Весы и корни

Стиснув зубы до хруста, она заставила себя двигаться. Села. Мир закачался, заплыл зелеными кругами. "Тина болотная вяжет как сон…" Взгляд упал на мешок. Он стоял на месте. Нетронутый? Или это лишь часть ловушки, проверка на вшивость?

Адреналин, острый и горький, как сок полыни, впрыснулся в кровь. Он прорезал багульниковый туман, заставил сердце выбить новый, яростный ритм. Она поднялась на ноги, шатаясь, как подраненная птица, доплелась до мешка. Проверила на ощупь, быстро, натренированными пальцами: травы, еда, инструменты… Сверток с трутом и кремнем! На месте. Значит, шанс еще есть.

Снаружи, сквозь щели в стенах, пробивался слабый, серый, безжизненный свет. Рассвет. Ее единственный шанс.

Боль кричала в спине, ноги подкашивались, голова гудела опустошенным ульем. Но этот серый свет был как спасительная нить Ариадны в этом лабиринте лжи. Завтра…, – подумала она тогда. И это завтра настало.

Она накинула мешок на плечо. Боль, острая и жгучая, пронзила ее, вырвав короткий, сдавленный вскрик. Она закусила губу до крови, ощутив соленый вкус реальности. Сделала шаг. Еще один. Хижина словно сопротивлялась, выпуская ее, корни цеплялись за подол, тень Веселины витала в углу.

Она отодвинула тростниковую дверь, и ее встретил порыв холодного, влажного воздуха. Он ударил в лицо, прочищая сознание, смывая остатки дурмана. Туман висел густыми, непроницаемыми полотнищами, но небо на востоке уже светлело, обещая не день, но хотя бы серую видимость.

Никого. Тишина. Но затишье было обманчивым, натянутым, как струна. Она чувствовала на себе незримый взгляд. Чувствовала, как последние песчинки времени пересыпаются в часах ее старой жизни.

Она спустилась к воде, к своей лодке, бросила мешок на дно. Схватила весло. Руки дрожали, спина горела адским пламенем. Но она оттолкнулась от сваи, с силой, рожденной отчаянием. Лодка дрогнула и заскользила, рассекая молочно-белый туман, как нож – плоть.

Она плыла на запад. Туда, где лежал Гнилой Бор. Место гибели. Место, где, как она надеялась, ее ждала Тень.

Серый свет едва пробивался сквозь пелену. След на воде быстро смыкался, скрывая ее путь. Но след, оставленный ею в мире, который она покидала, был куда глубже. Она стала беглянкой. Предательницей. Отступницей.

Плюх… Плюх… – мерно капало с весла в воду. Казалось, сама Мать-Трясина слышит эти звуки, ведет счет ее шагам. Обратного пути не было. Только вперед, в неизвестность, в сердце тьмы.

Глава 5. Гнилой Бор и Тень

Чем дальше на запад, тем плотнее становился туман. Он был уже не просто паром, а физической субстанцией, пропитанной едким запахом гниющей древесины и какой-то острой, химической кислотой. Он обволакивал, цеплялся за одежду и волосы холодными, липкими пальцами, глушил все звуки, пока вокруг не оставалась лишь мертвая, давящая тишина, изредка нарушаемая жуткими скрипами старых деревьев. Воздух был густым и тяжелым, давил на грудь, затрудняя дыхание.

Боль в спине пульсировала в такт учащенному сердцебиению, превращаясь в отдельное, злое существо, живущее в ее теле. Жар смешивался с ознобом. Каждый гребок давался через силу, ценой воли. "Травы-мурава покажут гонгрены…" – нашептывало эхо, и Навье уже не просто мерещилось – она почти видела, как края раны наливаются синевой и чернотой.

Внезапно лодка с глухим стуком ткнулась во что-то твердое. Навья едва удержала равновесие. Перед ней, из воды, поднималась непроходимая стена из сплетенных черных, скользких корней, покрытых ядовито-зеленым, фосфоресцирующим мхом. Барьер. Созданный не природой, а злой волей.

И в тот же миг она увидела. Не огонек, а разлитое в воздухе свечение. Тусклое, мертвенно-бледное, как фосфор гнилушек на трухлявых пнях. Оно лилось изнутри, из-за стены корней. Это был знак!

Она отчаянно подгребла ближе, пытаясь найти лазейку, щель, хоть какой-то проход. Корни сплетались в единый, живой частокол. В отчаянии она протянула руку, чтобы ощупать его, – и тут же вскрикнула, отдергивая пальцы. Корни двинулись. Зашевелились, извиваясь, как гнездо проснувшихся змей. Щели, которые она заметила, мгновенно сомкнулись. Свечение погасло, погрузив все в абсолютную тьму.

– Запретная земля, дитя Змеи, – прозвучал знакомый шелестящий голос прямо над ее ухом.

Навья резко обернулась. Тень стоял на самой воде, его ноги сливались с ряской, а темный плащ – с туманом. Бледный огонек на вершине посоха горел чуть ярче, освещая его безликую темноту под капюшоном.

– Страж-корень не пустит кровь слуг Трясины. Он чует яд Старой Змеи в тебе. Ее приказ.

– Я не за даром пришла! – выдохнула Навья, и в голосе ее слышались и отчаяние, и гнев. – Я за правдой! За Отцом! Ты сам звал меня!

Темная прорежь под капюшоном изучала ее, будто видя не только ее лицо, но и душу.

– Боль и страх говорят в тебе громче всего. И начинающееся гниение. Страж чует метку на твоей душе. Метку страха и лжи.

– Что же делать? – почти простонала она, чувствуя, как последние силы покидают ее.

– Кровь, – просто и безжалостно сказал Тень. – Кровь болотника может открыть путь. Моя кровь. Но ее осталось мало. Страж жаждет памяти. Памяти о нашей боли.

Он взмахнул рукой, и тонкая трещина, будто от удара молнии, пробежала по его запястью. Оттуда не брызнула, а медленно, густо высоточилась темная, почти черная жидкость с зеленоватым, призрачным отливом. Кровь болотника. Она не капала, а падала тяжелыми каплями в черную воду у самого основания стены из корней.

Плюх. Плюх.

Страж-корень снова зашевелился. Корни извивались, впитывая темную кровь, словно испив долгожданной влаги. Свечение погасло окончательно. Наступила тишина. И затем – внезапная, ослепительно-бледная вспышка! Свет был таким ярким, что Навья на мгновение ослепла. Корни с древним, скрежещущим скрипом, будто нехотя, поползли, расступаясь, образуя низкую, узкую арку, похожую на вход в склеп. И тут же ударил волной невыносимый запах – концентрированная смесь гниения, плесени и едкого химического уксуса.

– Входи. Быстро! – скомандовал Тень, и в его голосе впервые прозвучало напряжение. – Пока путь открыт!

Навья, пригнувшись, почти провалилась под смыкающуюся арку, чувствуя, как скользкие корни цепляются за ее одежду.

Внутри открылось пространство, поражающее своим мрачным величием. Это был собор разрушения и смерти. Гигантские, мертвые деревья стояли черными, обугленными колоннами, упираясь в свинцовое небо. Весь воздух дрожал и светился мертвенным, бледным светом, исходящим от самих гниющих стволов. Тишина стояла абсолютная, гнетущая, густая – она была не отсутствием звука, а звуком самой вечности, поглотившей все живое.

Тень скользнул следом. Едва он оказался внутри, арка с грохотом, похожим на смыкание каменных глыб, сомкнулась.

– Сердце Гнилого Бора, – прошелестел он, указывая посохом вперед, вглубь этого леса-призрака. – Здесь они пали. Болотники. Мои братья. Отец… – Голос его на мгновение прервался, в нем впервые прозвучала неподдельная, нескрываемая боль.

Навья смотрела с благоговейным ужасом. Она не просто видела мертвые деревья – она чувствовала эхо давней битвы, отзвуки криков, свист рогоза, впивающегося в плоть. Эта тишина была наполнена болью, она была памятником величайшей несправедливости.

– Отец… – начала она, но не знала, что спросить.

– Тише! – Тень резко поднял руку в повелительном жесте. Он замер, прислушиваясь к тишине. – Чуешь? Не только мертвое. Живое дыхание. Близкая… кровь.

Навья напряглась, затаив дыхание. Среди океана запахов гнили… да, он был. Слабый, но отчетливый, теплый, тревожный отзвук жизни. Он исходил из-за огромного, полуистлевшего пня, покрытого тем самым светящимся мхом.

Тень бесшумно скользнул вперед, как призрак. Навья, превозмогая страх, последовала за ним.

Он сидел, прижавшись спиной к гниющей древесине, словно пытаясь слиться с ней, стать невидимым. Молодой. Лет восемнадцати, не больше. Болотник. Его кожа имела оливковый, землистый оттенок, волосы цвета ржавого железа и болотного мха были спутаны. Одежда превратилась в лохмотья. Но больше всего Навью поразили его глаза. Огромные, широко раскрытые, цвета летней травы после дождя. И в них горел не животный, а осознанный, человеческий страх. Страх, который видел слишком много.

Глава 6. Тень Правды и Кровь Последнего

Свинцовое небо Гнилого Бора, казалось, давило сильнее, сжимая пространство. Воздух, насыщенный спорами гнили, обжигал легкие. Навья инстинктивно прижалась к шершавой коре дерева, стараясь замедлить бешеный стук сердца. Слова Тени не просто удивили – они перевернули все с ног на голову. Он знал про Зеркало Мавок! Он видел Мстиславу, их главную охотницу!