- -
- 100%
- +
– Если обещали, значит, дадут. Когда-нибудь.
– Побегу я. Электричка ждать не будет.
– А что это ты по воскресеньям работаешь?
– Дежурный по главку, на сутки заступаю.
– Большой человек.
– Не больше вашего. Будьте здоровы, Константин Михайлович!
– И тебе, Андрей, не хворать!
Большаков прибавил шагу, оставляя позади себя Сапегина и всю его опергруппу, оцепление и машину «Жигули» девяносто девятой модели, из раскрытых дверей которой были видны силуэты двух молодых парней, сидящих на передних сиденьях. Лица покойников покрылись изморозью, переднее стекло – кроваво-белой кашей.
«Нехорошая встреча, – подумал Большаков, переходя на бег. – Покойники с утра пораньше – это не к добру».
* * *В квартиру Виктор Степанов вошел первым, просчитывая каждое свое движение. Он говорил шепотом, чтобы не разбудить жену и детей:
– Сейчас налево, а потом по комнате на балкон. Смотри не топай. Я первый, ты за мной. Жалко, что фонарика нет…
Крепыш, которому это все было сказано, в ответ лишь мотнул башкой. Ему было не до разговоров. Приличных размеров полутуша теленка лежала на его плече. Ему бы впору было сбросить все на лестничной площадке да передохнуть, но спор есть спор. Так что мужик тяжело дышал, весь покрылся потом, лицо покраснело от натуги, но сдаваться он не собирался. Сам виноват. Нечего было из себя античного героя строить. Тоже мне, Милон Кротонский, усмехнулся Виктор. Еще у входа в подъезд он предложил ему вдвоем тащить добытое непосильным трудом, но тот чего-то уперся. И выпили-то в машине за знакомство по сто граммов, а гонору в человеке всплыло на целую дискуссию.
– Я и один могу!
– Можно подумать! Здесь центнер, не меньше!
– Ты знаешь, с каким весом я в армии приседал?
– Да это когда было?
– Когда бы это ни было, это было.
– Надорвешься же, черт!
– Спорим, не надорвусь?
– Да пожалуйста!
– На что спорим?
– На пол-литра.
– Армянского?
– Нет, блин, французского! Конечно, армянского!
Степанов в глубине души даже порадовался, что ему не придется пачкать руки о мясо, которого не было бы и в помине, если бы не события чертовой пятницы.
День позавчерашний и вправду был не из лучших. С утра пораньше Степанов нарвался на конфликт и разбирательства. Отдел по связям с общественностью УВД, где он третий год словно не работал, а отбывал трудовую повинность, в полном составе объявил ему бойкот. Но сначала по очереди, глядя на него с укоризной, задали один и тот же вопрос.
– Что, совсем оборзел, салага?
Салаге полгода назад исполнилось тридцать. Он психанул, но вида не подал. Стал доходчиво объяснять, что вышедшая накануне в эфир программа, которую он месяц назад помогал делать для РТР, не является его авторской собственностью и к финальным титрам, в которых была указана одна только его, как автора сценария, фамилия, он не имеет никакого отношения. Да потому что телевизионная студия МВД России, черт бы ее побрал, сама решает, как ей строить свою работу с регионами и кому писать слова благодарности за оказанное содействие в съемках. Нет, он не специально сделал так, чтобы такие громкие имена, как Протушнов, Размольщиков и Шуриков, остались неизвестны широкой аудитории. Нет, он вовсе не хотел единолично присвоить лавры такого славного подразделения, как пресс-служба УВД. Да, он хочет работать здесь и дальше. Нет, он не хочет быть уволенным. Да, он придурок, он должен был обо всем позаботиться заранее.
Когда конфликт снизил градус и все разбрелись по своим рабочим местам, Степанов усмехнулся про себя. Хрен вам, а не титры! Не хватало прихлебателей на его первую программу, которая вышла на российском телевидении. Ведь даже министр внутренних дел похвалил за качественную работу. Не его, конечно, а студию МВД, но все равно приятно.
Кроме лейтенанта Степанова, в пресс-службе было еще трое. Виктору они казались выпускниками одного какого-то засекреченного заведения, где из обычных дебилов готовят работников Министерства внутренних дел.
Начальник пресс-службы Протушнов носил погоны майора. За искажение фамилии мог запросто пристрелить, если, конечно, ему бы выдали табельное оружие перед этим. Был многодетным отцом и славным графоманом. Строчил статьи в местные газеты, словно рубил кайлом угольную породу. И даже стихи время от времени произрастали из его письменного стола, хотя вся его образная система была ничуть не выразительнее вагонетки в шахте.
В процессе творческого истязания обильно потел, морщил лоб и высовывал на всеобщее обозрение кончик языка. Любил читать мораль подчиненным и раз в неделю – или в среду, или в четверг – обещал уволить Степанова к чертовой матери. И пил, собака, так пил, что бутылка водки в одно рыло была для него лишь стартовой дозой, с которой он вместе с майором Размольщиковым уходил по пятницам в краткосрочный запой.
– Чижало мне, ох, чижало! – пьяно жаловался он Размольщикову, который по паспорту числился Виктором, но за легкомыслие и склонность к интригам все пренебрежительно называли его Витьком.
И выпить для Витька было не главным увлечением, ему баб подавай. Любых. Проболтавшись всю жизнь в райотделовских экспертах, он, не блеща ни умом, ни талантом, накануне пенсии нашел себе тихий уголок в только что созданной пресс-службе и свил там уютное гнездышко. Писать не умел, грамотно разговаривать тоже, потому стоял за видеокамерой, когда снимались репортажи. Стукачество не считал большим недостатком, а потому рядом с ним все были в легком напряжении.
И Протушнов, и Размольщиков не любили друг друга, боялись друг друга и потому охотно собирались за общим столом в надежде, что кто-то из них, нажравшись, наконец-то крупно облажается.
И лишь Шурикова, напоминавшего аутиста, весь рабочий день было не слышно и не видно. Перед ним на столе всегда лежала стопка бумаги, а в руке постоянно находилась шариковая ручка, которой он пописывал что-то незамысловатое о работе областной милиции. Правда, и его, например как сегодня, «пробирало», и он что-то за компанию клеймил, но в общем и целом он был незлобивый человек, для которого экономия денег стала самым приятным в мире занятием. И ни женщины, а он был холост в свои сорок, ни еда, он обходился минимумом съестных запасов, никакие иные развлечения не могли отвлечь его от накопительства. Что он хотел купить на собранные за долгое время деньги? Ничего. Ему не надо было ничего. Просто он любил сам факт существования денег у себя в кошельке. Да, и в долг он не давал.
Протушнов и Размольщиков пятничные посиделки стали готовить уже загодя. В обеденный перерыв в столовой накупили жрачки, в магазине – водку. А к вечеру Степанову вынесли приговор. Он будет в воскресенье в одиночку (потому что все остальные больные и старые) обеспечивать информационную поддержку мероприятию под незамысловатым названием «Трезвый водитель». То есть Степанов должен будет взять в руки не только ноги, но и видеокамеру. Ловля пьяных блох, то есть водителей, будет ночью, и, значит, понедельник для него объявляется выходным.
Виктор даже спорить не стал, лишь бы только один рабочий день не видеть своих так называемых коллег. А с девяти вечера воскресенья уже сидел в машине, предоставленной УВД. Водила по имени Игорь оказался добродушным и болтливым, но в душу не лез. Одно раздражало: когда он курил «Приму», то громко матерился на крошки табака, оказывающиеся у него во рту.
– Вот скажи, мне, – то и дело спрашивал он, – куда пропали сигареты с фильтром? Полгорода объездил, и везде только эта хрень.
Работа была рутинная. До полуночи они катались по всему городу, снимали, как гаишники останавливают по только им понятной логике ту или иную машину и с вероятностью один к двум натыкаются на пьяного водителя. Степанов сделал несколько хороших кадров в райотделе, взял интервью у задержанных и в начале третьего готов был отправиться домой, но в этот момент всякая рутина закончилась. Впереди они увидели небольшой грузовичок с фургоном. И все бы ничего, но ехал тот подозрительно медленно, будто осматриваясь в поисках беды. И он ее нашел. Водитель оказался не просто выпивши, он был пьян до той самой степени, когда сон прихватывает прямо за рулем.
– Что везем?
– М-мясо.
В фургоне были навалены распиленные пополам туши. Тонны полторы.
– Где накладные?
– Нету накладных.
– Хорошо, будем разбираться!
Игорь разобрался. Сначала он подогнал фургон к райотделу, сдал водителя в дежурку, а потом спросил Виктора, как тот относится к говядине. Ничего не подозревающий Степанов пожал плечами:
– Хорошо. Пожарить с лучком да с картошечкой…
– Давно говядину покупал?
– Давно. Говядина дорогая.
– И у меня точно такая же история.
– А ты чего спрашиваешь? Жрать хочется, а ты такие вопросы задаешь.
– Да кажется мне, что ближайшие пару месяцев мы с тобой будем на одной говядине сидеть. – И достал из кармана ключи: – Это от фургона. Есть план дернуть немного мяса.
– Да посадят, если накроют.
– Как? Смотри. Я сейчас отгоню фургон в ближайший двор. Ты пока сиди здесь. Потом едем на моей машине, перегружаем полутуши ко мне, фургон я опять отгоняю к райотделу. Ключи незаметно кладу на стол дежурному. И мы отчаливаем. Кстати, у тебя есть балкон?
– Да.
– Ну вот, отвезем мясо к тебе, а завтра разрубим и разделим.
– А почему ко мне?
– Да потому что у меня нет балкона.
– А водила потом шухер не поднимет?
– Да если и поднимет, кто ему поверит? Он пьяный, и никаких накладных у него нет. Это будет ему наказание. Нечего пьяным рассекать за рулем.
И вот дело сделано. Был шестой час утра, и единственное, на что хватало сил, так это лечь в горячую ванну. Глаза закрывались сами собой, но он заставил себя намылить мочалку и соскрести с себя грязь. Грязь тела и души, подумалось ему с пафосом. Но шиш с маслом! С телом еще было все более или менее понятно, оно было явно в хорошем настроении от водных процедур, но душа наотрез отказывалась подчиняться этому абсолютно бесполезному и вовсе не символическому, с ее точки зрения, акту. Ей требовалось раскаяние, процесс взаимного сострадания, а с этим у Степанова в этот час был напряг. Его нисколько не тяготило произошедшее за последние сутки. Нет, что-то там, совсем глубоко внутри него, как будто бы напирало, доказывало, что так делать нельзя, что он совсем не понимает, где хорошо, где плохо, что все это хреново кончится, но это был глас вопиющего в пустыне. Не хотел слушать Виктор свой внутренний голос, не хотел.
* * *Четырехэтажное здание главка на Садово-Спасской повидало на своем веку и Империю, и Союз, и Федерацию. Знал бы архитектор, проектировавший здесь казармы и конюшни для кавалерийского полка, во что превратится его детище через два столетия, может быть, что-то и придумал бы с пользой для хитроумных потомков, но что он мог знать о будущем? Он строил для своих современников, которые только-только отошли от упразднения монархии во Франции и славили Бога за то, что русский человек куда мудрее глупых французишек и не допустит хаоса в привычном ему мире. Но и за толстые стены спасибо ему. Летом прохладно, зимой тепло. Люди, проходя по улице и не слишком всматриваясь в вывески, и подумать не могли, что в этом ничем не примечательном здании расположен мозговой центр, отвечающий за всю борьбу с организованной преступностью в России.
Милицейской формой, мигалками и сиренами сотрудники главка не злоупотребляли, полагая, что тишина и неприметность больше подходят для их работы, чем всякая демонстрация принадлежности к МВД. Только решетки на окнах первого этажа и черные «Волги», выстроившиеся в ряд, все же выдавали присутствие здесь какой-то структуры, с которой лучше не связываться.
Начальник главка и одновременно первый заместитель министра внутренних дел генерал-полковник милиции Георгиев редко появлялся на Садово-Спасской. То ли не любил это место, то ли большой кабинет в министерстве был удобнее для работы, но чаще раза в месяц в главк не заезжал. Дело, правда, от этого никак не страдало. Все, кому это было надо по службе, ездили к нему на Житную, и там, на Житной, принимались самые важные решения. Но свет в приемной его кабинета на третьем этаже главка никогда не гас. Штатных помощников на Садово-Спасской у генерала не было, потому день за днем, через каждые двадцать четыре часа, заступал на дежурство ответственный офицер, сутки напролет принимавший телефонные звонки и перенаправлявший поступаемую информацию по адресатам.
Начальники отделов эту повинность не исполняли, потому что, по мнению начальника главка, должны были приходить на службу отдохнувшими и готовыми выполнить любую поставленную задачу. Генерал решил, что хватит с него и старших оперов, а когда и в них сказывался дефицит, то довольствовался уровнем простого опера. Хоть и должность у того невелика, зато дураков среди них не было. Люди все были как один толковые.
За все время работы в Москве быть дежурным по главку Андрею приходилось редко, пару раз в году, и каждый раз он попадал на Георгиева. Вот и сегодня, в день воскресный, а за двумя дверьми и трехметровым коридором расположился первый заместитель министра внутренних дел, начальник Главного управления по борьбе с организованной преступностью. Пока полностью должность произнесешь, язык в трех местах поломаешь. Без посетителей промятые диваны в приемной смотрелись инвалидами. Факсы, телефоны и закрытая связь признаков жизни не подавали.
Тихо и немноголюдно было и в самом главке. Офицеры дежурных смен, зная, что рядом «Сам», от греха подальше попрятались по кабинетам. Даже в туалет лишний раз старались не выходить. Хоть и уважали Георгиева за человечность и простоту в общении, как-никак тот начал свой боевой путь с «земли», а не с теплых кабинетов, но, как говорится, береженого Бог бережет. Вот и берегли сами себя, как могли. Хотя вроде и придираться-то не к чему, впору только похвалить, но помнили еще со школы:
Минуй нас пуще всех печалейИ барский гнев, и барская любовь.Большаков откровенно дремал. Нехватка солнца или тишина в главке, хронический недосып или усталость… черт его знает, что сильнее действовало на него, но глаза закрывались сами по себе. Даже какие-то сны умудрялись проскочить в его подсознание, но он не боялся быть застигнутым врасплох. Ему хватило бы и доли секунды, чтобы привести себя в порядок. Но он знал, что, если он потребуется генералу, тот позвонит, если кому-то потребуется сам генерал, то тоже позвонят. Так и произошло через пару минут. Громкий звонок из министерства мгновенно вернул его в рабочее состояние.
– Дежурный по главку капитан милиции Большаков слушает!
– Помощник министра генерал Макаров. Где начальник главка?
– На месте!
– А что-то министр выходит на него и не может соединиться!
– Не могу знать!
– Позвоните ему!
– Сейчас!
Андрей нажал кнопку на пульте. Раздался долгий гудок, но ответа не последовало. Томительное ожидание лучше было прервать самому, чем ждать, когда переспросит, недовольно и требовательно, помощник министра.
– Товарищ генерал, он не отвечает.
– А он точно там? Ты не проспал?
– Как проспал? Такого не может быть. Он на месте. У себя в кабинете. А потом, мы не спим, мы работаем. Я никуда не отлучаюсь.
– Ну, зайди к нему. Его министр срочно ищет. Надо!
– Извините, товарищ генерал, я не имею права заходить без вызова к первому заместителю министра внутренних дел! Давайте я периодически буду нажимать его кнопку… Когда он ответит, я зайду, доложу!
– Ты что? Капитан! Я тебе приказ министра передаю!
– Есть! Я приказ министра выполню!
Ну, спасибо, дорогая Фортуна! Не зря сегодня ночью сны плохие снились и покойники дорогу перегородили, подумалось Андрею. Ему, этому чертову генералу, штабной крысе, легко говорить: «Зайди». А что делать, если никто и ни при каких обстоятельствах без предварительного звонка и личного разрешения в кабинет начальника главка не заходил?! Никогда! Зараза! Так можно не только капитанских погон лишиться, но и места работы! «Я приказ министра выполню!» Конечно, он выполнит! Потому что куда он, обреченный на заклание, на хрен, денется?!
Андрей перекрестился, вышел из-за стола, сделал несколько шагов и постучал в дверь кабинета. Сделал он это чисто для проформы, потому что хорошо понимал, что абсолютная звукоизоляция кабинета начальника главка гарантирована двумя дубовыми дверьми и трехметровым коридором между ними. Дальше медлить было нельзя. Дверь, коридор, дверь и строевым шагом вперед по кабинету.
– Товарищ первый заместитель министра внутренних дел! Разрешите войти! – проорал и замер по стойке «смирно».
Начальник главка стоял в это время спиной к Большакову, лицом к открытому бару. Он медленно повернулся к Андрею. В одной его руке была хрустальная рюмка с коньяком, в другой – кусочек лимона. Глядя вошедшему прямо в глаза, он опрокинул в себя рюмку, неторопливо закусил лимончиком. И лишь после минутной паузы заговорил ровным, уставшим голосом:
– Твою ж мать! Ну чего тебе? Ты что, не понимаешь, что процесс нарушать нельзя? Я же человек в возрасте…
Вот будешь таким, как я, ты поймешь… Погода меняется… Надо, чтобы сосуды расширились, а ты так влетаешь. Ну чего там? Ты думаешь, я тебя не вижу? Вижу, что ты кнопку нажимаешь! Ну что ты за беспредельщик?
– Извините, товарищ первый заместитель министра. Я по приказу министра. Он на вас сам выходил, и его помощник.
– Ну, знаю, видел. С министром я сам разберусь, иди.
– Извините, товарищ первый заместитель министра, а что доложить помощнику министра?
– Да иди ты на. Кругом марш отсюда, чтоб я тебя не видел. Нигде и никогда! Вон отсюда!
– Есть!
* * *А начиналось все красиво. Как в кино. Раз! И он оказался в нужное время в нужном месте, и выигрышный лотерейный билетик, подгоняемый ветром удачи, опустился в его руки. В такие чудеса Большаков не поверил бы, но это случилось двумя годами ранее с ним самим, когда в областное УБОП из Москвы, прямиком из Генеральной прокуратуры, пришло отдельное поручение. Задачка ставилась непростая. Провести комплекс мероприятий и разыскать преступника по фамилии Багров, на шее которого висело с десяток тяжких и особо тяжких преступлений. Несколько лет он находился в розыске, но у Москвы вдруг появились основания думать, что после долгих забегов по стране тот околачивается именно в их областном центре. Но, разыскав, задерживать не требовалось, надлежало лишь установить наблюдение.
Хозяин – барин. Выполнять задание назначили Андрея, в ту пору заместителя начальника отдела по борьбе с коррупцией и собственной безопасности. Он даже не ожидал, что розыски пройдут как по маслу и уже через неделю он собственными глазами, издалека правда, сможет лицезреть разыскиваемую личность. После того как о результатах было доложено в Москву, к ним на задержание уголовника незамедлительно приехали двое. Прихрамывающий на одну ногу толстый следователь Генеральной прокуратуры и жилистый старший опер по особо важным делам из главка. Тощий и толстый, по всем признакам два старых приятеля, выслушали доклад Большакова о проделанной работе и спросили, когда и какими силами тот думает брать бандита.
– Немедленно. Он там сейчас бухает с каким-то бомжом. Вторую бутылку допивают. Возьму сам. Да и вы ведь со мной.
Ответ понравился и взбодрил москвичей. По всему было видно, что им не хотелось торчать в его городе дольше того, что требует командировка. Гости разделились. Следователь остался ждать в УБОПе – его доконал артроз; старший опер из главка отправился с Андреем на задержание.
Через пару часов они уже стояли с пистолетами в руках у входной двери частного дома, и команды раздавал не старший опер, по званию полковник, а Большаков, простой капитан милиции.
– Рассказываю по порядку. Я первый, вы сразу за мной. Больше крика. Если не станут сопротивляться, положим мордой в пол, вы обыскиваете одного, я – другого. Если что, не церемонимся, стреляем на поражение. Товарищ полковник, есть возражения?
– Поражение… возражение… – полковник явно был в хорошем настроении, – прямо стихи какие-то. Не смотри на меня так, капитан, согласен я. Командуй, ты хозяин.
– Тогда вперед.
Андрей отмычкой открыл замок входной двери, и они беззвучно зашли в старый деревянный дом. Было темно и зловонно. За углом коридора они увидели приоткрытую дверь в комнату, из нутра которой вырывался наружу шум футбольного матча. Подойдя еще ближе, в щелку они увидели, что за столом, плотно заставленном тарелками, сидят две уже хорошо отяжелевшие от водки фигуры в майках. Багров и его приятель смотрели в телевизор, на экране которого бегали крошечные черно-белые футболисты.
– Пидарасы, – мрачно сказал Багров.
– Точно. Твари, – бодренько согласился человечек крошечного роста.
– Сборная играет, – прошептал опер на ухо Большакову и захихикал, как ребенок.
Андрей не поддержал веселого настроя, а внимательно вгляделся в фигуру Багрова. Невысокий и плечистый. Не молодой, но крепкий. Пьяный и злой. С ним придется повозиться. Его приятеля он в расчет не принимал. Того можно было свалить мухобойкой.
– Всем лежать! Уголовный розыск!
Только через пару минут, когда на грязном полу притона мордами вниз уже лежали двое закованных в наручники, полковник пришел в себя и, отдышавшись, спросил Андрея.
– А почему уголовный розыск? Ты же УБОП.
– Да это как-то привычнее для этой публики.
– Вот, капитан, в этом и есть проблема наших подразделений. А мы должны сделать так, чтобы вся эта публика слова УБОП и всего, что в нем заключено, боялась больше, чем слов «уголовный розыск».
Большакову некогда было думать о большом и великом, поэтому он и не стал подхватывать и развивать эту тему болтовни, а сразу вернул полковника на грешную землю.
– Ну что, повезли их? Встаем!
Лежащие закопошились, стали приподниматься на ноги, и тут голос подал Багров. Он явно был растерян и вел себя так, словно не понимал, где находится и что ему теперь делать.
– Начальник, разреши по малой нужде в сортир заглянуть. Не доеду я. Мочевой пузырь лопнет.
Почувствовал ли что Андрей или жалобный тон тертого жизнью бандита показался ему слишком неестественным, но голосом, не подразумевающим никакого возражения, ответил:
– Невелика беда.
Полковник оказался гуманистом. Забыв, кто в доме хозяин, он достал ключ от наручников Багрова и расстегнул их:
– Да ладно, чего уж, пусть напоследок сходит по нужде.
И в ту же секунду Багров резко согнулся, выхватил из толстого шерстяного носка немалых размеров финку и, мгновенно выпрямившись, в каком-то невероятном для его возраста прыжке попытался ударить ею московского опера. Полковник даже глоток воздуха вдохнуть не успел, как острое лезвие прошуршало в миллиметре от его шеи. Багров немного не дотянулся, потому как за долю секунды до непоправимого он потерял сознание от мощного удара рукояткой пистолета прямо по темечку. Обмякшее тело еще падало с грохотом на пол, а Андрей уже спрашивал побелевшего полковника:
– Вы как?
– Твоими молитвами.
– Как же вы его шмонали?
– Плохо. Сам вижу. Извини. И спасибо. Ты… это… про это не говори никому. Стыдоба на мою седую голову, да и только.
– Товарищ полковник, что случилось в этих стенах, в этих стенах и останется, правильно я говорю, мужик?
Головастый лилипут, похоже уже протрезвев, обреченно молчал и только часто-часто хлопал глазами, переводя их то на вооруженных ментов, то на обездвиженного товарища.
– Капитан, зови меня просто Михаил Андреевич.
– Хорошо, Михаил Андреевич.
На следующий день в кабинете начальника областного управления по борьбе с организованной преступностью Фридмана за длинным столом сидели четверо. Сам майор Фридман, Большаков и гости из Москвы.
– Ну, что скажете, товарищи? Есть нарекания? Хотя, честно говоря, мы старались. Не каждый день к нам приезжают следователи из Генеральной прокуратуры да из нашего родного главка старшие оперуполномоченные по особо важным делам. Мы всегда рады помочь вам, это для нас большая честь.
Следователь понимающе потряс головой, а Михаил Андреевич взял слово:
– Лиха беда начало. А в целом комплекс мероприятий был проведен грамотно. Кого требовалось, разыскали, а потом и грамотно задержали. Претензий не имею. Ну, вы и сами знаете, как было дело.
– Ну да. Опросили-допросили, отправили в ИВС. Это мы умеем.
– Ну, где-то так. Особая благодарность капитану Большакову. Рисковал жизнью. Без него я бы точно не справился.
– Понимаю. Отметим в приказе. Большаков, напомнишь мне. Хотя, с моей точки зрения, нужно было взять бойцов побольше. Я, кроме всего прочего, понимаю, что вы наше начальство. Хорошо бы нам наладить отношения, вдруг будем контактировать и дальше… Предлагаю это сделать в неформальной обстановке, вечерком съездить в баньку. Обещаю, скучно не будет. Это так, между прочим.