Книга дождя
- -
- 100%
- +
Эмери все еще спала или была без сознания, когда они принесли ее в местную больницу. Ее забрали в смотровую, а потом дали койку. Мать Алекса убедила врачей, чтобы ей разрешили остаться на ночь, на случай если Эмери очнется.
Алекс с отцом вернулись в мотель. Бен Хьюитт все повторял, что они делали с тех пор, как прибыли в Ривер-Мидоуз. Ему требовалось понять. Решить эту загадку. Ему всегда нужно было решать загадки. И чинить сломанное.
– Ты выпил стакан молока за ужином, – хрипло произнес он из ванной с полным ртом зубной пасты. – И Эмери тоже, полагаю. Да, наверняка. Мама не позволила бы ей газировку так поздно. Ни за что. Малышка и так словно заводная.
Алекс не ответил. Он лежал на одной из двух кроватей, подложив под голову подушку повыше, и смотрел серию «Космопсов». Он ее уже видел, но все равно сосредоточился на ней, потому что хотел, чтобы отец перестал разглагольствовать и оставил его в покое. Он тоже беспокоился за Эмери, но хотел держать отца на расстоянии, насколько это возможно. В конце концов, это была его вина, это он привез их сюда.
Отец сплюнул в раковину.
– Но от молока такого не бывает, – сказал он, споласкивая зубную щетку. – Да и от любой еды. Это не… То, что случилось с Эмери, – не пищевое отравление. Пожалуй, и не аллергия. Нет, у нее никогда не было аллергии, насколько я помню. Нет, это не оно. Я слыхал всякое про этот город. Руда, которую здесь добывают, – призрачная руда или как тут ее зовут. Она, похоже, очень редкая, но вряд ли так уж отличается от остальных ископаемых. Угля. Нефти. Газа. Верно? Если подойдешь к ним слишком близко, вдохнешь их, они могут проникнуть в твои поры, легкие, навредить тебе. Разумеется. И все же места разработок в милях отсюда, сюда ее частицы не долетают. Как руда могла спутать чье-то сознание здесь? Так ведь? Нет, как-то не складывается. Это тоже можно исключить. И еще эта рябь. Как там, Бонни сказала, ученые ее называют? Разбивания?
– Рассогласования, – Алекс не удержался и поправил его.
– Верно. Она сказала, это безвредно. И с нами ничего не случилось. Так что опять не сходится. А ты что думаешь?
Отец вышел из ванной и принялся распаковывать свои вещи, все еще болтая, рассуждая вслух, как он делал всегда, когда требовалось решить проблему. Алекс знал, что отец пытается не замечать свои страхи, оставаться оптимистом и мыслить рационально в кризисе, изо всех сил старается придерживаться рутины: поддерживает беседу, чистит зубы, раскладывает рубашки и носки, но Алекс презирал его за это – и еще за то, что ужас, звучавший в оттенках отцовского голоса, подкрадывался и к нему, усиливал его собственный страх.
– Я не знаю, – наконец ответил Алекс. Он не отрывал взгляда от телеэкрана, от яркой суматохи любимого мультфильма, безумной получасовой рисованной звериной буффонады с элементами сатиры, по правде говоря, не совсем детской, даже если сперва и могло так показаться: она была напичкана остроумными отсылками к поп-культуре и политике, которые Алекс по большому счету не понимал, хотя часто смеялся, делая вид, что просек. Чтобы поспевать за сюжетом, требуется внимание.
Но он не поспевал. Он все еще думал о том мгновении в закусочной, гадал, повторится ли оно еще, превратит ли знакомый мир в странное отражение самого себя. И его самого тоже. И его ужасала мысль, что Эмери может так и не очнуться. Мы даже не должны были сюда приезжать, в этот дурацкий странный городок, думал он. Мы должны были ехать, куда ехали. Нет, мы должны были повернуть домой. И все же в это же самое время больше всего на свете он хотел вернуться в ту, иную реальность, в которую он ненадолго вступил, снова встретить иного себя. И узнать, если это возможно, кем была для него та девочка. Или кем она могла бы для него быть.
– Когда я почувствовал, как эта рябь прошла сквозь меня на секунду-другую, то подумал только: «Эй, что за…», – сказал отец Алекса. – И все. С тобой ведь тоже ничего не случилось?
– Нет.
Отец сложил покрывало на своей постели.
– Мама сказала тебе что-то, перед тем как Бонни подошла с водой.
– Ничего она не говорила, – ответил Алекс.
Один из космопсов, Баркли Ровер, отправился в космос на прогулку и провалился в черную дыру, которая растягивала его, как мягкую ириску.
– Нет, говорила, – настаивал отец. – Она ведь сказала что-то про тебя?
Алекс пожал плечами.
– Не помню.
Баркли спасли из черной дыры, теперь он лежал бесформенной кучей, клубком собачьих спагетти.
Отец Алекса выдавил из себя ухмылку.
– Ладно, я заметил, как ты поглядывал на ту девочку за соседним столиком. Она ведь хорошенькая, а?
Произнеся это, он сразу нахмурился и отвернулся. Пытаясь разрядить обстановку, он дал Алексу возможность огрызнуться: у них не принято было обсуждать такое. Хотя начиналась новая серия «Космопсов», которую Алекс очень хотел посмотреть, он выключил телевизор, перевернулся на бок лицом к двери, натянул на себя одеяло. Он был вынужден оставаться с отцом в этом душном, тесном номере мотеля, пропахшем сигаретным дымом и чистящими средствами, но он хотя бы мог повернуться к нему спиной. Постельное белье было жестким и пахло незнакомо, не как домашнее. Подушка грубо касалась его щеки и в то же время была слишком тонкой, чтобы поддерживать голову. Совсем не как его подушка, которую оставили на заднем сиденье фургона в суете из-за Эмери. Но ему не хотелось выходить за подушкой, ведь тогда пришлось бы просить у отца ключи – ни за что!
– Да, пора на боковую, – сказал отец после долгой паузы. – Уверен, завтра все наладится. Нужно быть оптимистами. Все разрешится само собой.
Алекс не ответил. Отцовский матрас по-дурацки заскрипел, когда Бен тяжело опустился на свою кровать и завертелся, укладываясь. Он выключил светильник, громко вздохнул.
– Доброй ночи, сынок, – сказал он.
Алекс решил выдержать достаточно долгую обвиняющую паузу, а потом уже было поздно отвечать.
Он лежал, прислушиваясь к отцовскому дыханию, стараясь и сам дышать как можно тише. Ему хотелось, чтобы отец его даже не слышал, как будто обычные звуки засыпания стали бы своего рода уступкой. Пусть слушает тишину и гадает, не один ли он в комнате. Но в итоге впечатления от долгого дня и того, что случилось в закусочной, разрушили остатки его угрюмой решимости. По мере того как сонливость просачивалась сквозь трещины, несвязанные слова и образы всплывали из темноты, осколки и вспышки дня смешивались с искорками мысли, которая появлялась и исчезала так быстро, что он едва мог ее уловить.
Из этих обломков начала складываться история. «Космопсы». Он с семьей попал в эпизод «Космопсов» – с мамой, папой и Эмери. Они помогали семейству Роверов, после того как их корабль разбился на улице перед мотелем. Хотя мотель был больше похож на их прежний дом. Вообще-то это и был их прежний дом, теперь он это видел, – тот, в котором они жили, пока отец не потерял работу и не нашел новую на другом конце страны. Семейство Роверов переезжало вместе с ними, Баркли и Колли Роверы с детьми, Фетчем и Лулу, и их робокотом Спамом. Но что-то случилось со Спамом. Его процессоры поломались, если судить по его походке: она была дерганой и неправильной и из него выпадали обломки металла. Алекс следовал за Спамом, подбирая за ним детали, пока тот шатался по комнате. В его руках блестящие металлические обломки чернели и начинали дымиться, как раскаленные угли. Было больно, но Алекс не мог их бросить. От него зависело спасение Спама. Кто-то спросил его, нужна ли ему помощь, и это была та темноволосая девочка из закусочной, но она уже изменилась. Она стала старше и дружелюбнее. Алекс ответил, что все хорошо, но добавил, что не знает, что происходит со Спамом, и он очень устал, и спросил, не поможет ли она предотвратить его распад. Девочка не ответила, но подтащила к нему складной стул, и Алекс сел. Затем она дала ему стакан воды. Он бросил в него горящие кусочки металла один за другим. Вода шипела и испарялась, а детальки вновь становились идеально блестящими.
– Это должно помочь, – сказала девочка.
Она заговорила с ним. А потом он понял.
– Это ведь сон, – сказал он.
Он огляделся. Девочки не было. И всех остальных тоже. Вдали в коридоре обнаружилась комната, которую он прежде не заметил. Из открытой двери лился удивительный голубой свет, от одного вида которого его переполняло счастье. В комнате журчала вода, словно с этой части дома сняли крышу и вместо потолка было небо.
А потом Алекс вновь оказался в номере мотеля, внезапно проснувшись. Он слышал мерное дыхание отца. Неоновая вывеска отбрасывала голубой свет на оконные занавески. Снаружи в ночи шел дождь.
Дневник на любую погоду № 25
17 июня, 15:10, подъездная дорога к разработкам «Нортфайр»
Ливень не стихает. Пережидаю его в заброшенном бьюике «Скайхок». Дверей в нем нет, как и стекол в окнах. Я смогу вовремя услышать или увидеть то, от чего нужно убежать.
Едва забравшись на переднее сиденье, я подумала о брате. Сначала не поняла почему, а потом вспомнила: эта машина была здесь еще до того, как все пошло не так. Мы наткнулись на нее еще детьми, в то лето, когда приехали в Ривер-Мидоуз. В одну из наших вылазок. Ну, моих вылазок. Алекс шел за мной, ему приходилось. Родители настаивали, чтобы он следил за мной, куда бы я ни пошла.
Нас восхитила эта ржавая развалина. Алекс притворился, будто ведет машину, будто мы едем в отпуск. А потом мы услышали звук из бардачка, глубокий, низкий гул, который отдавался у меня в животе и в груди. Он словно исходил из меня самой.
Помню, я потянулась к ручке ящика. Алекс закричал, чтобы я этого не делала. Но я открыла. Я знала, что производит этот звук, и хотела это увидеть.
Алекс сбежал. А я осталась.
Ни одна пчела меня не ужалила. Они ползали и жужжали возле своего улья, будто не зная о том, что я рядом, а может, им это было неважно. Думаю, тогда я впервые ощутила это: вокруг нас целый мир, который не знает о нашем существовании, а может, ему просто нет до нас дела.
Только что снова проверила бардачок. Пусто. Пчел уже давно нет.
Клэр
Когда она, сонная, с остальными пассажирами покидает самолет, ее внимание привлекают два человека впереди на телескопическом мосту. Она не заметила их в самолете: женщину средних лет и мальчика-подростка. Они держатся за руки, что кажется ей странным. Другой рукой мальчик сжимает ручку маленькой переноски для животных, в которой кто-то сидит. На мгновение заслонявшие их фигуры смещаются, и Клэр удается присмотреться. Это крошечный песик, он положил голову на лапы. Малыш не гавкал и даже не скулил весь одиннадцатичасовой полет. Потом она приглядывается получше: есть в этом спящем псе какая-то чрезмерная неподвижность, – и Клэр понимает, что это необычайно реалистичная мягкая игрушка. У мальчика, видимо, сильный страх полетов, может, и аутизм. Так его успокаивают в незнакомой, пугающей обстановке – дают ему о ком-то заботиться. И это объясняет, почему они с мамой держатся за руки.
Клэр гадает, каково это – путешествовать с кем-то, кто настолько от тебя зависит, с кем-то, кого никогда нельзя упускать из виду, о ком нельзя перестать беспокоиться. Но она устала, и к тому же вряд ли стоит усилий воображать ситуацию, в которой она никогда не окажется.
Сквозь усеянное каплями дождя окно монорельса она смотрит вниз на каньоны промышленных комплексов, рынки под открытым небом, железнодорожную станцию, синусоиду канала. В узких промежутках, разделяющих перенаселенные многоэтажки, она замечает море – гладь тусклого, помятого листа металла. Рельс парит над шоссе, забитым машинами, которые, похоже, не движутся, будто время замерло в мире под ней. Юноша с обнаженным торсом танцует на крыше автомобиля, а может, машет кулаками в приступе бешеной ярости – трудно разобрать с такой высоты.
Слишком много объектов для восприятия. Для осмысления. Она отворачивается от окна и листает путеводитель, в который почти не заглядывала, хотя она здесь, чтобы его обновить. В нем есть все, что современный путешественник привык ожидать от путеводителя, и все, что ему, казалось бы, надо: глянцевые страницы с обилием цветных фотографий, искусно нарисованные карты разного масштаба, лаконичные содержательные вставки о любопытных местных обычаях, достопримечательностях, флоре и фауне. Если б только такие книги действительно готовили вас к тому, что случится по прибытии.
Одна из вставок привлекает ее внимание.
Некоторые островитяне до сих пор носят на шее маленький полый предмет, называемый «квит», – глиняный или медный, на кожаном шнурке. Квит напоминает шарик для заваривания чая, и обычно в нем содержится щепотка земли из местности, где родился человек, хотя кто-то хранит в нем крохотные косточки животных или части растений – семена или высушенные лепестки цветов. Изначальное предназначение квита – предмет этнографических споров, но, возможно, это талисман, защищающий от утопления.
Она не видела никого, кто носил бы такое, – пока нет, но, может, местные скрывают их от чужих взглядов, чтобы избежать неловких вопросов иностранцев.
Поезд мягко останавливается – раньше, чем она ожидает, но оказывается, они еще не достигли района гостиниц. По громкой связи объявляют, что дальше пути закрыты на ремонт и все пассажиры должны пересесть в автобусы.
Клэр с рюкзаком катит за собой чемодан и вместе с остальными выходит на слишком узкую платформу. Повсюду развешаны указатели, информирующие, какие автобусы едут к каким гостиницам, и вокруг шумно, тесно, нервно: люди кричат и толкаются, протискиваются к заветной цели. Клэр старается, насколько возможно, держаться в стороне.
Остаток пути проходит в тряском, пропахшем плесенью старом автобусе, который, похоже, вывели со стоянки специально для этой задачи. Из окон в разводах ничего не видно, кроме тротуаров, по которым текут ручейки дождевой воды, да толп сгорбленных, безликих людей, спешащих под зонтами. Разгар дня, но уже темно, как в сумерках.
Она сидит рядом с пожилым британцем, который моментально принимается с ней беседовать. Где бы она ни путешествовала, люди, совершенно ей незнакомые, решают, будто ей можно довериться. Они подсаживаются к ней в залах ожидания аэропортов, на автобусных станциях, в хостелах, в кафе и тут же начинают рассказывать свои истории. Может, она слишком хорошо научилась быть пустой страницей. Раз нечего прочесть, люди начинают писать.
Старик говорит, что приехал навестить бывшую жену, Эбигейл. Они развелись несколько десятков лет назад, и она эмигрировала сюда с их сыном к новому мужу, главному редактору на ТВ. Он был неплохим человеком и хорошим супругом, но умер три года назад от рака поджелудочной железы. Старик поддерживал дружеские отношения с бывшей женой все эти годы. Теперь у нее болезнь Паркинсона, она живет в доме престарелых и больше не может путешествовать, хотя когда-то очень это любила. И чем более далеким и непредсказуемым оказывалось путешествие, тем ей было лучше. Сам он уже на пенсии, работал в инженерно-строительной компании, которую помогал основать сорок лет назад (они разработали Барьер Темзы, но это отдельная история), и теперь навещает Эбигейл, когда выдается возможность. Ей сейчас одиноко. Их сын переехал в Кейптаун, у него напряженная, важная работа в сфере морского права и молодая семья, о которой нужно заботиться.
– Бурные деньки Эбби уже в прошлом, – вздыхает старик. – Но она любит слушать о моих приключениях. Хоть это я могу ей дать. Хорошую историю.
Он принимается рассказывать Клэр одну из таких историй, из путешествия по Южной Африке несколько лет назад, когда он навещал сына и двух внуков. Они чудесно провели время, наблюдая за китами возле Хермануса, но потом дети его чересчур утомили, и он решил в одиночку поехать в Зимбабве, к водопаду Виктория. В конце концов, может, это его последний шанс увидеть это чудо природы. Давний пункт в списке «Что мне хочется повидать», верно?
Он забронировал рейс до Ливингстона и заселился в старый охотничий домик в колониальном стиле, переоборудованный в роскошный отель. Гостиница стояла так близко к водопаду, что постояльцы слышали его раскатистый рев днем и ночью. Его можно было даже почувствовать, если положить ладонь на один из камней, которыми вымощен дворик гостиницы.
Однажды вечером после восхитительного обеда (жареный куду и отбивные из вепря) он вышел на террасу, где выпивал и смотрел на реку. Он просидел там довольно долго и уже начал клевать носом над закатным коктейлем, когда кто-то закричал: «Там слон!» Что ж, это тут же его взбодрило. Он еще не видал диких зверей в этой дорогостоящей поездке. Взглянул туда, куда смотрели и тыкали пальцами остальные.
Слон переходил реку.
Туристы повскакивали с кресел и поспешили вниз, на аккуратно подстриженный газон, к берегу, некоторые еще держали в руках напитки. Он пошел с ними, конечно, уже прикидывая, как превратит это в увлекательную историю для Эбби, когда увидит ее снова.
– И вот он стоял, – говорит старик. – Во всей красе.
Слон медленно переходил бушующую Замбези на расстоянии меньше поля для крикета от брызг и грохота величайшего водопада Африки.
Позже старик узнал, что слон пытался перейти в Замбию, – река разделяла здесь две страны. Скорее всего, он стремился убежать от браконьеров, которых стало больше в последние годы социальных потрясений и экономических кризисов (ружейные выстрелы со стороны Зимбабве стали привычным звуком в этой местности, одним из немногих, способных заглушить постоянный рев водопада). Двое слонов поменьше и помоложе ждали на берегу старшего, более опытного спутника, пока тот искал брод. Слоны переходили здесь реку с незапамятных времен, но в тот день уровень воды значительно поднялся, а течение ускорилось. А на замбийской стороне новехонький пятизвездочный отель построили прямо на тропе, по которой ходили дикие звери, и животные, пытавшиеся пересечь реку, были вынуждены отклоняться и идти менее знакомым и более опасным путем.
Старик наблюдал за слоном, выжидал с остальными постояльцами, персоналом гостиницы и сотрудниками службы охраны животных, которые прибыли, когда началась суматоха. Слон топтался, выходил из воды и пробовал брод снова, нырял, барахтался, находил твердую почву под ногами и снова ее терял, его сносило течением, но он удерживался на краю пропасти. Люди фотографировали, подбадривали слона, гневно кричали, что нужно что-то делать. Кто-то плакал.
Понимал ли несчастный зверь свое положение? Знал ли он, что ждало его, если у него не получится найти брод? Должно быть, да, иначе бы он просто нырнул и поплыл.
Но слон так не сделал.
– Думаю, он считал, что у него нет выбора, кроме как перейти здесь, на виду у людей, – сообщает старик Клэр. – В смысле, людей без ружей. Будто он знал, что наше присутствие – хоть какая-то защита.
Когда слон прочищал от воды хобот, он трубил младшим, ждавшим на берегу, – утомленный рев, почти вопль, и те отвечали ему пронзительными криками. Должно быть, он наставлял их держаться подальше от воды. Или сообщал, что еще не сдался.
Слон добрался до последнего каменного островка у замбийского берега, нырнул в последний поток, за которым ждала безопасность. Люди обрадовались и зааплодировали. Но долгая борьба далась слишком нелегко. У него больше не осталось сил сражаться с течением.
Все они в ужасе увидели, как слон беспомощно перевалил через край водопада в бурлящий хаос, прозванный Кипящим котлом.
Несколько дней спустя труп слона нашли ниже по течению реки, его прибило к стороне Зимбабве, уже без бивней.
Когда старик заканчивает рассказ, Клэр отвечает уместными фразами сожаления, но изучает его пристальнее, после того как он поделился этой трагической историей о напрасной смерти животного. Она гадает, случайная ли это встреча в маршрутном автобусе по пути в гостиницу или же нечто большее.
– Никогда не видела слона, – говорит она вежливо, словно этот пробел в своем опыте ей неинтересно заполнять. – В смысле, вживую.
– Никогда?
– В городке, где я выросла, не было зоопарка, да и после я их не посещала.
Он спрашивает, откуда она. Она называет настоящий город на случай, если кто-то сидит у нее на хвосте. В этих поездках она поняла, что лучше сводить ложь к минимуму, чтобы тебя не поймали на ней и ты не попалась в свои же сети. Он слышал о ее родном городе, как и большинство людей, даже если они не смогли бы найти его на карте. Он удивленно моргает, но ведет себя сдержанно и не продолжает тему.
– Итак, что привело вас на этот топкий остров? – спрашивает он.
– Я обновляю туристический путеводитель, – отвечает Клэр, затем решает раскрыть больше подробностей, – редактор хочет добавить в новое издание материал об опасном туризме.
Она надеется, что этого хватит. Чтобы поддерживать легенду о себе как о писательнице, ей стоит быть поразговорчивее, задавать вопросы, даже разнюхивать, но сейчас ей не удается найти на это силы. Начнет стараться, когда прибудет на место. А пока говорит себе, что она еще в пути, так что это не в счет.
Старик поднимает белые пушистые брови.
– Ах да. Полагаю, это и впрямь опасное место, хотя я приезжаю сюда уже много лет и мне не приходило это в голову. Конечно, сейчас ведь нигде не спокойно? Беды случаются постоянно и повсюду, и все они так или иначе связаны между собой. Мы живем на одной планете, нравится нам это или нет. От этого не убежать. И ко всему прочему, эти облака. Те, что состоят из наноботов или как их там, созданные для починки нарушенной атмосферы. Боже правый. Облака, которые можно хакнуть, – это была блестящая идея. Посылаешь их куда нужно, заставляешь проливаться дождем тогда и так, как хочешь, искусственно осветляешь их, чтобы они отражали свет и жар обратно в космос. Что же могло пойти не так?
Он фыркает.
– Наконец-то они признают, что некоторые облака перестали отвечать на команды диспетчеров. Кто-то удивился? У воздушного змея оборвалась нить, и теперь эти боты, эти одичавшие облака, как их называют, бродят по небу, делают, что им вздумается. Они могут вызывать больше бурь или усиливать их. Они могут задерживать испарения воды или менять состав газов в атмосфере. Никто не знает.
Она слыхала об этом в своих путешествиях, но не обращала внимания. Для нее идея об устойчивых, нерассеивающихся облаках с собственными загадочными мотивами звучала как очередная безумная теория заговора.
– Конечно, я ничего в этом не понимаю, – говорит старик. – Вся эта облачная заваруха для меня весьма туманна.
Он усмехается собственной шутке, его глаза влажнеют от старческих слез.
– При этом не то чтобы, – добавляет он, – у нас не получалось успешно решать проблему разрушительных приливов. Можно сказать, что Барьер Темзы – весьма дальновидное дело.
Он находит способ свести беседу к своему очевидно величайшему жизненному достижению и продолжает в утомительных подробностях описывать трудности и преимущества знаменитого проекта по защите города от наводнений. Когда он заканчивает, Клэр решает, что это все же была случайная встреча.
В фойе гостиницы «Регентский трезубец» по-монастырски тихо. После дождя и тряски в автобусе Клэр кажется, будто она забрела в зачарованный грот.
За стойкой ожидает портье – весь в черном, склонился к компьютеру, словно священник над молитвенником.
Пока Клэр регистрируется, по мраморной столешнице к ней подъезжает небольшой стенд с туристическими картами. Над головой раздается перезвон, она оглядывается и видит, как дрожат на люстре капельки хрусталя. Клэр вспоминает, что она на острове, по которому часто прокатываются землетрясения, и ее сердце сжимается. Она хватается за край стола. Это и впрямь происходит. Возможно, это оно.
Когда дрожь стихает, портье говорит, даже не взглянув на нее:
– Уже неделю так.
Клэр старается выровнять дыхание.
Он передает ей ключ-карточку, а также плоский квадратный пластиковый конверт, похожий на упаковку презерватива.
– А это?..
– Пластырь на кожу, мэм, вам следует наклеить его, когда заселитесь, – речь портье искажает смутный местный акцент. – Это обязательно для всех, кто остается дольше недели. Приносим извинения за неудобство.
– Хотите сказать, я должна носить это. На своем теле.
– Все время визита, да. Это абсолютно безопасно. Большинство людей говорят, что даже перестают замечать его спустя время. Это поможет привыкнуть к воде из-под крана и к частицам в воздухе. Иная среда, понимаете. Всего лишь мера предосторожности. Инструкция на упаковке.
Она где-то слышала о том, что такое может стать правилом в ближайшие годы, по мере того как планета приближается к экологической катастрофе. Это называется прайминг. Она и не думала, что кто-то это уже практикует.
Она сует упаковку в сумку и проверяет стенд с картами. Пожалуй, хорошая мысль. Берет одну.
– Они устарели, – говорит портье. – Недавно произошло много изменений. Некоторые прибрежные дороги закрыты.