапись с множеством огрехов, раз через раз белый шум. То ли женщина звонила, то ли ребенок.

Меня бросило в жар.

– Прокатишься со мной утром до прежних хозяев?

***

Адрес достать оказалось несложно, номер телефона риэлтора у меня сохранился, а он не стал скрывать местоположение бывших владельцев особняка. Бабуля была недовольна визитом непрошенных гостей, а вот дед, у которого вместо левой половины лица имелись только жуткие шрамы от ожогов, даже очень обрадовался, особенно мне, пригласил войти и выпить кофе.

– Пара вопросов по поводу дома, – сказал я, когда старик уточнил зачем мы приехали.

Ночевал я у Уве, кишка тонка оказалась вернуться и дать отпор кровожадной твари. Бабуля тут же скрылась в коридоре и больше не показывалась, старик охотно закивал и проводил нас на кухню, где нагрел воду, достал из кухонного шкафа печенье. Мы сели за стол.