- -
- 100%
- +
Пролог
Я никогда не любил прощаний. В них было что-то неправильное, что-то, что заставляло чувствовать себя виноватым даже тогда, когда, казалось бы, нет причины. Поэтому в тот день я просто решил не выходить. Не потому, что не хотел видеть их – просто… не мог.
Анна возилась в прихожей, собирая чемоданы, Лиза прыгала вокруг, спрашивая, не забыла ли мама её игрушечного зайца. Всё было как всегда – утро, кофе, запах духов, их голоса, привычные до боли. Только я сидел за компьютером, уткнувшись в монитор, делая вид, что занят делом, которое не мог отложить.
– Ты хотя бы выйди нас проводить, – сказала Анна, стоя в дверях. Голос у неё был спокойный, но я слышал усталость. Она часто говорила спокойно, когда на самом деле была обижена.
– Я допишу отчёт, – ответил я, даже не оборачиваясь. – Вы же ненадолго.
– На неделю, Андрей. Всего неделю, – вздохнула Анна.
– Вот видишь, – бросил я.
– Может, тебе всё-таки стоит отдохнуть вместе с нами? Ты почти не спишь, ты… другой стал.Она помолчала, потом тихо вздохнула и подошла ближе. Я почувствовал её руку на плече.
– Всё нормально, – отрезал я, чуть сильнее постукивая по клавиатуре, чтобы не смотреть ей в глаза.
– Пап, ну поехали с нами, а? Там море, мама сказала, там кони будут!Лиза подбежала ко мне, обвила шею своими тонкими руками. Её волосы пахли яблоком и солнцем.
– Лиза, я занят. Иди помогай маме. – Я снял её руки с себя, аккуратно, но достаточно резко, чтобы она обиделась.
– Ну хоть поцелуй меня! – рассмеялась она, пытаясь по-детски настоять на своём.
Я отвернулся. Не знаю почему. Может, потому что торопился. Может, потому что слишком много всего накопилось внутри.
– Езжайте уже, – сказал я. – Опоздаете.
Дверь хлопнула. И наступила тишина.
Я не помню, сколько прошло времени. Час, два, может, больше. Я сидел перед экраном, механически двигая мышкой, смотрел в таблицы, цифры, схемы. Всё как обычно. Только дом казался другим – слишком просторным, слишком тихим. Каждый шорох эхом отдавался в груди.
"На борту находились 126 человек…"Когда телефон вспыхнул уведомлением, я не обратил внимания. Второе – тоже. На третье всё же глянул. "Крушение рейса 247…" И дальше – набор слов, которые я не мог осмыслить.
Я перечитал сообщение, потом ещё раз, и ещё. Внутри что-то сломалось, как будто кто-то нажал выключатель, обесточив всё вокруг.Номер рейса я знал наизусть. Он горел перед глазами, как ожог.
Сердце билось, но как-то отдельно от тела. Всё происходило будто не со мной.Я пытался дышать – не получалось. Пытался позвонить – не мог вспомнить, где телефон.
Я бродил по дому, пока не оказался на кухне. Там всё оставалось, как утром: чашка Анны с отпечатком губ, Лизин свитер на спинке стула. Я поднял его, прижал к лицу. Он всё ещё хранил её тепло.
Не плакал. Не сразу. Сначала был только смех. Глухой, рваный, нервный. Такой, каким смеются люди, у которых рушится реальность.В груди стало тесно, дыхание сбилось, и я, не выдержав, просто сел на пол.
Потом пришли слёзы. Я бил кулаком по полу, хватался за волосы, бормотал их имена, снова и снова, пока не сорвал голос. "Анна… Лиза…"
Как будто от этого что-то могло измениться.
Я пил, пока не перестал различать слова. В ту ночь я не спал. Телевизор показывал одни и те же кадры – обломки, пламя, комментаторов с мёртвыми глазами.
Иногда мне казалось, что я слышу их шаги за дверью. Или смех. Или дыхание. Но когда оборачивался, видел только пустую комнату и своё отражение в чёрном стекле окна.
Отражение человека, который уже не живёт, а просто дышит по привычке.
Я долго думал, когда всё пошло не так. Не знаю. Да и, наверное, уже неважно. Может, в тот момент, когда я впервые выбрал работу вместо ужина с ними. А может – когда не посмотрел Анне в глаза, когда она сказала «я тебя люблю».
Только одна мысль засела где-то глубоко, как заноза: если бы я тогда просто вышел из комнаты, просто обнял их – всё было бы иначе.
* * *
После их смерти время перестало существовать.
Я не помню, какой сегодня день. Понедельник? Пятница? Да это не имеет значения. Все дни слились в одну бесконечную, липкую серую массу. Утро пахнет похмельем, ночь – тоской.
Иногда мне кажется, что я всё ещё живу по инерции, будто забыл умереть вместе с ними.
Сначала я просто пытался работать. Вцепился в чертежи, как в спасательный круг. Прямые линии, формулы, расчёты – в них не было места боли. Только порядок. Но очень быстро понял: никакая геометрия не спасёт от хаоса внутри. Я сижу за столом, а перед глазами – не план здания, а лица. Маленькая ладошка Лизы, её смех, крошечные следы на песке, как будто они никуда не улетали. А потом – взрыв. Пламя. Металл.
Сколько раз я представлял себе тот момент, когда самолет рушится. Что они чувствовали? Страх? Боль? Или просто держались друг за друга, пока всё не кончилось?
Каждый вечер я наливаю водку в старый гранёный стакан – тот самый, из которого Аня когда-то поливала цветы, потому что «он слишком грубый для вина». Теперь он единственный, кто остался со мной за столом. Я поднимаю его, как тост. – За вас. И пью до дна. И задыхаюсь, потому что где-то между глотками прорывается не спирт – пепел
Я не знаю, зачем живу. Просто продолжаю дышать, хотя и это кажется излишеством.
Иногда я ловлю запах её духов. Те самые – жасмин и белый перец. Он появляется внезапно, будто кто-то прошёл мимо, оставив шлейф.
Я разворачиваюсь, думаю – она.
Но там пусто.
Только я и тени. С друзьями я больше не говорю.
Поначалу они действительно приходили.
Сережа, Димка, иногда Лена – Анина подруга, хотя и не знаю, что заставляло её терпеть мой вид. Наверное, жалость.
Я сидел на кухне, уставившись в мутное окно, где вместо отражения – лишь тень. На столе бутылка и пустой стакан, который я ленился даже наполнить.
Сергей хлопал меня по плечу, ставил передо мной тарелку с горячим борщом – Анин рецепт, с фасолью и чесноком.
– Андрюх, поешь, а? Хватит себя губить. Она бы не хотела, чтобы ты вот так…
Я не смотрел на него. Только тихо рассмеялся.
– А ты, Серёга, откуда знаешь, чего она хотела?
– Да потому что она тебя любила, идиот, – в голосе прозвучало раздражение. – Ты ей нужен был живым, слышишь? Живым!
Живым.
Как же это звучало глупо. Я тогда поднял глаза – впервые за долгое время. И впервые увидел, как на меня смотрят – не как на друга, а как на больного.
Сострадание, жалость, осторожность – всё в одном взгляде.
Мне стало противно. Я оттолкнул тарелку – борщ расплескался по скатерти, капнул на рукав Сергея.
– Убирайся, – сказал я тихо. – Не лезь ко мне.
– Андрюх, ты себя в гроб загоняешь, – попытался он смягчить голос. – Они умерли! – я почти закричал. – И если бы ты был на моём месте, ты бы тоже хотел умереть!
– Послушай…
Он подошёл ближе, будто собирался меня обнять.
– Не трогай меня, – я отступил. – Не смей.
И вот в тот момент что-то во мне сорвалось.
Сергей попытался отнять бутылку, а я ударил. Резко, не думая. Бутылка глухо звякнула, борщ полетел на пол, а на его губе выступила кровь.
Он стоял, держась за лицо, смотрел на меня так, будто впервые видел.
– Знаешь, Андрюх, – выдохнул он. – Ты не просто потерял семью. Ты теряешь себя. Я усмехнулся, чувствуя, как трясутся руки.
– Себя я потерял в тот день, когда их не стало. Всё остальное – мусор.
Он ушёл, громко хлопнув дверью. После этого – тишина. Ни звонков, ни сообщений. Даже Ленка перестала приносить еду «на всякий случай».
А я остался один. Совсем. И, странное дело, в тот момент мне показалось, что стало легче. Когда никто не стучит, не говорит, что всё будет хорошо, можно хотя бы не притворяться. Пустота – честнее жалости. Теперь я понимал: все эти люди не спасали меня – они спасали себя от мысли, что горе может быть таким. Настолько голым и безысходным, что его стыдно даже видеть.
А я – просто зеркало. И вот когда все исчезли, тишина стала плотной, как туман.
В этой тишине я и начал слышать шёпот.
Сначала тихий, будто ветер за окном.
Потом – явственный голос.
Не чужой, но и не человеческий. ***
Шесть месяцев. Шесть месяцев, как горят в памяти их лица, как в квартире осел запах пустоты и забвения. За это время я стал отбросом. Друзья больше не приходят, работа давно потеряла смысл, остатки техники и инструменты, на которые с трудом зарабатывал, распроданы за копейки, чтобы купить водку. Деньги уходят быстро: бутылка за бутылкой, долг за долгом, пустота внутри растёт, а запах алкоголя не заглушает воспоминаний.
В тот вечер я вышел за водкой. Ливень бил по асфальту, молния разрезала небо, оставляя мгновение ослепительного света. Я шагал по мокрому тротуару, ноги скользили на лужах, город растворялся в серой воде, в шуме дождя. Каждая капля казалась холодной и беспощадной, как моя жизнь за последние полгода.
Возвращаясь, я подошёл к подъезду. Свет фонарей отражался в лужах, воздух был насыщен запахом мокрой земли и асфальта. И вдруг я почувствовал, что кто-то рядом.
– Андрей.
Голос был ровный, пронзительный, с лёгкой ехидной ноткой. Я обернулся и увидел молодого парня в чёрном балахоне с капюшоном, скрывающим лицо. Его фигура была плотной, он стоял расслабленно, опираясь плечом на фонарный столб, но даже в такой расслабленной позе под одеждой была заметна прекрасно развитая мускулатура.
– Кто ты? – прохрипел я, сжимая пакет с бутылкой. – И зачем ты здесь?
– Проводник, – ответил он с ехидной усмешкой. – Я пришёл дать тебе шанс.
– Шанс? – я рассмеялся горько. – Мне ничего не нужно.
– Тебе нужно всё, – сказал он шагом приблизившись. – Твоя семья жива. Анна и Лиза… их можно спасти.
Сердце застучало быстрее, в груди зажглась искра надежды, но одновременно что-то кричало в голове: «Не верь ему! Это ловушка!»
– Ах ты, сука, да как ты смеешь о них… – Я разозлился и бросился на него.
Он увернулся легко, как тень, и внезапно, используя приём из дзюдо, повалил меня на мокрый асфальт. Я почувствовал невероятное давление на груди, будто на мне лежала штанга, но это была всего лишь его рука. Каждая мышца Проводника была твёрдой и контролируемой – невозможно вырваться.
И тогда я заметил нечто, что пронзило меня сильнее удара: его глаза светились красным светом, мягким, но ужасно зловещим.
– Ты слушаешь, Андрей, – ехидно сказал он. – Я даю тебе шанс. Шанс увидеть их снова. Но путь будет мучительным, чудовищным.
Я попытался вырваться, но сила его руки была непоколебима.
– И что, если я откажусь? – прохрипел я, чувствуя тяжесть его давления.
– Тогда потеряешь их навсегда, – сказал он, и голос его приобрёл оттенок презрения. – Но, гм… честно, Андрей, даже если бы захотел, я сомневаюсь, что ты готов. Какой же ты всё-таки… отброс.
Он отпустил меня, и я с трудом встал, дрожа от злости, страха и отчаяния.
– Я не… – начал я, но слова застряли в горле.
Зубы стучали. Отнюдь не от холода. От страха. Сжимаясь всем телом, я открыл подъездную дверь и, не помня себя, добрался до своей квартиры. Проводник следовал за мной. Я чувствовал затылком холод, который от него исходит.
– Ты не понимаешь, почему я здесь, – ехидно продолжил Проводник, шагнув в мою квартиру, – и, судя по твоему существу, едва ли поймёшь. Всё, что осталось от тебя, Андрей, – это пустота, пустота и падение. А теперь решай: сможешь ли ты пройти путь, который тебя ждёт, или останешься тем же ничтожеством, которым был последние полгода.
Я стоял, тяжело дыша, и понимал: Происходит какой-то бред. Если этот парень говорит правду – шанс увидеть семью живой существует. И именно это заставляло меня остаться, даже если я не понимал, на что подписался.
– Ты хочешь увидеть их? – тихо спросил он, и в глазах сверкнуло что-то хищное.
Я кивнул, сердце стучало так, что казалось, сейчас выпрыгнет из груди.
– Хорошо, – сказал он, делая шаг вперёд. – Но пойми: они не здесь. Твоя семья находится в другом измерении. В плену… тех, кого ты не сможешь понять.
Я напрягся. Он говорил о чём-то невозможном, о чудовищах, о которых никто не мог даже слышать.
– Посмотри сам. – Проводник поднял руку, и мир вокруг меня потемнел, как если бы комната растворялась. Перед глазами возникла сцена: Анна и Лиза. Но они были не в безопасности. Они стояли посреди темного пространства, окружённые отвратительными, искажёнными тварями – шершавыми, с глазами, которые светились гнилым светом, с длинными, искривлёнными конечностями.
Я почувствовал, как холод спустился в грудь, сердце сжалось. Лиза держалась за Анну, крича от страха, а Анна пыталась защитить дочь. Их лица – искажённые болью, ужасом, отчаянием – резали меня сильнее любого удара.
– Видишь? – сказал Проводник тихо, почти шепотом, и ехидно улыбнулся. – Это реальность, Андрей. Ты можешь спасти их. Но путь будет невыносим. И если ты не выдержишь… потеряешь их навсегда.
Я отшатнулся, глаза расширились от ужаса, от бессилия. Моё горло пересохло, руки дрожали.
– Ты… это… – я закашлялся. – Они… мои…
– Твои. И они ждут тебя, – сказал Проводник, красный свет в его глазах казался ярче, почти горел в темноте. – Но чтобы всё пройти, тебе придётся встретить то, что ты даже не осмеливаешься представить.
Я хотел отвернуться, бежать, но вид, запах, крики, отчаяние моей семьи – всё это сковало меня. И впервые за полгода я почувствовал волю, которая показалась из-за страха и отчаяния. Именно она могла заставить меня сделать невозможное.
– Ты готов? – ехидно спросил Проводник.
Я молчал, сердце колотилось. Ответ был внутри меня, но я ещё не осмеливался произнести его вслух.
Я кивнул.
Я всё ещё стоял в квартире, дрожа и тяжело дыша. Сердце колотилось как пулемет, выбивая частый, ритчиный стук.
– Хорошо, – сказал Проводник, красный свет его глаз стал ярче, а усмешка – жестче. – Ты согласился. Теперь нет пути назад.
Шанс увидеть их снова… Семья… Анна и Лиза… Это давало силы, но я ещё не понимал, насколько далеко зайду.
– Слушай, Андрей, – сказал он, делая шаг вперёд. – Ты уверен, что сможешь? – его голос стал холодным, ядовитым, без всякой доли милости. – Смотри на себя. Расклеился, забил на всё, продался алкоголю, превратился в животное, погрязшее в дерьме и мусоре. Разве это достойно? Разве это тот человек, которого они должны ждать?
Я хотел возразить, но понял, что это правда. И не поспоришь…
– Ты согласился идти за ними, думая, что это сделает тебя сильным, – продолжал Проводник, подталкивая меня лёгким движением руки. – Но правда в том, что ты слаб. Падение за падением, ошибки, предательство друзей… и ты до сих пор дрожишь, как ребёнок.
Он наклонился ко мне, и я почувствовал холод его дыхания.
– Ты видел их через мои галлюцинации, – сказал он с ехидной злостью. – Видел, как страдают. И что ты сделал? Ты дрожал и стоял. А теперь будешь проходить через это снова, шаг за шагом, и каждый раз я буду напоминать тебе, какой ты ничтожный.
Его глаза светились красным светом, и я почувствовал, что это уже не просто демонстрация силы – это давление на мою психику, на мою душу. Каждое слово резало сильнее, чем любой удар, каждая фраза заставляла ощущать собственное падение ещё ярче.
– И запомни, – сказал он ехидно, – если сломаешься, если начнёшь жалеть себя… их потеря будет твоей виной. И никто, кроме тебя, не ответит за это.
Я стоял, дрожа, сжатый страхом, гневом и отчаянием. Проводник больше не улыбался. Он стал воплощением страха и унижения, холодным проводником в кошмар, через который я только что согласился пройти.
Проводник сделал шаг, и прямо в квартире, на ковре и среди мебели, появился портал. Другого слова я подобрать не смог.
Когда Проводник раскрыл портал, я не понял, чего ожидать. Воздух в квартире вдруг стал густым, словно его выжали из реальности. Пространство треснуло – будто изнутри лопнула сама тишина. Передо мной появилась воронка – не огонь, не свет, не дым, а что-то… неправильное.
Она шевелилась, дышала, будто живая.
– Один шаг – и твоя жизнь никогда не будет прежней, – сказал он, садясь на диван рядом и наблюдая за мной с ехидной улыбкой. – Ты всё ещё можешь остаться жалким отбросом, или… пройти через это.
Я хотел спросить «что там», но не стал. Мне просто было плевать. Что угодно было лучше, чем ещё один вечер в этой вонючей, захламлённой квартире, где бутылки заменили семью, а стыд стал воздухом.
Портал манил, но одновременно вызывал ужас: невообразимая боль, которую он таил, казалась реальной.
Я сделал шаг. Тесное пространство квартиры растворилось вокруг, а я уже ощущал себя внутри неизвестного, чуждого мира.
Глава 1. Плато
В миг, когда я вошел в портал – меня будто вывернуло наизнанку.
Ни одно слово не опишет того ужаса, что случился с телом.
Каждый нерв – горел и обмерзал одновременно.
Вены наполнились льдом, а по костям побежал огонь.
Казалось, что меня кромсают изнутри сотни невидимых лезвий, что кто-то вскрывает каждую клетку, исследует, а потом сшивает обратно, только неправильно. Я закричал, но голос утонул в гуле. Перед глазами – бесконечный хаос, вспышки света и чёрные тени, напоминающие человеческие лица. В какой-то момент я почувствовал, как изо рта пошёл пар – от холода или боли, я не знал. Потом – падение. Бесконечное, как сама смерть.
Я ударился о камень. Воздух вырвался из груди, будто кто-то пнул.
Под пальцами – холод, шероховатость, и… тишина.
Я открыл глаза. Передо мной простиралось плато. Бескрайнее, мёртвое, лишённое смысла и цвета. Камень тянулся во все стороны, словно мир здесь умер и его похоронили под серой пылью.
Я встал, но ноги дрожали. Небо нависало низко, давя, как потолок подвала. Оно было тяжёлым, бесцветным, и с него падала не вода – а густые чёрные капли, липкие, будто нефть. Они шлёпались о камень с тихим шипением, оставляя следы дыма. Когда одна попала мне на руку – я вздрогнул. Кожу обожгло болью.
– Привыкай, – сказал голос за спиной.
Я резко обернулся. Проводник стоял в нескольких шагах – в том же балахоне, лицо скрыто тенью, но глаза… они светились. Не отражали свет – светились сами, как два тлеющих уголька.
– Где я? – спросил я, чувствуя, как голос дрожит.
– Там, где всё начинается, – спокойно ответил он.
– Что это за место? – я сделал шаг назад. – Что происходит?
– Это твой путь, – Проводник склонил голову, будто прислушиваясь к чему-то. – И он будет длинным.
– Я не просил ни о каком пути! – сорвалось у меня. – Мне не нужно это!
Он усмехнулся, медленно, с каким-то почти жалким сочувствием.
– Твоя беда, Андрей, в том, что ты всегда ничего не просил. Только ждал, пока жизнь подаст тебе руку. Но она не подала.
– Замолчи, – прошипел я.
– А если нет? – Проводник подошёл ближе. Его лицо проступило из тьмы. На миг я подумал, что вижу человеческие черты – но нет. Они всё время менялись. Глаза – человеческие, но кожа словно жила своей жизнью, переливаясь, как жидкий металл.
– Ты ведь сам позвал меня, – продолжал он. – В ту ночь, когда сидел на полу со стаканом и шептал, что хочешь всё исправить. Я услышал.
– Я… я не звал тебя, – прошептал я. – Я говорил с ней.
– А я ответил, – тихо сказал Проводник. – Потому что она – больше не может.
Я почувствовал, как внутри что-то оборвалось.
Он отступил, махнул рукой. Вдалеке, среди серого камня, вспыхнул слабый свет – будто огонёк свечи на ветру.
– Видишь? Туда.
– Что там?
– Ответ, – усмехнулся он. – Или конец. Иногда это одно и то же.
– Если я не пойду?
– Тогда останешься здесь, – Проводник обвёл рукой безжизненное плато. – В месте, где даже смерть устала ждать. Мы стояли молча. Дождь – или то, что его заменяло – продолжал падать. Капли разбивались о камень и стекали, оставляя едва слышное шипение, будто этот мир дышал.
Я посмотрел на Проводника.
– Почему я?
– Потому что ты жив, – ответил он. – Пока ещё.
– И если я не пройду это?
Он склонил голову чуть вбок, как птица, разглядывающая добычу.
– Тогда я найду другого. Но тебе уже будет всё равно. Молчание повисло между нами, как тугая нить. Я чувствовал – боюсь его. Не как чудовище, а как правду, которую не хочу услышать.
Он отвернулся, глядя вдаль.
– Иди, Андрей. Первый шаг – всегда труднее.
Я хотел спросить, кто он, но язык не слушался.
Я просто сделал шаг. Камень под ногами хрустнул, будто по нему прошёл ток. Всё вокруг дышало смертью. Воздух – тяжёлый, влажный, пропитанный пеплом и железом.Проводник остался стоять позади, неподвижный, но я знал: он смотрит. И в каждом шорохе ветра, в каждом шорохе своих шагов, буквально отовсюду я слышал – голос Проводника. Тихий, насмешливый, чужой.
– Ты ведь не боишься умереть, Андрей. Боишься – что всё это лишь игра твоего пропитого и убогого мозга, которому уже давно пора уснуть навсегда.
*** Я шёл, не разбирая дороги. Камни под ногами будто жили своей жизнью – хрустели, двигались, скрежетали, словно стонали под каждым моим шагом. Дождь из чёрных капель продолжал литься, обжигая кожу. Воздух был густым, вязким, пропитанным металлическим привкусом, будто я вдыхаю кровь. Проводник шёл рядом. Не спеша. Не издавая звука. Лишь изредка он поднимал голову, будто нюхал воздух. – Интересное место, не правда ли? – произнёс он наконец.– Если бы художники умели писать отчаяние, оно выглядело бы именно так.
Я промолчал.
– Молчащий герой, – усмехнулся он. – Всё так же. Ни слова. Ни оправдания. Ни крика.
Он говорил, как будто издеваясь.
– Ты даже в тот день не кричал. Когда услышал, что они умерли. Просто сел на пол и уставился в стену.
Я сжал кулаки.
– Замолчи, – выдохнул я.
– Нет, – он наклонил голову, его улыбка стала шире. – Я говорю то, что ты сам боишься произнести.
Он подошёл ближе, шепча почти у самого уха:
– Трус. Бездушный, ленивый, жалкий трус, который не сумел спасти даже собственную семью. Я резко обернулся:
– Ещё одно слово – и я тебе голову сверну. Он тихо засмеялся, низко, с каким-то звериным гортанным рыком.
– Голову? Мне? – он расправил плечи, и на миг мне показалось, что его фигура выросла, стала выше, массивнее. – Ты хочешь угрожать тому, кто привёл тебя сюда, Гуров?
Он произнёс фамилию с таким презрением, что в груди у меня всё сжалось. – Да пошёл ты, – выдохнул я, шагнув к нему. – Надоел мне своим враньём! Ты даже не человек.
– Верно, – холодно ответил Проводник. – Но и ты уже не совсем человек, Гуров. Посмотри на себя.
Он ткнул мне пальцем в грудь, прямо под рёбра.
– Вся твоя человечность умерла там, где ты отвернулся от их поцелуя. Помнишь? Когда дочка обняла тебя, а ты скинул её руки, потому что «надо поработать».
– Заткнись!
– Или что? – Проводник улыбнулся, но в улыбке не было ни капли тепла. – Ты опять сбежишь? Как тогда?
Он говорил всё тише, но каждое слово звучало, как удар молота.
– Спрячешься в бутылке, выключишь телефон, забаррикадируешься дома? Я бросился на него, не думая. Просто от злости, от боли, от желания хоть раз заставить его замолчать.Но он даже не пошевелился.
Когда я уже занёс руку, он схватил меня за запястье. Железная хватка. Лёд. В тот миг я понял – его рука не кожа. Это чешуя. Мелкая, блестящая, чёрная, переливающаяся, как воронье крыло. Когти впились мне в предплечье, кровь тут же потекла по пальцам. – Не советую, – сказал он. Его голос стал низким, глухим, как гул подземелья. – Я могу позволить тебе умереть здесь. Быстро. Он наклонился ближе, так что я чувствовал его дыхание – холодное, будто из склепа.
– Но я не хочу быстро. Мне интереснее смотреть, как ты расползаешься по кускам. Он резко отпустил руку, и я рухнул на колени. Боль пульсировала, но не только физическая – внутри тоже что-то треснуло. Проводник стоял надо мной, высокий, безликий, с искривлённой ухмылкой, и я впервые почувствовал к нему не только страх, но и ярость.
– Ты слаб, – сказал он. – И всё, что тебя ждёт впереди, лишь докажет это.
– А ты, – прошипел я, поднимаясь, – просто тварь, наслаждающаяся чужой болью.
Он кивнул.
– Наконец-то начинаешь понимать. Проводник повернулся и пошёл вперёд, не оборачиваясь.
– Пошевеливайся, Гуров. Или я оставлю тебя здесь. Этот мир любит свежую плоть. Я стоял, глядя ему вслед, чувствуя, как кровь капает на камни с тихим шипением, словно на раскалнную сковороду. Хотел закричать, но не смог. Только тихо выдохнул:
– Я пройду это, ублюдок. Из принципа. Ты, сука, меня не сломаешь!
И впервые – Проводник улыбнулся искренне. Не от злорадства. От интереса.