- -
- 100%
- +
Я поднялся на ноги – ВОПРЕКИ тому, что меня пыталась удержать на полу вся свора этих тварей.
Я бился, как зверь. Локтями, коленями, кулаками. Рвал зубами, пинал, толкал, втаплывал из головы в пол, слыша гнилостный хруст черепов.
– Прости… – прошептал я, ударяя одну из них коленом в подбородок. Она взлетела и упала, неестественно вывернув шею. – Прости… прости…
Я даже не видел больше лиц. Только жуткие пародии на моих любимых. Только губы. Только глаза.
– Прости меня… – я повторял снова и снова, пока ломал шею очередной твари с лицом любимой дочки – Я виноват… Я знаю… Я знаю…
Коридор дрожал от визгов.
Кто-то тянул меня за волосы – я резко рванул головой назад, слыша хруст. Кто-то тянул меня вниз – я нанес четки удар снизу в горло и услышал, как хрустит гортань. Кто-то вцепился зубами в плечо – я сбросил ее вниз и добил двумя жестокими ударами в лицо. С каждой секундой внутри меня росла ярость – не злая, не разрушительная…А отчаянная. Я видел в этих лицах… не их. Не Анну. Не Лизу. Я видел то, что сделал с ними я. И чтобы двигаться дальше – я должен был убить эту ложь.
Кого-то валил на землю и бил ногами, пока он не переставал извиваться. Кого-то душил собственным локтем, упираясь ухом в его грудь, слыша, как сердце бьётся – и как перестаёт. И все они…в конце превращались в пепел. Сухой. Холодный. Рассыпающийся при малейшем движении.…
– ТАК! – визжал проводник, покрываясь мурашками от восторга. – ТАК! Вот он! Вот настоящий ты, грязный жалкий человечишка! О, как же я ЖДАЛ этого момента!
Он хохотал так, будто вот-вот умрёт от удовольствия.
– Убей их всех! – кричал он. – Убей, сдохни, но ДЕЛАЙ! Ты либо рвёшь, либо тебя рвут, понял, мразь?!
А я… я делал.
Я шёл вперёд, как сумасшедший, как зверь, как человек, который потерял всё и понимал: либо он прорвётся – либо останется навсегда в этом месте, среди лиц, которые он когда-то любил. Я выбрал первое.
Одну из фигур я прижал коленом к мягкому полу – она шипела Лизиным голосом, но я только прошептал:
– Прости… прости меня, солнышко…
…и давил, пока её грудная клетка не смялась внутрь, как картон.
Ещё одна попыталась укусить меня – я уткнулся ей лбом в лицо и, что-то выкрикнув, ударил так сильно, что её лицо буквально распалось.
Вскоре вокруг меня был только пепел. И я стоял, едва дыша, дрожа всем телом, в давящей тишине, слыша только собственное тяжёлое, рваное дыхание.
Проводник вышел вперёд медленно, почти грациозно. Лицо у него было… счастливым. По-настоящему.
– Ну вот, – прошептал он, облизывая зубы. – Вот ТЕПЕРЬ ты мне нравишься… миленький.
Он приблизился так, что я почувствовал запах его дыхания – сладковатый, гнилой.
– Пошли дальше, герой. Кто знает… может, там тебе снова придётся выбирать, кого убить. – Его смех снова взорвал коридор. Я стоял среди обугленных, изломанных тел – они уже переставали быть хоть чем-то человеческим, но руки у меня всё равно дрожали. Горели. Онемели. Каждую секунду казалось, что под ногтями ещё остаётся хруст сломанных суставов. Дыхание сбивалось, грудь будто стягивало ремнями. Я не понимал, как ещё держусь на ногах.
Коридор вокруг тянулся бесконечно. Мягкие стены тихо шуршали, будто шептались между собой о том, что видели. Пол подрагивал, словно под ним текла густая, вязкая дрожь. Я не мог понять, где здесь верх, где низ, где конец, где начало – мир стал одинаковым, липким, болезненно глухим.
Но впереди, далеко, как будто пробитый в мягком пространстве, светился портал. Мерцал холодным светом. Острым. Неприятным. Таким, что казалось – если подойти ближе, он вырежет из тебя всё тёплое, всё живое, всё, что хоть как-то напоминает надежду.
Я вытер лицо. На языке – металлический привкус. Грудь сжимала паника, которая никак не отпускала после того, как я… сделал то, что сделал. Но я всё равно пошёл вперёд. Один шаг. Другой. Мир чуть дрожал. Свет портала манил и отталкивал одновременно, будто звенел внутри моего черепа.
И вдруг я остановился. Я не сразу понял – почему. Просто ноги перестали слушаться. Воздух стал гуще. Холоднее. Что-то изменилось в коридоре. Что-то было… не так.
Только спустя несколько секунд я понял, что именно.
Путь к порталу больше не был свободен.
Там, где пространство сходилось в тонкую линию, теперь стояла фигура. Я прищурился. Свет от портала резал глаза, пряча детали. Но одно я понял сразу – это точно не одно из тех существ, которых я только что убивал. Нет. Это нечто другое.
Оно стояло абсолютно неподвижно, будто вросло в пол. Силуэт – человеческий. Да. Стройный, вытянутый. Руки, мощные, толстые, скрещены на груди. Голова чуть наклонена, будто прислушивается. Но что-то в нём било по нервам. Что-то неправильное. Как будто оно слишком ровное. Слишком собранное. Как будто понимает меня лучше, чем должен понимать любой живой.
Я сделал осторожный вдох.
И это «что-то» пошевелилось.
Всего на миллиметр – поворот головы, лёгкое движение плечом. Но мне хватило. Колени подломились, мир дёрнулся в сторону. Внутри всё сжалось. Я едва удержался от того, чтобы отшатнуться назад.
– Ох-хо-хо… – протянул проводник за моей спиной, растягивая слова так, будто пробовал их на вкус. – Гляди-ка… вот это подарочек судьбы.
Его голос звучал влажно, насмешливо, с тем мерзким удовольствием, которое он выдыхал каждый раз, когда я падал.
– Иди же, дорогуша… иди. Это ведь твой путь.
Я не двинулся.
Фигура вперёдии молчала. Не двигалась. Но я чувствовал – она видит меня. Она оценивает меня. Она знает меня.
Слишком хорошо.
– Что… это? – прошептал я, едва слышно. Горло сжалось, будто меня опять схватили за шею.
– А мне-то откуда знать, – хмыкнул проводник. – Я всего лишь сопровождаю тебя в твои собственные глубины. В твои грязные, липкие места. Он усмехнулся тише, но от этого его голос стал ещё противнее. – Но скажу честно, щенок. Я ждал этого момента.
Фигура передо мной слегка сместила вес, словно готовилась к чему-то. Я не мог рассмотреть черты – свет от портала резал, размывал лицо, превращая его в пустую маску. Но от её неподвижности, от её молчания, от её выверенной позы… мне стало хуже, чем когда на меня бросались твари с лицами моей семьи. Намного хуже.
– Ну что же ты? – проводник почти пропел, лицо его, наверное, искажалось в тлеющий оскал – я даже чувствовать это мог. – Путь свободен только через него. Пауза. – Или пади здесь, соколик. Мне всё равно. Он тихо рассмеялся.
– А порталы ведь умеют закрываться.
Я не ответил. Не мог. Не хотел.
Я просто стоял, глядя на неподвижную тёмную фигуру, которая закрывала мне путь вперёд.
И вдруг мне стало ясно: что бы это ни было – оно ждёт.
Ждёт именно меня.
Глава 4. Он
…Я стою, не двигаясь. Вернее – оцепенев. Всё внутри сведено в один болезненный, натянутый нерв, словно мою волю удерживает на тонкой нити сама фигура, загораживающая путь к порталу. Свет за её спиной слепит, выжигая контуры, и, возможно, именно благодаря этой ослепляющей пелене я ещё способен оставаться на ногах. Мне кажется, что если бы я увидел её лицо ясно, без искажений – ноги бы просто подкосились.
Я понимаю одно: передо мной – человек. Или то, что очень убедительно копирует человека. Рост, осанка, линии рук – всё человеческое. Но в том, как эта фигура держит голову, как будто ловит звук моего дыхания, есть что-то нечеловеческое, чужое, тревожащее до тошноты. Она неподвижна, но её присутствие давит, как тёмная волна, надвигающаяся перед тем, как смести берег.
– Чего застыл? – шипит проводник за спиной, с мерзким довольством. – Двигайся. Или жди, пока ОН первый сорвётся. Мне, честно говоря, интересны оба варианта.
Я не отвечаю. Его слова – яд на острие иглы, слишком привычный, чтобы ранить, но достаточно едкий, чтобы раздражать.
Фигура впереди едва заметно склоняет голову, будто изучая мою реакцию. Словно узнаёт меня. Мороз пробегает по коже. В груди что-то сжимается, и я едва могу вдохнуть. Этот силуэт… слишком знаком.
– Нет… – вырывается у меня хриплым шёпотом.
Я не знаю, кому адресовано это «нет». Тому, что я вижу? Или тому, что не хочу видеть?
Проводник хихикает так, будто уже знает ответ.
– О, наконец-то твоя гнилушка в черепе зашуршала! Что-то понял, а? Что-то вспомнил? Испугался того, что это может быть… ну, скажем, что-то очень личное?
– Замолчи, – говорю я, с трудом, ужас сжимает горло и слова даются с усилием.
Он разразился смехом – громким, рваным, как будто рвёт сам воздух вокруг.
– Да-а, вот это уже интереснее. Живой стал! Ну давай же, шагни вперёд. Посмотри этому красавцу поближе в лицо. Может, узнаешь. Может, сдохнешь от ужаса – и я наконец смогу уйти отсюда. Я довольно занятой, знаешь ли.
Я вдыхаю глубоко. И выдыхаю медленно. Воздух будто не попадает в лёгкие, как боязливая тварь, которая отскакивает от моего рта обратно.
Силуэт передо мной медленно, почти торжественно расправляет плечи, и мне мерещится в этом жесте нечто, болезненно напоминающее мою собственную манеру стоять в задумчивости. Как будто я смотрю в искажённое зеркало.
Пот льёт по спине ледяными струйками.
– Этого не может быть…
– Может, может! – проводник скачет от удовольствия. – Ну давай же, включай мозги, мясо. Я жду, когда ты всё наконец поймёшь. Я хочу услышать этот идеальный момент, когда у тебя хрустнет внутри последняя уверенность, что ты – не чудовище.
– Замолчи.
– Сделай шаг, ничтожество. Иди. Или ляг здесь, мне всё равно. Но он… – проводник указал на фигуру, – он уже ждёт.
Портал позади силуэта мерцает бледным холодным светом. Пол выглядит гладким, безупречно мягким – до первого шага. Шагнуть вперёд – страшно. Назад – нельзя. Стоять – хуже смерти.
Я поднимаю ногу… И в ту же секунду пол подо мной дрогнул. Сначала – едва ощутимо, словно глубоко под поверхностью кто-то вздохнул. Потом вибрация стала сильнее. И вдруг раздался резкий треск, будто сотни крошечных нитей лопнули внутри слоя ткани.
– О-о-о, – проводник вытягивает звук, как гурман перед любимым блюдом. – Сейчас будет красиво.
ЩЕЛЧОК.
Мягкая поверхность пола вздымается, будто кожная складка, – и из неё медленно вылезают вверх тысячи тонких, бело-раскалённых игл. Шипы пульсируют, словно живые. Металл вибрирует.
Я отскакиваю, едва не упав. Жар обжигает щиколотки – шипы прожигают мягкое покрытие, и оно плавится комками, как жир.
– Ах, как же это чудесно, – проводник даже вздыхает от наслаждения. – Шаг сделай – умрёшь. Не сделай – тоже умрёшь. И что же выберет мой маленький мученик?
Я смотрю на иглы. Они опускаются. Всего на несколько секунд, лишь для того, чтобы вновь появиться на поверхности, осещая все вокруг светом раскаленного металла. Фигура впереди стоит неподвижно. Как будто знает, что я всё равно пойду. Её силуэт – такой знакомый, что внутри у меня что-то надрывается.
Проводник наклоняется ко мне:
– Иди, Андрейка. Иди. Или давай, падай на колени, скули, умоляй того типа наверху тебя убить. Всё равно ведь к этому идёшь. Хотя, врядли он обратит внимания на чмо, которое утратило даже малейший намек на его создание.
Я делаю вдох. Выдох. Иглы уходят вниз. Я делаю шаг – прямой, решительный, почти отчаянный. И иглы снова начинают подниматься… Но я уже не останавливаюсь. Потому что теперь я знаю: чтобы приблизиться к фигуре, которая может оказаться кем угодно – даже мной, мне придётся умереть много раз. Я сделал шаг – и в ту же секунду понял, что совершил самую глупую ошибку в жизни. Боль пришла мгновенно, без предупреждения. Нога опустилась на гладкий пол, и вдруг снизу вырвался хруст, будто под кожей пола зашевелилось что-то живое. Следом – жар, и сотни тончайших игл пробили мягкий материал, пронзая мне стопу насквозь. Крик вырвался сам. Резкий, хриплый, беззвучный в конце – как будто воздух закончился в лёгких. Я упал на колено, но пол снова ожил: иглы взвились выше, вонзились в бедро, в ладонь, в плечо. Кожа зашипела, будто на сковороде. Всё внутри сжалось в один пульс боли – острый, бесконечный, слепящий.
– О, тёпленькая пошла, – протянул проводник с довольным смешком. – Как же долго я ждал, когда ты решишь сделать этот умный шаг.
Он стоял рядом, беззаботно, словно это зрелище – просто представление для одного зрителя. Но я видел: он шёл по иглам. Прямо по ним. Легко, как по траве. Под его ботинками металл слегка прогибался, но не прожигал, не пронзал кожу. Он смотрел вниз на меня – руки в карманах, голова чуть наклонена, губы в мерзкой ухмылке.
– Больно, да? – он щёлкнул языком, будто укоряя ребёнка. – А ты думал, добрые дела начнутся после покаяния? О нет, мой бедный трус. Ты в аду, который сам себе построил.
Я пытался встать, но правая нога не слушалась. Подошва будто прилипла к полу – из-за крови, из-за страха, не знаю. Резко дёрнул – и иглы вырвались из плоти, оставив десятки крошечных ран, из которых сразу потекло. Каждое движение отзывалось вспышкой боли.
Проводник рассмеялся. Звук его смеха отражался от стен – будто сотня голосов смеялась одновременно, но с разными интонациями: кто-то весело, кто-то злобно, кто-то почти по-детски.
– Давай, Гуров, – произнёс он, меняя тон на вкрадчиво-ласковый. – Давай, покажи, что ты мужчина. Всю жизнь ведь строил из себя героя, правда? Говорил, что ради семьи – на всё пойдёшь. Ну вот, покажи. Или снова убежишь, как раньше – от разговоров, от правды, от любви?
Я стиснул зубы. Отвечать было бессмысленно. Он питался моими словами, как хищник кровью.
Я поднялся, шатаясь. Иглы снова ушли вглубь, и у меня было несколько секунд, чтобы сделать новый шаг. Я почти прыгнул вперёд – и снова почувствовал, как металл режет подошвы, но теперь слабее. Дыхание стало частым, рваным. Пахло раскалённым железом и жжёной плотью.
Проводник теперь шёл по стене. Просто взял – и шагнул в сторону, словно для него гравитации не существовало. Он наклонился, опускаясь лицом вниз, почти касаясь моих волос. Его голос был низким, мягким, тягучим.
– Знаешь, что мне в тебе особенно нравится, Андрюшка? – прошипел он. – Ты даже сейчас веришь, что это имеет смысл. Что за этими иглами – что-то доброе. Что-то, ради чего стоит ползти. Но, – он рассмеялся, – мне-то известно, чем всё кончится.
Я сделал ещё шаг, потом ещё. Каждый раз – удар боли. Каждая секунда – вечность. Пальцы на ногах пульсировали, кожа на ступнях вспухла и треснула. С каждой каплей крови пол будто оживал, шевелился, шипел от наслаждения.
Проводник перевалился на потолок. Теперь он шёл надо мной вверх ногами, как паук, и я чувствовал на себе его тень. Он говорил всё громче, всё злее:
– Ты жалкий. Всю жизнь бежал от ответственности. От людей, которые любили тебя. А теперь ползёшь к ней. К той, от которой бежал. Забавно, не правда ли? Хочешь исправить всё – но поздно. Поздно, Андрюша.
Я остановился. Силуэт впереди стал ближе. Портал за ним светился холодным сиянием, отражавшимся в стенах. А фигура стояла на самом краю поля игл – неподвижная, как изваяние. Я едва не упал, но удержался.Я сделал ещё шаг – и снова вскрикнул. Игла пробила икру, вышла наружу, обожгла воздухом. В панике, бегая глазами по сторонам, в поисках за что ухватиться, чтобы идти дальше, я мельком увидел, что свет от игл немного освещает лицо человека, стоящего передо мной. Захотелось кричать ещё громче, но не от боли, от ужаса.
Свет игл дрожал, и с каждым вздохом он будто отражался в этой фигуре – в лице, частично скрытом тенью. Теперь я видел: это был человек. Высокий. Плечистый. Волевой подбородок, прямой нос, короткие волосы, спадающие на лоб. Глаза… глаза блестели. Не от света – от чего-то внутреннего, холодного, животного. Так смотрят только хищники перед броском.
Меня парализовало не болью, а узнаваемостью этих черт. Я не мог отвести взгляд. Я видел такое выражение в зеркале – когда злился, когда лгал, когда закрывал глаза на правду. Но нет. Не может быть. Это просто иллюзия. Ещё одна ловушка.
– Что, родненький, – проводник заговорил опять, теперь уже с каким-то странным восторгом, почти детским. – Поздравляю. Ты дошёл. Почти. Осталось всего ничего. Но скажи, – он ухмыльнулся, – ты узнал его?
– Замолчи, – прохрипел я.
Он засмеялся. Теперь его смех звенел со всех сторон, будто сам коридор смеётся надо мной.
– О, я молчу, я молчу. Просто наслаждаюсь зрелищем. Ты стоишь в крови, весь прожжён, разваливаешься на куски – и всё равно пытаешься понять, кто перед тобой. Хотя, если честно, ответ тебе не понравится.
Я сделал шаг вперёд – иглы ударили снова. Один из шипов прошёл вдоль лодыжки, другой прожёг колено. Но я не чувствовал боли. Теперь – только страх. Чистый, животный.
Фигура чуть двинулась. Совсем немного – словно сместила вес с одной ноги на другую. Я почувствовал, как сердце сбилось с ритма. Если он бросится на меня – я не успею даже крикнуть.
Проводник прошёл по потолку, остановился прямо надо мной, свесившись вниз головой.
– Ну что, милый? – прошипел он. – Вот и конец твоего пути.
Я сжал зубы, пытаясь дышать ровно. Свет от игл бросал на фигуру короткие тени – то высвечивая лицо, то пряча его. В эти доли секунд я видел глаза, отражающие свет, как у зверя. В них не было эмоций. Только холодное, тяжёлое ожидание.
Фигура шагнула чуть вперёд. Иглы подо мной зашевелились, тихо зазвенели, готовясь к новому выбросу. Проводник довольно улыбнулся.
– Сейчас, – сказал он, – станет по-настоящему интересно.
Человек, стоящий возле портала, метнулся ко мне так стремительно, что пространство будто дрогнуло. Мгновение – и его ладонь уже сомкнулась на моём горле. Захват был не просто сильным – безжалостно точным, таким, какой бывает у людей, знающих, куда и с какой силой давить. Меня оторвало от пола, ноги болтались над рядами игл, а он удерживал меня одной рукой, будто я ничего не весил.
Когда он резко притянул меня ближе, я наконец разглядел его.
Это было моё лицо. Но не нынешнее. Это был я до всего, до семьи, до усталости, до лет, которые медленно ломали меня изнутри.
Передо мной стоял тот Андрей, который существовал когда-то – молодой, сильный, опасный. И если меня сейчас можно было бы описать как крепкого, но побитого жизнью мужчину, то он выглядел как человек, находящийся в самой вершине своей формы.
Шея – короткая, толстая, созданная для того, чтобы выдерживать удары.Его тело было массивным и мощным – не перекачанным, а именно боевым. Широкие, тяжёлые плечи – будто вырубленные топором. Грудь – глубокая, упругая, плотная, как бронеплита.
Все мышцы были не просто очерчены – они были наполнены прежней силой, которую я давно уже растратил: взрывной, грубой, уличной. Это было тело человека, который провёл полжизни в спортзале и на ринге, а другую половину – в драках, где правила заменяются инстинктом и жестокостью.
Руки у него были чуть короче, чем у классических боксёров-скоростников, но намного мощнее – тяжёлые, тугие, будто стянутые канатами. Каждой из них он мог бы нанести удар, способный выбить дверь или сломать челюсть.
Это был тот я, который в двадцать с небольшим смог бы без труда поднять взрослого мужчину одной рукой – и сейчас он делал это со мной, без напряжения, без дрожи.
Но больше всего поражало лицо.
У него был волевой подбородок, резкие скулы, прямой нос с характерной кривизной после старой травмы. Ни синяков под глазами, ни следов бессонных ночей, ни тени сомнений – всё лицо было собранным, жёстким, уверенным. И главное – глаза. Те самые, которые у меня теперь тусклые, усталые, выжженные. А у него – острые, живые, дерзкие. Глаза хищника, который всегда идёт вперёд и никогда не чувствует страха. Взгляд человека, уверенного не просто в своих силах – уверенного, что может раздавить любого, кто встанет на пути.
Он всматривался в меня, как зверь в раненую добычу. В его взгляде было презрение, изучение и холодная усмешка над тем, кем я стал. Он дёрнул меня чуть выше, так что в шее что-то хрустнуло. Его лицо оказалось совсем рядом – настолько, что я мог рассмотреть крошечный шрам у губы, оставшийся ещё после той драки, где мне разбили бутылку об лицо. В нём было всё: моя молодость, моя сила, моя безрассудность… и та жестокость, о которой я сам старался не вспоминать. Он был мной, каким я был тогда. Но более живым. Более целым. Более опасным.
И я понял одну простую вещь:
Я боюсь его больше, чем всех тварей, которых видел до этого. Он улыбнулся – и улыбка эта была как порез.
– Ну здравствуй, мешок жира, – прошипел он мне в лицо. – Я смотрю, ты совсем развалился.
Он слегка встряхнул меня, как тряпку. Воздух вырвался из груди.
– Ты не заслуживаешь жить. Ни дня. Ни минуты. Ты просрал всё, чем был. Всё, чем мог бы быть.
Он придвинулся ещё ближе, и я почувствовал запах – свой старый запах: кровь, пот, агрессия, ночные драки, алкоголь, бесконечная злость.
– Но ничего, – его голос стал почти ласковым, мерзко-тягучим. – Я тебя заменю. Я пойду за твоей женушкой…
Он выдохнул мне прямо в лицо, будто смакуя.
– Она у тебя классная. Сочная. Гибкая. Ты же помнишь, как она стонет? Я ей напомню, как это делается по‑настоящему.
У меня скрутило желудок. Я попытался вывернуться – тщетно.
Он рассмеялся – коротко, резко, по-скотски.
– А вот соплячка… твоя дочурка… – он поднёс палец к подбородку, будто задумался, – она мне не нужна. Хлам. Мешает. Но перед тем как выбросить, я с ней немного поиграю. Посмотрю, сколько она сможет вынести.
Что‑то внутри меня оборвалось. Не треснуло – именно оборвалось.
И в этот момент, где‑то слева, я услышал протяжный, рвущий воздух смех. Проводник. Он стоял, облокотившись на стену, хлопал в ладоши, почти визжал от восторга.
– Ох, великолепно, Андрей! Просто божественно! – орал он. – Ты только глянь на себя! Жиробас, тряпка, труп на ногах! Сравнил? Нравится?
Двойник сжал руку на горле сильнее. Я захрипел, пытаясь вдохнуть.
– Тебя не станет, – сказал он спокойно, буднично, как будто обсуждает погоду. – И всё наладится. Я верну себе жизнь.
И отпустил.
Я рухнул на пол, тяжело, неуклюже, словно кусок мяса. В глазах искры. Лёгкие горят.
Он шагнул назад, становясь в стойку. Мою старую стойку. Левое плечо вперёд, подбородок вниз, корпус чуть подан вперёд, правая рука у подбородка. И развернул кисть так, как когда‑то только я умел, перед ударом.
– Давай, старый, – ухмыльнулся он. – Посмотрим, сколько от тебя ещё осталось.
Проводник за его спиной буквально плясал от восторга.
– Убей его, малыш! Разорви этого дохлого слизня! Покажи, кто настоящий Андрей Гуров!
Я поднялся. На дрожащих ногах. Руки ватные, дыхание рваное, сердце в горле. Но поднялся.
Двойник не ждал. Он рванул вперёд так быстро, что я увидел лишь размытую тень. И ударил. Он ударил так стремительно, что я даже не понял, откуда прилетел первый кулак – просто чёрная вспышка, боль, резкое смещение горизонта. Мир качнулся, а я уже отлетал назад, чувствуя, как позвоночник трясётся от удара о мягкую стену.
Второй удар последовал сразу – правый кросс, мой собственный когда‑то любимый приём, отработанный в юности до автоматизма. Но теперь – чужой, враждебный, вывернутый против меня. Кулак попал точно в висок. Я почувствовал, как в черепе тарахтит пустой звон, как будто кто-то бьёт ложкой по стеклянной банке.
Третий – в корпус, левый хук, короткий, плотный, абсолютно техничный. Я сложился пополам, а он даже не дал мне вдохнуть – подсёк ногу, толкнул плечом, и я рухнул на колени.
– Да что ж ты такой слабый, а? – прорычал Он сверху, наклоняясь. – Точно я? Или какой‑то испорченный черновик, жалкая подделка?
Я попытался поднять руки в защиту, но он схватил меня за затылок и резко дёрнул вперёд. Колено врезалось в переносицу. Что‑то хрустнуло – громко, мерзко, почти влажно. Тёплая кровь хлынула по губам и подбородку.
Я рухнул лицом вниз.
Проводник за моей спиной визжал от восторга, хлопая в ладоши так громко, что звук резал по ушам:
– Дааа! Вот этого я ждал! Посмотри на себя, Гуров! Просто мешок, старый мешок, никакого огня, никакой воли. Он тебя рвёт, как тузик грелку!
Я поднялся на локти, но двойник наступил мне на спину, вдавил в пол, будто мне в позвоночник вставили раскалённую арматуру.
– Жена у тебя вкусная была, да? – спросил он, даже не дыша тяжело, будто всё это – лёгкая разминка. – Такая… горячая. Думаю, с ней будет весело. Я ей покажу, что такое мужчина. Ты ведь так и не смог.
Он наклонился, горячее дыхание упало мне на ухо:
– А от этой мелкой… от твоей сопливой дочурки… я избавлюсь быстро. Может, поиграю перед этим. Чтобы она поняла, какой у неё был никчёмный отец.
– Заткнись… – сипнул я, но голос был слаб, неубедителен.
Он поднял меня за воротник, будто я – пустой мешок ткани, и швырнул в центр коридора. Мягкий пол прогнулся, поглотив удар, но внутренности всё равно дёрнуло.