Узоры тьмы
- -
- 100%
- +
Анна завернула за угол на верхней площадке и слабеющей рукой нащупала выключатель. Вспыхнул свет, но тени не рассеялись. Вокруг коконом сомкнулась тишина.
Дверь впереди была открыта.
Во всем этом было что-то глубоко неправильное. Эта открытая дверь. Эти выплывшие наружу секреты. Эта комната, где тетя убила родителей Анны. Шестнадцать долгих лет там хранилось под замком их семейное проклятие. А теперь она не заперта. Проклятие вырвалось на волю. Теперь оно живет во мне.
Анна заставила себя подойти к двери. Переступив через порог, она обернулась, ожидая, что сейчас кто-нибудь на нее набросится. Но в комнате никого не было – ни вурдалаков, ни големов, ни поджидающей ее тети. Комната как комната. Кто-то раздвинул шторы и застелил постель. В окно лился дневной свет. И тем не менее Анна ощущала насилие с такой отчетливостью, как будто оно было рдевшими на обоях письменами на языке крови, воплей и ужаса, а отголоски того, что здесь произошло, до сих пор снова и снова отдавались эхом в этих стенах…
Она заметила на туалетном столике свое зеркало. То самое, которое сделала из магии и лунного света и которое помогло ей проникнуть в эту комнату. Оно пошло трещинами, и на столике рядом валялся выпавший острый осколок. Анна взяла его и вставила обратно на место – и ахнула от неожиданности. Трещины на глазах начали затягиваться, зеркальная поверхность на миг стала завораживающе текучей, точно озерная гладь, на которую снизошло затишье после бури. А потом зеркало вновь стало целым. Анна постучала пальцем по стеклу, убедившись, что оно вполне твердое. Лишь в самом низу, там, откуда вывалился крупный осколок, присмотревшись, можно было различить тонюсенькую трещинку. Однако не успела Анна взять зеркало в руки, как чуть было не выронила его снова.
Из зеркала на нее смотрело тетино лицо. На долю секунды Анне показалось, что лицо было ее собственное: выдающиеся скулы, рыжие волосы, зеленые глаза. Но это была тетя. Анна повернула голову, и тетина голова в зеркале сделала то же самое. Внутренности мгновенно превратились в червей, извивающихся и корчащихся от ужаса. Она почувствовала, как с ее лица медленно схлынула вся краска, однако с лицом в зеркале ничего подобного не произошло. Оно искрилось жизнью. Глаза сияли. На губах играла зловещая улыбка. Тетя запрокинула голову и засмеялась. Смех тоже был совершенно тетин: его как будто полили уксусом, чтобы он стал сморщенным, кислым, ожесточенным и издевательским. По стене за спиной у Анны потекла кровь…
– Спичечка…
Анна обернулась и увидела в дверном проеме Селену.
– Дорогая, у тебя все в порядке?
Анна прижала зеркало к груди, чувствуя, как бешено колотится о стекло ее сердце.
– Я… да, все нормально.
Селена нахмурилась сильнее:
– Тебе не стоило сюда приходить.
– Я просто хотела…
– Я знаю, но двери в подобные места следует держать запертыми. Что толку бередить старые раны. Идем, нечего тебе здесь делать. Пошли.
Анна обратила внимание на то, что Селена так и не переступила через порог. И для нее тоже с этой комнатой были связаны тяжелые воспоминания. Селена развернулась к выходу, и Анна поспешно замотала зеркало в старую простыню – в несколько оборотов, как в саван. Зажав его под мышкой, она двинулась следом за Селеной вниз по лестнице.
На площадке Селена замедлила шаги и, снова обернувшись к девочке, пошевелила пальцами:
– Вообще-то, дорогая, я кое-что искала. Возможно, ты сможешь мне помочь?
Тон у нее был небрежный, но в нем угадывалось напряжение.
Анна помедлила, прежде чем ответить. Перед глазами у нее до сих пор стояло тетино лицо.
– Э-э-э… да, конечно. Что это?
– Да одна пустяковина. Колечко. Безделушка. Когда-то оно принадлежало мне. Я уже смотрела в шкатулке Вивьен, но его там не нашлось. Не знаешь, куда она могла его положить?
– У нее в комнате была еще одна шкатулка… Я могу глянуть.
Они вошли в тетину комнату. Анна изо всех сил старалась не обращать внимания на кислый запах тетиных духов, все еще висевший в воздухе, и на тревожное чувство, которое охватило ее, едва она открыла дверцу прикроватной тумбочки, – как будто она делает что-то предосудительное и ее сейчас застукают. Она достала маленькую деревянную шкатулочку, на которую наткнулась, когда обыскивала тетину комнату год назад. В ней тетя хранила всякую всячину.
Селена жадно схватила шкатулочку и принялась рыться в ее содержимом, выкидывая старые чеки и билеты, какие-то безделушки и белый ключ – тот самый белый костяной ключ, который она тайком стащила у Аттиса! Анна подобрала его с пола и сунула в карман, и тут Селена негромко ахнула. В руках она держала толстое гладкое кольцо. Выглядело оно исключительно уродливо – мало того что толстое и неровное, так еще и потемневшее от времени и все в каких-то пятнах.
– Это его ты искала? – с сомнением в голосе спросила Анна.
Селена надела кольцо на палец. Рядом с другими ее кольцами, такими яркими и сверкающими, оно выглядело не к месту.
– Как твое кольцо оказалось у тети?
– Да я как-то дала ей его поносить на время.
Селена устремила на кольцо взгляд, в котором читались одновременно облегчение и озабоченность. Судя по всему, она что-то недоговаривала, но у Анны сейчас не было сил пытаться вывести ее на чистую воду.
Она поднялась:
– Пойду подышу свежим воздухом. Я ненадолго.
– Придется мне тогда открыть еще одну бутылку из запасов Вив, – подмигнула Селена. – Как будешь готова, поедем домой.
Домой. Это слово пронзительной нотой повисло в воздухе. Анна не знала, где теперь ее дом. Точно не здесь, в этих пустых, холодных стенах, хранивших такое количество секретов. И не у Селены в Хакни. Там был дом Эффи и Аттиса. Он ей не принадлежал. Они ей не принадлежали.
Анна пошла в садик в центре Кресси-сквер. Вытащив из кармана костяной ключ Аттиса, она вставила его в замочную скважину. Замок с готовностью щелкнул и открылся. На нее вдруг вихрем внезапного цвета вновь нахлынули воспоминания о том вечере, когда он навестил ее здесь, и серая пелена дня в мгновение ока сгорела в их ярком пламени.
Нет. Она не станет об этом вспоминать.
За последнее время она в совершенстве овладела этим искусством – закрывать двери своей памяти и прятать ключи туда, где даже она сама не могла их отыскать. Она попыталась не думать о них – об Эффи и Аттисе, об Аттисе и Эффи. О том, где они сейчас и чем занимаются. Они ушли куда-то вдвоем. Вместе.
Она привычным маршрутом двинулась по садику. Бессильный ветер вяло трепал чахлые растения, из последних сил цеплявшиеся за жизнь. Анна дошла до дуба и опустилась на землю. Кряжистый ствол был так хорошо ей знаком, что у нее защемило сердце. Дождь прекратился, но земля была мягкой и влажной, капли срывались с листьев невыплаканными слезами. Как будто, умирая, тетя завязала на жизни Анны удушающий узел, отрезая ее от жизни, от самой себя. Последнее наказание.
Взгляд Анны скользнул по траве к тому месту, где они с Аттисом тогда лежали, – в саду и одновременно совсем не в саду. В магическом мире, которой он создал для нее, а потом забрал. Этот мальчик, которого они с Эффи обе обречены были любить.
Эффи. Моя близняшка. Моя сестра.
Эта мысль до сих пор до конца не умещалась у нее в сознании. Всю свою жизнь она считала, что, кроме тети, у нее на свете нет совсем никого, а теперь тетя была мертва, а Эффи была ее семьей. В голове у нее послышался глумливый тетин смешок… из огня да в полымя…
Проклятие окутало Анну, точно пелена черного дыма, – неотвратимое, неконтролируемое, властное.
Связанных лоном, Дыханьем одним, Сестер по крови Свяжу любовью, Дарованной им. Но смерть не ждет: Одна из них Непременно умрет.Как далеко в глубь веков уходило корнями это проклятие? Сколько жизней оно уже унесло? Сколько поколений сестер, обреченных полюбить одного и того же мужчину, разрушили ради любви священные узы сестринства и убили одна другую? Анна ни за что не поверила бы в то, что такое возможно, если бы сама не стала тому свидетельницей, не испытала на себе его разрушительную силу.
Тетя убила моих родителей. Мою маму.
А я убила тебя, тетя. Богиня великая, я убила тебя…
Анна упала на колени.
Она посмотрела вверх и закричала, – но с губ ее не сорвалось ни звука. Она смотрела, как с дуба один за другим облетают листья, не отводя глаз до тех пор, пока самый последний не упал на землю, а ветви не оголились, точно кости.
Что со мной происходит?
Анна не могла доверять себе и собственной магии. Она видела, что ее магия способна натворить, она испытала это на собственной шкуре. Анна достала из кармана науз и принялась голыми руками разрывать землю. Как только образовалось достаточное углубление, она бросила туда науз. Земля к земле. Пепел к пеплу. Прах к праху. Она торопливо забросала науз землей и прикрыла ямку палыми листьями.
Похоронила.
Тьма
Семь видов тьмы на свете есть,
Ты все ли сможешь перенесть?
Есть сумрак, звездный свет, мерцанье
Полуночи, и лунный свет,
И тенесвет, и огонька
Свечи несмелое дрожанье,
Есть чернота глубин подземных,
Куда не проникает луч.
Но за пределами вселенных
Простерлась тьма, чей зов могуч.
Ни на земле, ни в этом мире
Ей равных нет в ужасной силе.
Неодолима и страшна
Тьма Хада – истинная тьма.
Истинная тьма. Народная песня. Источник неизвестен
Поезд с грохотом мчался во тьму подземелий Лондона, и Анну вновь стало затягивать в тот ее сон. Прошлой ночью он пришел к ней снова. Начинался он всегда одинаково: она блуждала в тьме…
Анна выставила вперед руки, но пальцы ее натолкнулись на что-то неподатливое, мягкое и обманчиво шелковистое. Она попыталась пробиться наверх, но ее крепко держали чьи-то руки. Нет, не руки – кости. Она с тошнотворным ужасом поняла, где находится. Под землей, среди червей и тлена. Запертая в тетином гробу – вместе с тетей. Ее рыжие волосы оплели Анну, запах смерти стал почти невыносимым…
Ее крики были беззвучными, но она замолотила кулаками по стенам, окружавшим ее, забилась, снова и снова пытаясь вырваться, до тех пор, пока в кровь не ободрала костяшки. А потом вдруг ее кулак пробил преграду – и внутрь потоком хлынула земля. Анна принялась прокладывать себе путь наверх, дюйм за дюймом, срывая ногти, сквозь черную, как ночь, толщу земли, пока кто-то не схватил ее за руки.
Тепло этого прикосновения стало для нее шоком.
Оно вытащило ее из этой черноты. Перед ней, снова и снова повторяя ее имя, стоял Аттис. Анна… Анна… Анна. Голос был как музыка, сотканная из дыма. Совершенно как наяву. И сам он тоже был как наяву. Он был повсюду вокруг. Обволакивал ее огнем своих рук; его губы, казалось, вот-вот окончательно расплавят ее… Анна… Анна… Анна…
Но тут вдруг его голос начал изменяться: мягкость исчезла из него, превратившись во что-то жесткое и царапающее. В ледяное воронье карканье. В пронзительный птичий крик. Из груди у него показалось острие ножа, и он разлетелся в разные стороны облаком черных перьев. Эффи стояла позади с непроницаемой улыбкой на губах. Она протянула руку. Анна взяла ее. Зачем я ее взяла?
Они двинулись следом за перьями по винтовой лестнице, откуда-то взявшейся перед ними. Из перьев материализовались вороны, они уводили Анну с Эффи все выше и выше – сзади доносился голос Аттиса, звавший их, снежинки падали на кожу Анны льдистыми поцелуями, – выше, еще выше, еще и еще – и не было конца тьме перед ними, под ними, вокруг них; в ней невозможно было ни что-либо разглядеть, ни дышать, ни вспомнить, кем она когда-то была…
Ничего подобного этой тьме Анна никогда не видела.
Поезд подъехал к следующей станции метро, и в вагон хлынул свет, вырвав Анну из лап сна. Она попыталась стряхнуть с себя тьму, но та пристала к ней, как будто была всегда, как будто все это время жила где-то внутри ее. Она побывала в комнате на верхнем этаже, но это не помогло ей освободиться. С тех пор как тетя умерла, та лестница преследовала ее повсюду, превратившись в повторяющийся раз за разом кошмар, из которого Анна не знала как вырваться.
Поезд снова начал набирать ход, и тетин смех эхом заметался по вагону. Анна в безмолвном отчаянии принялась озираться вокруг, перескакивая взглядом с одного безразличного лица на другое. Ей хотелось броситься обратно домой и запереть дверь на замок. Спрятаться там, как пряталась все лето, избегая всех и вся – даже себя саму, – не замечая, как мимо, точно поземка, летят дни, не замедляясь ни на миг. Живя с ощущением, что все происходящее не вполне реально. Но теперь бежать было некуда…
Сегодня вечером должны были вернуться Аттис с Эффи.
Тьма вдруг стала непереносимой, подступила вплотную к окнам, грозя раздавить хрупкий вагончик – и ее саму тоже. Анна поднялась и двинулась к дверям. Внутри ее что-то взвилось, готовое вот-вот прорваться сквозь плотный кокон оцепенения. Она не хочет их видеть. Не может. Она не готова.
Аттис из ее снов стоял у нее перед глазами как живой. Кожа цвета меда и пламени, опасно поблескивающая татуировка в виде подковы на груди, глаза, сулящие такое, чему никто не смог бы сопротивляться, – куда более реальный, чем реальный Аттис, который вовсе не считал себя реальным. Он был совершенно уверен в том, что он лишь живое заклинание. И Эффи, со своей непроницаемой улыбкой ведущая ее во тьму. Как она посмотрит им в глаза? Захотят ли они вообще меня видеть? Анна наполовину ожидала, что они не вернутся, исчезнут в магическом мире, оставив ее тут навсегда. Так было бы лучше для всех.
Тетя снова засмеялась. Любовь и магия. В конце концов они всегда все разрушают. А ведь это даже еще не конец…
Поезд подъехал к станции «Ноттинг-Хилл», и Анна выскочила из вагона и бросилась по лестнице к выходу, на миг ослепнув от дневного света, точно существо, выбравшееся на поверхность после многолетнего пребывания под землей. Она принялась озираться по сторонам в поисках Селены, но той нигде поблизости видно не было. Элегантно опаздывала, по своему обыкновению. Анна упала на скамейку перед входом на станцию, недоумевая, каким образом Селене удалось выманить ее из дому. Все лето она как только ни старалась, но Анна каждый раз сопротивлялась ее попыткам. До сегодняшнего дня. Наверное, это потому, что сегодня должны были приехать Эффи с Аттисом, а ей не хотелось при этом присутствовать. А может, потому, что Селена сказала, что хочет подарить Анне подарок на день рождения.
Это была одна из их давних традиций. Если на ее день рождения Селена была в Лондоне, она всегда приносила Анне подарок… магический подарок, неизменно наполнявший девочку изумлением.
Теперь Анна знала, что в магии нет ничего сверхъестественного, и тем не менее где-то на дне ее души всколыхнулись остатки былого любопытства. Вот так и вышло, что она сейчас сидела в Ноттинг-Хилле, не представляя даже, что они будут делать и куда пойдут…
Телефон у нее завибрировал. Пришла эсэмэска от Роуэн:
Привет. Я просто хочу узнать, как твои дела. Как обстановка в Анна-тауне? У нас тут до сих пор льет!!! Еще немного, и я превращусь в болотную русалку!
Анна занесла было пальцы над экраном, чтобы ответить, но не смогла придумать, что написать. Роуэн тоже старалась все лето. Поначалу она часто заходила, иногда вместе со своей мамой Берти, а иногда просто заносила гостинцы от Берти – выпечку и травяные чаи, чтобы помочь справиться с горем и поднять настроение. Все семейство Роуэн принадлежало к роще ведьм, известных под названием травники, которые специализировались на растительной магии.
Мэнди тоже несколько раз удавалось улизнуть от родителей и тайком навестить ее. Они с Роуэн пытались растормошить Анну, заставить ее выйти из своей раковины, подтолкнуть их с Эффи к разговору… Но все их попытки были тщетными. Анне хотелось рассказать подругам, что она раздавлена горем, и поплакать у них на плече, но у нее не выходило. Как она могла объяснить им, что с ней что-то не так? Что она совсем ничего не чувствует? Потом обе девочки уехали: Мэнди против ее воли отослали в церковный лагерь, а Роуэн с семейством отправилась в поход с палатками по Озерному краю. Впрочем, ежедневно засыпать Анну эсэмэсками расстояние ей совершенно не мешало.
– Дорогая, ты никак снова читаешь новости?
Анна подняла голову и увидела Селену. В ореоле солнечного света, облаченная в обтягивающее белое платье, она выглядела как богиня.
– Нет.
Девушка выключила телефон.
Не в состоянии заниматься ни домашним заданием на лето, ни чем-либо еще продуктивным, Анна приобрела новую привычку – без конца проверять новости в Интернете на предмет любых упоминаний о магии и колдовстве, просматривать сайты таблоидов, соцсети, форумы… Это было все равно что расковыривать болячку: чем больше Анна читала, тем сильнее одолевал ее страх. Но каждый раз всплывало что-нибудь новое, какое-нибудь очередное подозрение или обвинение: в лесу в пригороде Лондона обнаружили следы магического ритуала; кто-то утверждал, что соседи навели порчу на их собаку; разборки между бандами связывали с оккультной деятельностью; недавнее убийство было омрачено вопросами колдовства и жертвоприношений. Разумеется, не обошлось и без упоминаний об их школе – в наши неспокойные времена подростки обращаются в сатанизм?
Слухами земля полнится, дитя мое…
– Вот и хорошо. – Губы Селены изогнулись в улыбке. – Я купила тебе телефон для того, чтобы ты делала селфи, переписывалась с подружками, чатилась с мальчиками… а не читала всякие ужасы.
– Прости уж, меня что-то больше не тянет назначать свидания. – Анна не хотела, чтобы ее ответ прозвучал раздраженно, так вышло против ее воли. Она поднялась и пробормотала: – Я всего лишь переписывалась с Роуэн…
– А, ну тогда ладно, – отозвалась Селена и, подхватив Анну под руку, потащила сквозь толпу. – Спасибо, что согласилась приехать. У меня тут неподалеку был деловой завтрак.
Селена ухмыльнулась. Анна знала, что это значило: Селена сегодня ночевала у одного из своих многочисленных любовников.
Впереди показался Портобелло-маркет, и Селена замедлила шаги, вдыхая воздух с таким видом, как будто весь Лондон существовал исключительно ради того, чтобы доставлять ей удовольствие.
– Ну разве тут не чудесно?
Анна едва замечала, что происходит вокруг. Она подняла глаза. С неба лились солнечные лучи, деревья еще не сбросили свою золотистую листву, улица была запружена толпами людей, бродивших мимо колоритных лотков, с которых, точно чертики из табакерок, на мостовые готовы были посыпаться груды самых разнообразных товаров. Дома за ними были выкрашены в самые прихотливые тона пастельной палитры. Вокруг толклись люди, тишина дома, в которой Анна варилась все лето, сменилась расписанной граффити стеной шума – гомоном текучей толпы, выкриками торговцев, предлагающих свои товары, болтовней и визгом компании девочек-подростков, беззаботных и беспечных.
Ряд домов за лотками начал менять цвета, точно переливающаяся огнями карусель в парке развлечений.
Анна ахнула и попятилась назад, но потом до нее донесся звонкий смех Селены, и она сообразила, что это Селена создавала иллюзию. Девочка подошла к ней:
– Селена! Ты что творишь? Люди же увидят. Нельзя, чтобы магию видели! В особенности сейчас!
Селена еле уловимо поморщилась, и Анна немедленно поняла почему. Потому что она говорила тетиными словами.
– Ох, дорогая, – взмахнула рукой Селена. – Коуны таких вещей не замечают. У них просто случился бы взрыв мозга.
Анна окинула взглядом улицу. Все были по-прежнему поглощены рыночной суетой; даже мужчина, который фотографировал улицу, похоже, не заметил проявления магии.
– Вот видишь? Говорю тебе, ты просто слишком долго сидела дома. Во внешнем мире все нормально. Люди живут своей жизнью и нисколько не переживают из-за обвинений в магии, о которых какие-то психи пишут в Интернете. Идем.
Селена потащила ее дальше. Они остановились у двери, которую Анна не замечала до тех пор, пока они не оказались прямо перед ней. Ее существование было невозможным: она располагалась между двумя раскрашенными зданиями, прямо на стыке, зажатая между сувенирной лавкой и маникюрным салоном. Над входом красовалась вывеска из темного дерева, на которой золотыми буквами было выбито слово «Г Е Н З Е Л Ь».
Селена улыбнулась ей, и в ее фиалковых глазах заплясали искорки, точно разразилась космическая буря.
– Вот он, твой подарок ко дню рождения!
Анна нерешительно последовала за ней внутрь. В нос ей немедленно ударил запах, заклубился вокруг – аромат выпечки, и карамели, и… магии, сладкий и искристый, точно сахарная пудра. Кондитерская. Снаружи она выглядела так, как будто была зажата между двумя соседними зданиями, однако внутри откуда-то обнаружились большие окна, выходящие на улицу. Свет, лившийся сквозь них, попадая внутрь, как-то смягчался, сгущался и теплел, словно сбитый в масло. Все тут сверкало и переливалось: мраморный пол, натертые до блеска прилавки, стеклянные шкафчики и медная фурнитура, глазурь на многочисленных тортах и сладостях на витрине. Потолок был разрисован облаками, между которыми проглядывало голубое небо и порхали крохотные разноцветные птички.
Все это было слишком ярким, слишком красивым, но Анна не ощущала этой красоты и яркости. Не как раньше. Теперь этот мир был не для нее.
– Каждая девушка в свой день рождения заслуживает пирожного. – Селена подмигнула ей и направилась к прилавку. – В особенности из «Гензеля».
За столиками там и сям сидели люди. Анна послушно двинулась за Селеной к стойке и, последовав ее примеру, забралась на один из высоких табуретов, стоявших перед ней. Дородный мужчина в фартуке, комплекцией напоминавший бульдозер, водрузил на стойку кулачищи размером с окорока и наклонился к ним.
– Что брать будете? – Его шотландский акцент был таким же густым, как и рыжая борода его владельца. – Только решайте поскорее, у меня мадленки в духовке.
– Ты же знаешь, Донни, в таких делах спешка неуместна.
Селена принялась внимательно разглядывать пирожные на витрине.
Мужчина что-то буркнул себе под нос и повернулся к Анне:
– Она обычно раздумывает целую вечность, но в конце концов всегда берет одно и то же.
– И что же это? – заинтересовалась Анна.
– Капучино и брауни. И я, пожалуй, ее понимаю.
– Сегодня главная героиня не я, Донни.
– Неужели так бывает?
Селена надула губы:
– Завтра у Анны день рождения. Я намерена хорошенько ее побаловать, к тому же нам нужно выбрать торт для завтрашнего празднования.
– Празднование?
Анна устремила на Селену встревоженный взгляд.
Селена как ни в чем не бывало улыбнулась:
– Ну, мы просто обязаны устроить небольшую вечеринку, раз уж все мы снова cоберемся вместе.
Анна повернулась обратно к витрине с тортами. Она не была уверена, что слово «празднование» подходило для того, чтобы передать дух их воссоединения. Она пыталась выбросить Эффи с Аттисом из головы, но все равно не могла забыть того взгляда, который бросил на нее Аттис перед отъездом. В этом взгляде была неловкость. Извинение. Жалость. После церемонии Связывания он всегда смотрел на нее с таким выражением. В тот день Анна и Эффи объединили свою кровь и свою магию в могущественном ритуале. Благодаря ему они спасли Аттиса, который был на краю гибели. Однако потом реальность вернулась на свое место, подобно ведру воды, вылитому в огонь; обиды и душевные раны погасили магию, а ложь и предательство воздвигли между ними троими холодную и непреодолимую стену молчания.
Последующие недели Эффи практически не размыкала губ. Она носилась по дому, хлопая дверьми, и готова была испепелить взглядом любого, кто отваживался посмотреть в ее сторону. Она отсутствовала по ночам, возвращаясь домой лишь под утро, пьяная и смеющаяся или пьяная и вопящая, иногда в компании какого-нибудь мальчика или девочки, которых наутро демонстративно провожала к двери на глазах у Аттиса. Селена, похоже, попросту боялась что-либо ей говорить. Анна думала об этом, но решила, что ее вмешательство лишь усугубит ситуацию. Ведь это она была источником всех проблем Эффи, и вообще, она не знала, что тут можно сказать. Эффи обманула ее, предала… уничтожила все, что было между ними хорошего.
Оставался только Аттис. Он несколько раз пытался: Анна слышала, как они с Эффи орали друг на друга, видела, как та швыряла в него вещами. А потом в один прекрасный день они скрылись в ее комнате на несколько мучительных часов, а когда вышли, то объявили, что Аттису нужно съездить в его старый дом в Западном Уэльсе, а Эффи поедет с ним. Селена рвала и метала, но что она могла сделать, чтобы не оттолкнуть Эффи еще больше? Аттис попытался объяснить Анне, что ему просто нужно в Уэльс, чтобы уладить кое-какие дела, а Эффи не помешает проветриться и остыть… Но Анна не могла не представлять их вместе – в доме, где они, взрослея, провели вместе столько летних месяцев, – не думать о том, как они коротают вечера, вновь и вновь находя утешение друг в друге…