Холодною зимой метель нас закружила. 6-й заключитальный том цикла «Безжизненно стучат не любящих два сердца»

Истонченные временем губы старца дрогнули в улыбке, являя миру пожелтевший частокол зубов – безмолвное свидетельство многолетней работы, требующей сосредоточенности сродни медитации. Сейчас же он и сам пребывал в этом состоянии, погруженный в созерцание робкого пробуждения природы.

Веймин, словно провидец, умудренный годами, чувствовал: грядущий день не станет поворотным в его судьбе. Он будет зеркальным отражением вчерашнего, да и тысяч дней, канувших в Лету. И все же старик не испытывал ни горечи, ни ропота на судьбу. Его мысли витали вокруг иного: как сложилась бы его жизнь, если бы родители не продали его в юном возрасте?

Родился Веймин в Анайском княжестве, в крохотной деревушке Сашлин, приютившейся на втором по величине континенте Сирвас мира Карварс. Он был третьим, но не последним ребенком в семье. Шесть голодных ртов, истерзанных недоеданием в тот зловещий неурожайный год.

И словно почуяв запах крови, по деревням поползли тени стервятников: наёмники, приказчики и, как ни странно, монахи Донсумо. Первые выкупали в рабство здоровых, крепких мужчин, а вот монахи рыскали по дворам, словно коршуны, высматривая свою добычу. Их интересовали мальчишки, в которых едва забрезжил магический дар – явление редкое, но изредка случающееся среди простолюдинов.

Так уж вышло, что, купаясь с друзьями в ледяных водах горной речушки, Веймин едва не захлебнулся. Спасся чудом, а выбравшись на берег и отдышавшись, почувствовал, как тело наполнилось неведомой силой. Сначала он не придал этому значения. Побежал по протоптанной тропинке домой, рассекая рукой заросли высокой травы, и вдруг заметил, что от каждого его прикосновения стебли покорно склоняются к земле.

Остановившись, он обернулся и застыл в оцепенении. За ним простирался измятый изумрудный ковер, словно здесь пронесся разъяренный вихрь. Веймин много слышал о магах, знал о многообразии их искусств, но самыми могущественными и почитаемыми оставались стихии: вода, огонь, воздух и земля.

Догадка молнией пронзила сознание, заставляя сердце бешено колотиться в груди. Однако сомнения еще терзали его, и, чтобы развеять их, он взмахнул рукой, мысленно высвобождая ветер. В тот же миг изумрудная гладь пришла в движение, словно игривый горный поток, послушно повинуясь его воле. Веймин зачарованно смотрел на свое творение, и слезы восторга орошали его щеки.

Всё, что он знал о детях, отмеченных магией, – их ждала дорога в столичную школу. А если дар был щедр и силён, то и вовсе – прямиком в княжескую свиту. Иная жизнь, где голод и нищета лишь бледные воспоминания.

Задыхаясь от нетерпения, он ждал возвращения родителей с работы. Едва они переступили порог, мальчик выпалил о своём чуде и тут же продемонстрировал умение. Отец и мать плакали от счастья, как совсем недавно плакал он сам, потрясенный открытием.

Кто знает, как сложилась бы его судьба, не вспыхни в нём искра волшебства. Прошло сто тринадцать лет, а перед глазами всё так же стоит заплаканное лицо матери. Словно предчувствовала она, что больше никогда не увидит своего сына.

Порой его захлестывало томительное желание – сорваться в родную деревню, хоть краем глаза взглянуть, как там живут его близкие. Но ледяной страх сковывал сердце: а вдруг никого уже не осталось? Хардзи безжалостно вырезают целые семьи изменников. А он, Веймин, и был таким изменником, и прекрасно понимал: наемные убийцы будут рыскать по следу, пока не настигнут. И тогда – неизбежная схватка, в которой он обречен. Почему? Да потому что устал. Устал от этой бесконечной гонки, от кошмарных снов, где в мучительном безмолвии возникали лица убитых им людей. И не все они были злодеями, нет, некоторые – лишь случайные жертвы, чье существование кому-то мешало. В такие ночи он вскакивал, падал на колени и, воздев руки к небу, корявыми, но искренними словами молил Единого о прощении. Душа будто вымерла в нем, осталась лишь зияющая пустота. С самого детства из него выжигали жалость, сострадание, любовь, заменяя все тепло человечности ледяной расчетливостью, жестокостью и безразличием.

Монахи Донсумо, словно облеченные в шелка лицемеры, прятали истинную суть за елейными речами и сладкой лестью. Выторговав себе ученика за семь тансарий, словно породистого щенка, они усадили его в повозку к таким же, ничего не подозревающим «счастливчикам», и, довольные сделкой, отправились в свою обитель, словно пауки, возвращающиеся в свое логово.

Почти месяц тряслись они по дорогам, приближаясь к своему новому заточению. Кормили детей исправно, словно откармливая скот перед убоем, и единственным неудобством в этом долгом путешествии были лишь жесткие, голые доски, служившие им и сиденьем, и ложем. Несмышленые птенцы, вырванные из родного гнезда, они еще не понимали, что их «обучение» уже началось, и дорога эта – лишь первый урок.

По прибытии в обитель, их разместили в тесных, словно гробы, одиноких комнатах, где, кроме жесткой лежанки, не было ничего. Сам монастырь, подобно мрачному стражу, высился каменной крепостью, окруженной высокой стеной из серого, безжизненного камня, словно навеки отрезая их от внешнего мира.

Сначала им явили донсумийских монахов во всей красе их умений. Неискушенные, они завороженно внимали силе, скорости и грации юных воинов, облаченных в черные одежды, словно вороново крыло.

Больше всего Веймина пленило воинское искусство. С какой непринужденной легкостью они владели хайтаном – длинным мечом с хищно изогнутым лезвием и рукоятью, словно сплетенной для крепкой ладони! Завистливый огонь плясал в глазах, разжигая в груди жажду: научиться так же непринужденно взмывать по стенам, сражаться с превосходящим врагом, искусно обороняться, стать таким же бесстрашным и ловким.

Грезы мальчика воплотились в жизнь, пусть и не сразу, ценой суровых испытаний и жестокой выучки. Лишь много позже он узнал, что донсумийские монахи – не кто иные, как хардзи. Разведчики-диверсанты, тени-шпионы, неуловимые лазутчики и безжалостные наемные убийцы.

К тому времени, как Веймин стал хардзи, он уже был виртуозом. Карабкался по отвесным скалам с легкостью горного козла, донсум в его руках превращался в смертоносный танец, а любой предмет, будь то камень или палка, становился оружием защиты. Веймин владел искусством исцеления, знал секреты иглоукалывания и силу трав. Его обоняние различало запахи за версту, в ночи он видел, как днем, а задержка дыхания позволяла растворяться в реке, словно тень. И, наконец, он был мастером перевоплощения, способным в мгновение ока обернуться крестьянином, торговцем, нищим – кем угодно. Все эти навыки делали его идеальным разведчиком, позволяя проникать в самое сердце вражеской территории, собирать информацию и, если потребуется, бесшумно отправлять на тот свет тех, на кого укажут.

Тридцать семь зим промелькнули за его спиной, когда судьба вложила в его руку заказ – уничтожить семью богатого торговца. Веймин, словно ночной призрак, просочился в роскошный дом, где безжалостно оборвал жизни хозяина, его жены и двоих взрослых детей. Оставался лишь третий – дитя.

Тенью скользнув в детскую, он бесстрастно лишил жизни кормилицу, разбуженную не вовремя. Подойдя к кроватке, Веймин встретился с чистым, сияющим взглядом младенца. Малыш, радостно взмахнув крохотными ручками и ножками, приветствовал незнакомца, застывшего над ним с окровавленным клинком. Веймин занес руку. Кроха издал счастливый визг, и в этот миг рука наемного убийцы дрогнула.

И все эти годы его не терзало сожаление о несбывшемся приказе. Он выхватил ребенка, словно драгоценную ношу, и, шепча беззвучные молитвы, чтобы мальчик не расплакался, тенью скользнул по стенам и крышам, унося его в сердце ночного города. С первыми робкими лучами рассвета он сменил обличье, нанял дилижанс и поспешил в далекий Сианмул. Почему именно туда? Этот портовый город, затерянный на другом краю континента, обещал забвение в пестрой толпе прибывающих и отбывающих людей.

Веймин не искал семью для младенца, судьба сама привела его к ним. Случай решил все. В последний момент он запрыгнул в дилижанс, где уже расположилась молодая чета, спешившая к родительскому очагу. Жена купца была на последнем месяце, и, словно по злому року, тряска в дороге спровоцировала преждевременные роды. Нежданно-негаданно наемному убийце пришлось не только познать таинство рождения, но и принять в нем самое деятельное участие. Так мир увидел нового жителя – здорового и голосистого мальчика.

И тогда Веймин, сплетая паутину лжи, договорился с купеческой четой. Он поведал им трагическую историю об убиенной жене и о себе, бегущем от безжалостных наемников, чья тень нависла и над его сыном. Отдав молодой семье все свои сбережения и драгоценного малыша, Веймин сошел в тихом городке, в двадцати пяти километрах от Сианмула, держа в руках лишь куклу-ребенка. Этот спектакль был разыгран специально для извозчика и преследователей-хардзи, идущих по его пятам.

А дальше, словно хамелеон, Веймин, используя все грани своего мастерства перевоплощения, растворился в суете портового города. Там он, как тень, скользнул на борт корабля, уходящего в далекий Инданис. Пять лет, проведенные на чужбине, были отмечены смертью – он вновь отправил на тот свет одного из головорезов местной банды, добыв себе новые документы. И вот, казалось, судьба дала ему шанс вернуться на родину. Но у судьбы были свои планы. В портовом городе Рис-Арливарта он поднялся на борт корабля, и после трех месяцев скитаний по волнам прибыл на Сирвас. Не теряя ни минуты, он пересел на другое судно, держащее курс на остров Ор Аридан.

Веймин впервые узрел рогатый народ. И хотя ариданцы славились своим добродушием к иным расам, хардзи нутром почуял, что среди демонов ему не затеряться. На следующий день он поднялся на борт торгового судна, державшего курс к острову Ор Ханор.

К его великой удаче, ханорцы поразительно напоминали хинзарцев Сирваса: те же раскосые глаза, невысокий рост, иссиня-черные волосы и оливковая кожа. Еще одним даром судьбы стал языковой диалект – не пришлось притворяться немым в первые дни.

Исколесив остров вдоль и поперек, Веймин решил обосноваться в крохотной деревушке, затерянной в низине гор, – всего-то десяток домов. Обитатели ее жили охотой да рыбной ловлей. За добычу исправно платили мзду привратнику хана, а излишки везли в столицу Урувского ханства, обменивая на товары первой необходимости.

Деревенские жители встретили Веймина с опаской, но весть о его целительском умении растопила лёд недоверия, и ему выделили заброшенный охотничий домик высоко в горах. Так наёмный убийца, чья прошлая жизнь была залита кровью, доживал свой век в уединении, посвящая каждый день медитации и постижению тайн мироздания.

Веймин настолько погрузился в глубины своих воспоминаний, что истошный, хриплый крик не сразу пробился сквозь пелену раздумий. Вынырнув из медитативного забытья и увидев клубящуюся вокруг тьму, хардзи мгновенно вскочил, принимая боевую стойку. С досадой вспомнив об оставленном в хижине оружии, он замер в напряженном ожидании. К его изумлению, тьма вскоре рассеялась, явив ему картину, полную странного дива. На камнях, громко рыдая, лежал ребёнок. И все бы ничего, если бы не шок, пронзивший закаленного убийцу при виде изуродованного личика малышки. В том, что это девочка, сомнений не было.

Очнувшись от оцепенения, Веймин кинулся к ребёнку, подхватил её на руки, словно хрупкую драгоценность, и зашептал, баюкая: – Тише… тише, кроха. Переполошишь всех лесных духов своим плачем.

К его изумлению, девочка мгновенно смолкла, распахнув влажные от слез ресницы. Взгляд её, не по-детски серьезный, скользнул по сторонам и, задержавшись на Веймине, прозвучал вопросом, эхом прокатившимся в тишине леса: – Де… Я?

Впервые в жизни Веймин ощутил, что слова застряли в горле. Как ответить этой крохе, в глазах которой плескалось нечто, неподвластное детскому пониманию? Она смотрела на него так, будто за этими маленькими плечами скрывалась целая прожитая жизнь.

Старик, погруженный в раздумья, так и не смог подобрать слов в ответ на вопрос девочки. Лишь промолвил, словно эхо гор: – Я здесь живу. А ты откуда взялась, дитя? – спросил он, не надеясь на осмысленный ответ, понимая, что от столь малого создания можно ожидать лишь невнятного лепета. Так и вышло. – Я… Там… Дядя… – пролепетала она, дрожа всем телом и цепляясь крохотными пальчиками за его халат.

***

Воспоминание об искаженном злобой лице мужчины пронзило меня дрожью, словно осколком льда. Я вцепилась в одежду незнакомца мертвой хваткой, оглядываясь по сторонам в лихорадочном ожидании нападения.

Легкий, теплый ветерок, словно материнское прикосновение, прошелся по моим волосам, умиротворяя встревоженные мысли: «Каким-то непостижимым образом я перенеслась из кровати в это дивное место, дышащее первозданной красотой».

Со всех сторон меня обступили горы, облаченные в древние леса. Взгляд вниз заставил зажмуриться от ослепительных бликов, танцующих на лазурной ленте горной речушки, берущей начало где-то высоко в снежных шапках и низвергающейся вниз грохочущим водопадом. «Красиво…» – промелькнула мысль, но стоило отвлечься от созерцания этой идиллии, как в памяти всплыла другая деталь: очередной дворец, где мою жизнь вновь пытались оборвать.

Как же нелепо быть запертой в этом крошечном теле! Бессилие и косноязычие терзали душу, словно ржавые иглы. Осознание, что дворцовые интриги остались позади, принесло облегчение, словно глоток свежего воздуха после удушающей духоты. Прильнув щекой к теплой груди старика, я вздохнула.

Значит, судьба дарует мне еще немного жизни. А уродство… что ж, к нему не привыкать. Другая на моем месте, возможно, оплакивала бы свою участь денно и нощно, но меня подобным не сломить – закалена.

– Гурон! – разнесся по округе женский окрик.

Вздрогнув, я вскинула голову и взглянула поверх старческого худощавого плеча.

Неспешно, словно утка, переваливаясь по узкой тропинке, к нам приближалась пожилая женщина. Ее одежда, простая и поношенная, говорила о бедности. В моем сознании она идеально вписывалась в образ крестьянки. Впрочем, я еще не понимала до конца, в какой мир забросила меня судьба и какие народы его населяют.

Заметив меня, незнакомка замерла, словно каменное изваяние, с нескрываемым изумлением разглядывая мое изуродованное лицо. Я же, в свою очередь, внимательно изучала ее.

На вид ей было около пятидесяти. Худощавая, с черными, тронутыми сединой волосами, выглядывающими из-под платка. Заветренное лицо испещрено паутинкой морщин у глаз, а контур лица выдавал возраст – намек на брыли. И лишь в черных, чуть раскосых глазах плескалось неприкрытое любопытство.

Выйдя из оцепенения, она не отрываясь смотрела на меня, словно изучая диковинную бабочку. Подойдя ближе, женщина вскинула брови, и в глазах плеснулось неподдельное изумление.

– Откуда у тебя такое сокровище? – прошептала она.

– Внучка, – буркнул старик, державший меня на руках, но тут же голос его смягчился: – Зачем пожаловала?

– Так, колени всю ночь покоя не давали. Может, найдется у тебя, чем их утихомирить эту ноющую боль? – спросила она, впиваясь в меня цепким взглядом.

– Найдётся, – пробурчал Гурон, развернулся, направляясь к своей ветхой хижине.

– А внучка-то на тебя не похожа, – не унималась женщина.

Я сразу поняла: старику нужно время, чтобы сплести хоть какую-то правдоподобную историю моего появления. Нужно отвлечь внимание этой словоохотливой крестьянки. Для малютки, в чьем теле я очутилась, женщина наверняка приходилась бабушкой, но у меня язык не повернулся её так назвать.

– Тётя, – пролепетала я и расплылась в самой очаровательной улыбке, на какую только была способна.

Лучше бы я этого не делала. Женщина опешила, тяжело сглотнула, но, кажется, моя льстивая выходка подействовала лучше любого бальзама на её душу.

– Надо же! – воскликнула она, не спуская с меня глаз. – Такая кроха, а уже и слова ладно выговаривает. Гурон, – тут же обратилась она к старику. – А я тебе молока козьего принесла.

– Ням, – вырвалось у меня прежде, чем я успела подумать, и живот, вторя моим словам, откликнулся хищным урчанием.

– Ох, ты ж! – всплеснула руками крестьянка. – А внучка-то у тебя голодная. Ты бы её покормил. Молоко у меня в крынке ещё парное, тёпленькое.

– Ням! – вновь, восторженно взвизгнул я, дивясь пробудившимся во мне младенческим рефлексам и тут же смутилась от своей выходки.

– Так откуда у тебя внучка? – не унималась женщина, едва мы переступили порог хижины.

– Рудаг, я, что перед тобой отчитываться должен? – проворчал старик, передавая ей в руки стеклянную баночку с мазью.

Схватив снадобье, Рудаг поставила кувшин на стол и, словно не замечая недовольства старика, продолжила допрос.

– Одежка на девчурке дивная. Ткань видать дорогая, не чета нашим домотканым рядюжкам. Да и сама внучка у тебя чистенькая, словно не здешняя, – заключила она, подчеркивая мое чужеродное происхождение.

– Рудаг, утомила ты меня своей болтовней, – прохрипел Гурон, усталостью выдавая каждое слово. Он налил молока в кружку и поднес ее к моим губам.

Я жадно обхватила теплую глину ладошками, припала к ободу и стала пить большими глотками. К моему удивлению, молоко не имело запаха. Утолив жажду наполовину, я отстранилась от кружки, блаженно вздохнула и с благодарностью посмотрела на деда, а затем на крестьянку.

– Спа, – вымолвила я закивав в головой в знак признательности.

– Какая ж у тебя внучка славная! Махонька, а уже за еду благодарит. Гурон… Может, вещи какие ей принести? Внук мой из той одежонки вырос, а ей в самый раз будет, – щебетала женщина, словно сорока на ветке, ничуть не замечая хмурого взгляда травника. Сама-то она ещё на свет не появилась, когда незнакомец в их деревню прибрел, да так в одиночестве и остался. Гурона побаивались, но и благодарили исправно: за целебные травы, за мясо да шкуры, что он из лесу приносил. Годами длился этот негласный договор, и обе стороны были довольны.

– Принеси, – прохрипел старик, тяжко вздохнув, уже смирившись с мыслью, что забота об этой крохе ляжет на его плечи. Может, это кара за былые грехи, а может, сам Единый напомнил ему о том ребенке, которого он не убил, но отдал в чужие руки.

Старик проводил взглядом удаляющуюся фигуру деревенской сплетницы, поражаясь, как резво, словно молодая козочка, несли её больные ноги. Хорошо ли, плохо ли, что Рудаг застала девочку в его хижине – Веймин не знал, но понимал, что утаить появление новой жительницы все равно бы не удалось.

– Ну что ж, будем знакомиться? – спросил он, а я лихорадочно перебирала в уме, каким именем лучше назваться: Диана Ралины или Хагар?

– Ха… га… ль, – произнесла я с расстановкой, выбрав третье имя.

Диана, земное имя, должно остаться в прошлом, не бередить душу и сердце воспоминаниями. С Ралиной связаны лишь горькие воспоминания и шрамы, что змеились по лицу и телу. Хагар – имя новое, к которому я уже успела привыкнуть и на мой взгляд подходило, как к девочке, так и к мальчику. Это имя, как нельзя лучше подходит к моей новой жизни с дедом, к тому же предчувствовала, что придется донашивать мальчишескую одежду.

– Хагаль?! – вырвалось у деда, удивленно вздернувшего седые, куцые пряди бороды.

– Неть! – отрезала я, сердито растягивая имя по слогам: – Ха… га… ль.

Гурон на миг застыл, словно споткнувшись о незнакомое звучание, но тут же, как по щелчку, до него дошло: – Хагар, – произнес он осторожно, внимательно глядя мне в лицо.

Мои губы расплылись в довольной улыбке, а внизу живота предательски заныло. Покрутив головой в поисках хоть какого-то подобия уборной в этой убогой лачуге, я вздохнула и, заерзав в старческих руках, заканючила: – Де… да, пу… ти.

Неуклюже вывалившись из хижины, я окинула взглядом окрестности и, высмотрев раскидистый куст, наградила его сердитым взглядом. С тихим стоном, словно жалуясь мирозданию, я принялась медленно перебирать своими крохотными ножками, вздрагивая от каждого прикосновения босых ступней к ледяным камешкам и колючим веткам.

Обогнув куст и убедившись, что я одна в этом мире, начала стягивать пижамные штанишки.

– Давай помогу, – раздался над головой хриплый голос, от которого я чуть не напрудила в штаны.

Прогонять деда не стала, придется еще какое-то время мириться с этими неудобствами. «Слишком уж я мала» – пронеслась в голове очередная мысль, и с ней пришло осознание: учиться всему придется заново. Радовало лишь одно – говорить получалось вполне сносно, а вот от смущения была готова провалиться сквозь землю. Но ничего не поделаешь, такова жизнь маленьких детей. За ними ухаживают пока они не научаться делать все сами.

За этот день наша скромная хижина в горной долине стала местом паломничества для всех жителей деревни. И надо сказать, никто не пришел с пустыми руками. Несли все, что могли отдать от сердца: детскую одежду, которая пригодится еще не скоро, простую посуду, еду, сколоченную из грубых досок кроватку. Одна из женщин принесла глиняный горшок, при виде которого я невольно взвизгнула от радости, вызвав смех у тех немногих, для кого мое появление было дивом дивным, сродни чуду.

Что еще добавить? Ни единый крестьянин не осмелился спросить Гурона, откуда я взялась. Чудилось мне, что страх сковал их языки. Был в его взгляде холод, пробирающий до костей. А я рассуждала просто: раз не столкнул сразу в пропасть, значит, не все человеческое в нем вымерло. К тому же приютил, накормил, да и спать уложил. Не хватало только сказки на ночь, но это потом я у него вытребую, когда немного подрасту.

***

Веймин, чутко внимая тихому, детскому посапыванию, почти не сомкнул глаз. Одиночество въелось в его жизнь, а теперь вот – нежданная гостья, дитя. Весь день его терзал вопрос: что за черная дымка клубилась вокруг девочки, когда он услышал ее отчаянный крик? Единственное слово, пришедшее на ум – «портал».

Когда-то, давно, о подобном способе перемещения рассказывал его наставник. Сильные колдуны, повелевающие четырьмя стихиями, могли на такое. Девочка, несомненно, из знатной семьи, хотя пока и не проявляет магических способностей. Но эта зловещая дымка… Она не давала покоя сердцу хардзи.

Самое логичное объяснение, которое он нашел: чтобы избавиться от нежеланной ноши, ее попросту забросили в портал. Оставался главный вопрос: знают ли те, кто ее выбросил, где она теперь? Если да, то в любой момент можно ждать непрошеных, опасных гостей.

Старик не знал, хватит ли у него сил противостоять колдуну, но твердо решил: он не отдаст ребенка без боя. Эта маленькая девочка и так уже слишком много пережила. Оставалось одно – воскрешать в памяти древнее боевое искусство донсумийских монахов.

Легко поднявшись с кровати, Веймин подошел к детской колыбели, бережно укрыл Хагар легким одеялом и бесшумно покинул свой скромный дом. Новый день робко вступал в свои права. На старческих губах мелькнула едва заметная, теплая улыбка. Кто бы мог подумать, что вчерашний день принесет ему такое потрясение?

– Посмотрим, что уготовано мне сегодня, – прошептал старик, усаживаясь в позу лотоса для медитации. Нужно успокоить разум, наполнить тело энергией, струящейся из самого пространства, а затем – начать тренировку. Веймин и так упражнялся каждый день, но сейчас требовалась совсем иная отдача, сила, необходимая для настоящего боя.

***

Я проснулась от невесомого прикосновения заботы. Шаги деда звучали как дыхание ветра. Нетерпеливое любопытство подняло меня с ложа. Что же Гурон делает в этот предрассветный час? Неужели любуется первыми лучами?

Выскользнув из хижины, я ощутила ледяное прикосновение камня к босым ногам. Легкая дрожь пробежала по телу, но взгляд, зацепившись за прямую спину старика сидевшего на краю уступа, заставил сердце замереть в предчувствии. Гурон медитирует. Если бы он еще владел боевыми искусствами… цены бы ему не было! Но если нет, придется пробуждать воспоминания о том, чему обучалась в прошлой жизни.

Мне нужно выжить в этом новом мире. Пока я мала и слаба, мне прощают многое. Но когда вырасту, на моем пути встретятся разные люди, и я должна быть готова дать отпор. В том, что из-за моего обезображенного лица будут придираться, я не сомневалась ни секунды.

Дураков везде хватает.

Взять тот же дворец Диарнаха. Демоны не стеснялись в своих ядовитых насмешках. И сейчас я поняла, что даже рада оказаться в этом укромном уголке природы. Жители деревни более сердечные. Они смотрят на мир другими глазами. Видя мое уродство, они не смеются, а сожалеют о той боли, что мне пришлось пережить.

Подойдя к деду, стараясь не нарушить его сосредоточенность, я присела рядом, повторив его позу. Закрыв глаза, подставила лицо робким лучам восходящего солнца. Пока ничего не приходило в голову, лишь холод камней пронизывал тело, сковывая разум. Поняв, что долгое сидение на ледяном камне не для девочки, я открыла глаза и встретилась с изучающим взглядом старика.