Меченый злом

Глава 6. Вальпургиева Ночь

Габриэль медленно отвёл взгляд, будто искал в памяти ту ночь, которая теперь стала границей между доверием и подозрением.

– Мотив…, – повторил он, почти шепотом. – Ты говоришь, будто уже вынесла мне приговор.

Марина не дрогнула. Её голос был твёрдым:

– Ты был знаком с историком?

Габриэль медленно кивнул, признавая очевидное.

– Да, я хорошо знал его. У нас с ним были одинаковые интересы – история и легенды. Но это не значит, что я убивал его.

– Тогда скажи, где ты был. Не для протокола. Для меня.

– Я знал Петру, – после небольшого молчания, покусывая губы, заговорил Габриэль. – Он всю жизнь торчал в архивах, занимаясь историей края, легендами и хрониками. Я попросил его, если он нароет что-то интересное для меня, сообщить.

– Что именно?

– Фольклор, старинные народные рецепты, заговоры, – уточнил Габриэль. – За несколько дней до убийства, это было числа двадцать восьмого, по-моему, он приехал к нам во Флорешти для компьютерного архивирования каких-то книг из монастыря и зашёл тогда ко мне в лавку…

… Несколько дней до убийства историка.

Колокольчик над дверью звякнул, когда Петру вошёл в лавку Габриэля, и в нос историка тут же ударил запах трав.

– Ты всё ещё продаёшь амулеты от сглаза и чай для ясновидения? – усмехнулся Петру, снимая шарф.

– А ты всё ещё веришь, что истина живёт только в архивах? – парировал Габриэль, выходя из-за стойки.

Они обнялись по-дружески. Петру огляделся, как всегда – с лёгкой насмешкой, но без презрения.

– Знаешь, я ехал сюда и видел группу молодых – в чёрных балахонах, с какими-то символами на лбу. – Он взял в руки один из амулетов и покрутил его. – Габриэль, ты ведь давно в этом «ведьмацком» деле. Скажи, почему сейчас так много молодых людей тянется к мистике? Шабаши, ритуалы, странные одежды… Это похоже на культ, – рассматривая странные амулеты, спросил Петру.

– Потому что они ищут смысл. Мир стал слишком быстрым, слишком шумным. А мистика – это тишина, тайна, глубина. Даже если они не понимают, во что верят, они чувствуют, что за этим стоит что-то большее, – подавая историку чашку с ароматным, душистым чаем, ответил Габриэль.

– Но ведь это не всегда светлые силы. – Петру сделал глоток и одобрительно закачал головой, продолжая рассматривать товары на ветринах.

– Свет и тьма всегда рядом, – вздохнув, ответил Габриэль. – Проблема не в том, что они интересуются, а в том, что никто не учит их различать. В моей лавке и в моём блоге на сайте я стараюсь объяснять – что несёт свет, а что может затянуть в тень.

Петру резко повернулся к эзотерику и, буравя его глазами, испуганно спросил:

– А если кто-то учит другому? Как ты сам различаешь, где граница?

– Граница – в намерении. Если ты ищешь знания, чтобы исцелять, понимать, соединять – ты идёшь к свету. Если ты хочешь власти, контроля, мести – ты уже на пути ко тьме. Даже одежда, как ты сказал, – это символ. Не богоугодность, а попытка выразить внутренний протест.

– Значит, ты их не осуждаешь? – уточнил Ионеску.

– Я наблюдаю. И стараюсь направить. Иногда достаточно одного слова, чтобы человек задумался. Иногда – целой книги. А иногда… приходится просто ждать, пока они сами дойдут до понимания, – спокойным голосом разъяснял Габриэль.

– Ты говоришь, как старый мудрец, – усмехнулся историк, – хотя сам ещё достаточно молод.

– Мудрость приходит не с возрастом, – улыбнулся хозяин лавки, – а с тем, сколько теней ты прошёл, сколько пережил и сколько света сохранил в себе.

– Кстати, – беря в руки "метлу ведьмы", сказал историк, – ты слышал? В горах, недалеко от старого монастыря, в Вальпургиеву ночь собирается молодёжь. Говорят, будет настоящий шабаш. Судя по форуму будет весь цвет сельской молодёжи.

Габриэль напрягся и выглядел, как натянутая струна.

– Что за форум? – с тревогой в голосе спросил он.

– Закрытый форум молодёжи нашей муниципии4[1]. Судя по постам это будет ролевая игра с ритуалами, кострами и заклинаниями.

– А ты откуда знаешь, если форум закрытый? – усмехнулся Габриэль.

– Да сын рассказал, просил денег на экипировку, чтобы соответствовать, – засмеялся историк.

– Почему заброшенный монастырь? – потирая подбородок, спросил Габриэль скорее себя, чем приятеля.

– Это как раз понятно, – ответил историк. – Судя по летописям, там когда-то проводили обряды очищения.

– И откуда, скажи мне на милость, современная молодёжь, которая не читает вообще, узнала об этом? – язвительность звучала в голосе Габриэля.

– Ну и откуда?

– Возможно, кто-то направляет их, – предположил эзотерик.

– Я тебя умоляю, Габр! Не включай священника-экзорциста.

– Мне не нравятся такие игры. Особенно в такую ночь, – волнение сочилось из его слов. – Я пойду туда, – после паузы добавил он.

– Ну, судя по этому добру, – обводя рукой по товарам лавки, смеясь сказал историк, – с костюмчиком у тебя проблем не будет.

– Да не как участник, – Габриэль выглядел слишком серьёзным, отвечая на шутку историка. – Я пойду, как наблюдатель. Или… как тот, кто сможет остановить, если всё пойдёт не туда.

– В ту ночь я отправился в горы, к старому монастырю, где собиралась молодёжь на шабаш, – продолжал рассказывать Габриэль…

… Ночь опустилась на горы, как сотканное из тумана тяжёлое покрывало. Бледная луна висела над вершинами, освещая тропу, по которой Габриэль поднимался к старому монастырю. На поляне, окружённой вековыми соснами, уже собрался круг. Лица молодых людей были освещены пламенем костра, который, казалось, от созданной атмосферы горел не обычным огнём, а живым, пульсирующим светом, будто дышал вместе с ними. Габриэль огляделся. На всех соответствующие мероприятию одежды – чёрные мантии, расшитые символами, плащи с капюшонами, венки из полыни и веток, украшения из костей и меди. Кто-то держал книги, кто-то амулеты, кто-то просто стоял, закрыв глаза, будто слушая что-то.

В центр круга вышла девушка. Её волосы – густые, цвета воронова крыла – спадали на плечи волнами, в которых отражался лунный свет. Лицо было бледным, почти прозрачным, как фарфор, но глаза… глаза были глубокими, цвета старого янтаря, и с каким-то диким отблеском. Она двигалась, но не в танце, скорее это было похоже на движения шамана.

Габриэль подошёл поближе. В своём длинном кожаном плаще и чёрной шляпе он хорошо вписывался в происходящее и не вызывал у собравшихся удивления своим присутствием. В центр вышел человек в чёрной накидке и с цилиндром на голове. Лицо его было скрыто под матерчатой маской. В руках у него был факел, который он поджёг от костра и прочертил большую окружность, внутри которой оказалась толпа. Габриэль инстинктивно сделал шаг назад, выходя из круга. Молодёжь затянула какое-то песнопение на непонятном языке, и девушка в центре, словно жрица в храме, стала танцевать, но её танец был ничем другим, как обычный стрип-данс. Звуки пения нарастали, сливаясь в единый гул. Девушка протянула руки к костру, и Габриэль отчётливо увидел метку на запястье. То ли татуировка, то ли просто сделанный углём рисунок. Это был перевёрнутый крест с каплей крови по середине. Эзотерик прищурился, пытаясь вспомнить, видел он когда-нибудь такой знак или нет. Потом он увидел, как человек в чёрном плаще с надвинутым капюшоном на лицо подошёл к костру и бросил связку трав в него, от которой в воздух поднялся серебристый, густой дым. Сначала это казалось игрой – как будто кто-то включил невидимую музыку, и молодёжь, не сговариваясь, начала двигаться в такт. Их тела раскачивались из стороны в сторону, медленно, почти ритуально, словно волны, подчинённые чужому приливу. Никто не говорил. Не смеялся. Только улыбались – странно, отрешённо, как будто смотрели сквозь стены, сквозь ночь, сквозь самих себя. Глаза их затуманились, стали стеклянными, как у тех, кто видит не то, что перед ними, а то, что внутри. Один юноша – высокий, с тёмной челкой – вдруг поднял руки, будто ловил что-то в воздухе. Девушка рядом с ним начала кружиться, медленно, как кукла на заводе, и её волосы расплывались в воздухе, как дым. Все вокруг продолжали раскачиваться, как маятники, как будто отсчитывали время до чего-то.

И вдруг – из ниоткуда, словно из самой ночи – раздался голос. Молодые люди одновременно остановились, раскачивание прекратилось. Они замерли, как куклы, у которых выдернули ключ и повернули головы в сторону голоса. Он не был громким, но, как вода, заполняющая сосуд, он заполнял всё пространство. Слова текли медленно, с ритмом, в котором было что-то древнее, почти церемониальное. Не крик – не шёпот. Голос, словно читающий проповедь, или… заклинание. Слоги были вязкими, как мёд, приятными и обволакивающими слух. Слова не пугали – они убаюкивали. Каждое слово отзывалось в груди, будто кто-то тянул за невидимую нить, связанную с чем-то забытым.

Всё произошло внезапно – как будто кто-то щёлкнул невидимым выключателем внутри их сознания. Молодёжь, ещё мгновение назад стоявшая в оцепенении, начала сбрасывать одежды, не стесняясь, как будто были не людьми, а тенями, ведомыми древним ритуалом. И началась обычная сексуальная оргия. Воздух наполнился стонами, смехом и прерывистыми вздохами. Тела сплетались в безумном танце, в котором не было ни правил, ни границ. Лица, искажённые похотью, выражали лишь первобытное желание, забыв о стыде и моральных принципах. Кто-то смеялся истерически, кто-то плакал, но никто не останавливался. Оргия набирала обороты, словно голодный зверь, пожирающий остатки разума.

Габриэль стоял в оцепенении, не веря своим глазам. В его взгляде читалось отвращение и какое-то болезненное любопытство. Он словно застрял между осуждением и желанием понять, что происходит. С каждым мгновением оргия становилась всё более хаотичной и безжалостной. Остатки человечности словно испарились, оставив лишь животные инстинкты и безудержное желание. В этом танце похоти и отчаяния не было места любви, лишь голод и потребность в физическом контакте.

Но вдруг, так же внезапно, как и началось, безумие начало стихать. Тела, уставшие и измученные, медленно расцеплялись. Стоны и смех сменились тишиной, нарушаемой лишь тяжёлым дыханием…

– Это было отвратительное действо, – закончил свой рассказ Габриэль.

Марина, неприятно скривив рот, кивнула.

– И как ты сам не поддался под действия галлюциногенов? – спросила она его.

– Во-первых, перед этим «шабашем» эти новоявленные ведьмаки и ведьмы хорошо заправились алкоголем, которого у них было немерено, а во-вторых, у меня вот это, – улыбнувшись, он оттянул от шеи шарф-балаклаву. – Конечно, это не противогаз, но на свежем воздухе помогает.

– И что это могла быть за трава, вызывающая глюки? – поинтересовалась Марина.

– Скорее, какой-то микс из ладана, полыни и дурмана.

– Церковного ладана? – переспросила следователь.

– Почему церковного? Ладан используют в медицине, для успокоения "буйных", еще в косметики и парфюмерии.

– Да уж! – вздохнула Марина. – Теоретически, в такой эйфории и под действием дурмана кто-то мог спуститься с гор в село и убить историка, – предположила она. – И повод не нужен был, просто как "геройство", типа "убей каждого, кто не с нами".

Повисло молчание. Каждый из них думал о чём-то своём. Потом Марина словно встряхнулась от сна и спросила:

– Ты узнал девушку-стриптизёршу? Она из местных? – спросила Марина.

– Да. Это была Мариана Димитреску, дочь председателя административного совета села.

Глаза Марины увеличились до размеров летающих тарелок.

– А кто был проповедником? Сам председатель?

Ехидно-ироничный голос следователя не вызвал улыбку на губах Габриэля.

– Я не видел, – признался он. – У меня вообще создалось впечатление, что это сделанная заранее запись. Я записал «проповедь» на диктофон. Потом можешь прослушать, если интересно.

Марина снова кивнула, лишь уточнив:

– Я полагаю, вся эта шабашная оргия происходила не в полной тишине?

Габриэль отрицательно покачал головой.

– До проповеди было довольно шумно – бой барабанов, бубны, пение.

– Монастырь не далеко от села, почему никто из жителей не вызвал полицейский наряд?

– А что вызывать, если они были там.

– Что? – Марина издала крик, в котором было возмущение, удивления и непонимания одновременно.

Габриэль медленно кивнул, его лицо оставалось спокойным, но в глазах мелькнуло напряжение.

– Когда начался этот беспредел, я хотел бросить в огонь мешочек с сушёной мятой и розмарином – травами, что веками использовались для изгнания дурных чар, но как только я подошёл к костру, ко мне подошли двое полицейских и сказали, что это закрытое мероприятие и посторонним здесь не место. Когда я уходил, я видел еще людей в полицейской форме, стоявших за деревьями неподалеку от поляны.

– Беспредел! Полиция, дочь главы администрации и, возможно, кто-то еще из "золотой" молодёжи участвовали в шабаше. В шабаше!

Слова Габриэля складывались в ужасающую картину: коррупция, вседозволенность, безнаказанность. Шабаш, устроенный посреди леса под покровительством власти, – это плевок в лицо закону и морали.

Проводив Марину до дома священника, Габриэль протянул ей руку и весело спросил:

– Надеюсь, сейчас я могу дотрагиваться до дочери отца Виктора?

Они дружно рассмеялись, и Марина, пожав мужскую руку, не ответив, пошла к тяжёлой дубовой двери, затем, обернулась и, хитро улыбаясь, сказала:

– Теперь это надо спрашивать у г-жи Валариу, твоей жены.

И сказав это, она быстро, не дав Габриэлю возможности открыть рот, скрылась за дверью.

Глава 7. (Не)церковная летопись старого монастыря

За ужином она была молчалива и задумчива. Любимые папанаши5[1] казались безвкусными, сухими и не сладкими.

– Дома-то, небось, нет времени готовить нормальную еду, – причитал отец, заваривая чай. – Уж поскорее бы ты замуж вышла, может тогда, готовя для мужа, сама бы не на сухомятке сидела. 27 лет уже, пора бы.

– В ночь убийства на горе у монастыря была молодёжная тусовка. Точнее, это был шабаш с песнопением, кострами и оргиями, – пристально глядя на спину отца, жестко произнесла Марина.

Она заметила, как его руки перестали двигаться, он на какой-то момент замер и ответил не сразу. Священник повернулся, его лицо оставалось спокойным, но в глазах мелькнуло нечто – но это было не удивление, а скорее уверенность. Отец Виктор медленно подошёл к дочери.

– Марина, есть вещи, которые нельзя понять, если смотреть на них только снаружи, – голос его был стальным, словно он стоял на церковной кафедре и читал проповедь. – То, что ты называешь шабашем, – это часть древнего ритуала, который существует дольше, чем сама церковь.

Марина сглотнула накопившуюся слюну, стараясь скрыть потрясение.

– Ты… знал?

– Разумеется. Ты видишь в этом только тьму, потому что слово «шабаш» звучит пугающе. Но если отбросить страхи и предрассудки – что ты увидишь? Молодёжь, которая собирается вместе, чтобы вспомнить старые обряды, прикоснуться к корням, к земле, к преданиям. Разве это плохо?

– Свидетели говорят, что это выглядело как нечто опасное и неприглядное.

– Опасным становится то, что забыто и искажено. А если традиции передаются с пониманием, с уважением – они становятся частью культуры. В старину такие обряды были не злом, а способом общения с природой, с духами предков. Это было частью жизни, а не вызовом Богу.

– Но ведь это не церковное…, – пожимая плечами, с сомнением произнесла Марина.

– Церковь – не враг культуре. Мы веками жили рядом с народными обычаями. Иногда – в противостоянии, иногда – в согласии. Главное – чтобы в сердце не было злобы. Если молодёжь ищет смысл в традициях, это лучше, чем пустота. Лучше, чем забвение.

Марина долго не могла уснуть, переваривая разговор с отцом. В ней боролись сразу несколько чувств. С одной стороны – уважение к его мудрости, к тому, как он умел говорить о сложных вещах спокойно, без осуждения. Он всегда был человеком, который видел глубже, чем догма, и умел находить смысл там, где другие видели только страх. А с другой, она не могла отделаться от ощущения, что отец говорит о светлой стороне тьмы, не замечая, как она может поглотить тех, кто ищет смысл слишком жадно. И всё же… в его словах была правда. Забвение – страшнее. Потому что оно оставляет пустоту, а пустоту легко заполнить чем угодно. Марина вздохнула, повернулась на другой бок и вскоре уснула.

Ночью её разбудило оповещение о входящем сообщении. Номер был не знакомый.

«На дороге, ведущей в монастырь, стоит камера видео-наблюдений. Возможно, там моё алиби.»

Подписи не было.

Утром Марине натерпелось поскорее пойти в архив видео-наблюдений, но чтобы уважить отца, она пошла в церковь. Не столько послушать его проповедь, сколько ей была интересна летопись монастыря св. Петра, где говорилось о «сыне тьмы». Отец Виктор достал с полки солидный размеров книгу в потемневшем кожаном переплёте с выдавленным крестом на лицевой обложке. Края страниц обуглены, как будто книга пережила пожар, но не сгорела. Марина открыла книгу. На первой странице надпись на латинице, выцветшая, но различимая: Liber Tenebris6[1]. Внутри – летописи, письма, заметки, написанные разными почерками, на разных языках: церковнославянском, латыни, старорумынском. Она прочитала название и вопросительно взглянула на отца.

– Это не совсем официальная летопись, – объяснил священник. Это сборник – хроника запретных или аномальных событий, которые не вошли в официальные монастырские записи.

Марина пробежала пальцами по пожелтевшим страницам, ощущая под подушечками пальцев шершавую текстуру древней бумаги. Запах старого пергамента и ладана щекотал нос.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Марина, не отрывая взгляда от книги.

Отец Виктор вздохнул и потер переносицу.

– Это истории о вещах, которые церковь предпочитает не упоминать. О чудесах, которые оказались чем-то иным. О явлениях, которые бросают тень на нашу веру. Демоны, пророчества, странные исцеления, необъяснимые смерти… Все, что нельзя рационально объяснить, и что может поколебать верующих.

Марина перелистнула страницу. Аккуратный латинский шрифт описывал какое-то событие, произошедшее в монастыре св. Петра в Трансильвании. Она попыталась перевести, но большинство слов ускользало от ее понимания.

– Почему ты хранишь эту книгу, если она антицерковная?

– Потому что эти записи – то, что происходило вне света молитвы и канона. Мы можем молчать про это, но оно реально имело место быть. Хотим мы этого или нет.

– Я забираю её, как вещественное доказательство, – хихикнула Марина. – Не волнуйся, ребята сделают перевод, и я верну её.

– Надеюсь, тебе это поможет в понимании происходящего, – кивая, уверенно сказал отец Виктор.

На удивление, церковь была полна прихожан. На лицах многих пришедших был страх и растерянность. Люди смотрели друг на друга с недоверием, как будто подозревая. Старики – с неподвижными лицами, как будто вырезанными из дерева. Женщины – в платках, с напряжёнными губами, словно сдерживающими сплетни. Молодёжь – редкая, но те, кто пришли были немного настороженны и воровато переглядывались. И среди них – несколько фигур, которые не вписывались в общую картину. Людей, которых Марина не знала, несмотря на то, что выросла в этом селе. Марина чувствовала, как внутри неё включается тот самый механизм, который она ненавидела и любила одновременно – интуиция следователя. Её глаза, привыкшие к чтению людей быстрее, чем строк, начали собирать мелочи.

Мужчина в чёрной куртке, стоящий слишком прямо, как будто на посту. Женщина с бледным лицом, которая всё время смотрела на алтарь, но не крестилась. Пожилой мужчина в очках с круглой оправой, делающего его похожим на сельского врача XIX века, и мужчина средних лет в дорогом костюме и при галстуке, словно он пришёл не в церковь, а на приём к самому Богу. Каждое движение складывалось в зацепку и предположение, которое нельзя было игнорировать.

Отец Виктор начал службу, голос его звучал привычно, но Марина не слушала. Она смотрела, как мужчина в чёрной куртке украдкой проверяет телефон. Как женщина с бледным лицом вздрагивает при слове «грех». Как пожилой прихожанин слишком внимательно следит за каждым движением священника.

И вдруг – взгляд. Кто-то смотрит на неё. Марина обернулась к двери. У входа стоял Габриэль. Он слегка кивнул головой в сторону двери, явно показывая, что им надо поговорить. Марина не спеша стала продвигаться в его сторону, но её остановили слова священника.

«Мы проснулись в ужасе. В нашем селе, на нашей площади, где дети играют, где мы веселимся – мёртвое тело. На том же месте, где пролилась кровь великого человека. Но что, если страх – не враг? Что если он – вестник? Вспомните, братья и сестры, как Господь испытывал Авраама, как Моисей дрожал перед горящим кустом. Страх – это начало мудрости. И кровь… – это не просто жизнь. Это память. Это связь. Мы должны помнить, что здесь, на этой земле, был убит человек, которого история оклеветала. Он был воином, защитником, мучеником. Ответьте сами себе, братья и сестра, разве зло может быть тем, кто борется с тьмой? Или, может быть, мы не понимаем, что есть тьма? Сегодняшнее убийство – не случайность. Это знак! Знак, что время пришло. И мы должны быть готовы. Не к бегству. А к принятию».

С каждым словом отца её дыхание становилось тише. Проповедь звучала не как утешение, а как манифест. Не как молитва, а как призыв. И это её напрягло. Он говорил о страхе – не как о враге, а как о вестнике. О крови – не как о трагедии, а как о памяти. Он называл убийство знаком. Не бедой, не преступлением, а знаком. Это было не просто странно. Это было опасно. Убийство есть убийство. Но отец Виктор не осуждал его. Он оправдывал его. Слова «время пришло» прозвучали как пароль. Как будто он обращался не ко всем, а к тем, кто уже готов к чему-то. Марина посмотрела на лица прихожан. Некоторые были растеряны. Но другие – внимательны. Слишком внимательны. Как будто ждали следующего шага.

«А если убийство – это лишь повод к ужесточению. Припугнуть слишком вольную молодежь, отвадить цыган делать стоянку у села, создать атмосферу страха, в которой легче управлять. И если это так – то убийство становится не преступлением, а инструментом». Марина почувствовала, как внутри всё сжалось. Она знала, как работает страх: он не только парализует, он дисциплинирует. Марина шла к Габриэлю, и в мозгу крутились слова отца о «знаке». Как будто смерть – это послание.

«Если убийство – это сигнал, то кто его послал? И, главное, кому?» – вертелось у неё в голове.

Подойдя к хозяину эзотерической лавки, она спросила, кто эти люди, стоящие прямо напротив священника – мужчина в чёрной куртке, женщина в богато расшитом золотом платке на голове, пожилой мужчина в очках и одетый с иголочки франт.

– Пришлые, – коротко ответил Габриэль. – Они не уроженцы нашего села. Мужик-пижон – новый глава администрации, присланный из Брашова. Молодящаяся старуха – директор школы, назначена только в прошлом году и, вроде, она из столицы. Старик, похожий на Фрейда – главврач психушки, что неподалёку от Флорешты, на старой дороге к лесу. А этот, что стоит, как аршин проглотил, недавно приехавший начальник полиции.

Марина кивнула, но внутри всё сжалось. Пришлые. И все четверо – на ключевых позициях. Администрация, полиция, образование, медицина. Как будто кто-то расставил нужные фигуры на доске для предстоящей игры.

– Они часто бывают в церкви? – спросила она, стараясь, чтобы голос звучал нейтрально.

Габриэль пожал плечами.

– С недавних пор – да. Раньше их не видно было. А теперь – каждый раз, как служба. И всегда напротив отца Виктора стоят. Может, смотрят, чтобы он лишнего не сболтнул, – хихикнул Габриэль. – Но он дело иногда говорит – не боится говорить о проблемах, волнующих всё село, даже если это не нравится местным властям, и призывает сохранять бдительность в эти сложные времена и держаться вместе.