Минус одна секунда

Пролог: Минус Одна Секунда

(Начало: 07:48:31 утра. Обычный вторник.)

Воздух в спальне был еще теплым от сна, пропитанным сладковатым запахом детского шампуня «Медвежонок» и пылинками, танцующими в косой полосе утреннего солнца, пробившейся сквозь щель между неплотно сдвинутыми шторами. Вера приоткрыла один глаз, мгновение борясь с липкой паутиной недосыпа. Вторник. Совещание. Девять тридцать. Ключевое. Возможность возглавить новый отдел. Голова гудела от вчерашнего позднего разбора сложного диагентального кода – фонемы и морфемы кружились в сознании, как назойливые мошки. Она потянулась рукой на соседнюю подушку – холодную, пустую. Алексей ушел раньше, на ранний авиарейс. Опять командировка. Мелькнула знакомая иголочка раздражения, тут же заглушенная привычной волной усталости.

Затем – звук. Негромкий, но отчетливый. Шуршание, сопение, топот маленьких босых ножек по паркету в коридоре. Вера улыбнулась, не открывая глаз. Тёма. Ее солнышко. Ее вселенная. Ее четырехлетний ураганчик с глазами цвета спелой черники и неугомонными пальчиками, вечно что-то разбирающими, строящими, рисующими. Он всегда просыпался первым, как маленький будильник с неиссякаемым зарядом. Она услышала, как он остановился у двери, его дыхание стало тише, настороженным. Он подглядывал. Ждал, когда мама «проснется».

– Ма-ам? – шепот был громче обычной речи, полный ожидания и заговорщической радости. – Ты спишь? Я уже проснулся! Совсем!

Вера притворно засопела, изображая глубокий сон. Слышала, как он замер, затаил дыхание. Потом – осторожный скрип двери, едва слышный топоток ближе. Он подкрадывался. Она чувствовала его присутствие у кровати, его теплый, сладкий запах, смесь молока, печенья и чего-то неуловимо детского, чистого. Потом – легкое дуновение воздуха, и маленькая теплая рука легла ей на щеку.

– Мамуля… – прошептал он, уже почти вплотную. – Пора вставать. Сегодня же важный день! Ты говорила!

Вера не выдержала. Она открыла глаза и поймала его в охапку, прижав к себе, зарываясь лицом в его мягкие, всклокоченные волосы. Он залился смехом, звонким, как колокольчик, беззаботным, заполняющим всю комнату, весь мир.

– Ага, поймала сонного разведчика! – засмеялась она, щекоча его. – Кто это тут будит маму так рано?

– Я не рано! Солнышко уже высоко! – Тёма вырывался, смеясь, его глаза сияли. – Ты обещала, мы поедем на метро! И купим сок! И я возьму самолетик нового капитана! Ты не забыла?

– Не забыла, солнышко, не забыла, – Вера прижала его еще крепче, вдыхая этот детский запах, этот миг абсолютного, простого счастья. На мгновение вчерашний стресс, предстоящее совещание, даже легкое недовольство на Алексея – все растворилось в его смехе. Вот он – ее якорь, ее смысл, ее живая, дышащая радость. – Давай собираться, капитане. Миссия «Важное Совещание» начинается!

(07:55:17. Кухня. Хаос утра.)

Кухня превратилась в полигон легкого хаоса. На столе – недопитый стакан апельсинового сока Анны, крошки от тоста, раскрытая коробка с мюсли. Тёма, уже одетый в свои любимые синие джинсы и ярко-желтую футболку с ракетой, сидел на высоком стуле, болтая ногами, и с энтузиазмом, достойным лучших поваров, размазывал сливочный сыр по рогалику. Половина сыра оказалась у него на носу и щеке.

– Мам, смотри! Я делаю лодочку! – объявил он, тыча пальцем в творение. – Это авианосец! А сыр – это… это взлетная полоса! Бррррррр! – Он издал звук реактивного двигателя, размахивая рогаликом, с которого капнул сыр на стол.

– Отличный авианосец, капитан! – Вера улыбалась, наливая себе кофе. Ее взгляд упал на часы на микроволновке. 07:58. Сердце едва заметно екнуло. Опаздываем. Нужно выйти через десять минут, чтобы успеть на нужную электричку. Она быстро допила кофе, ощущая его горьковатый привкус на языке. – Тёмочка, давай быстрее с лодочкой. Нам пора. Одевай курточку и… Где твой рюкзак?

Найти и н

– Он там! – Тёма указал пальцем, испачканным в сыре, в сторону прихожей. – Я уже сложил самолетик капитана! И сменку! И динозавра Борю! Он тоже едет на совещание!

Вера вздохнула, но улыбка не сходила с ее лица. Его энергия была заразительной, даже когда она торопилась. Она схватила свой портфель, проверила на ощупь папку с распечатками – вот она, главная по сей день. Распечатки анализа фонетических паттернов редкого наречия – ее пропуск к повышению. Мысленно она уже прокручивала ключевые тезисы, пытаясь заглушить легкую тревогу. Все будет хорошо. Подготовилась отлично. Просто донести мысль четко.

(08:05:42. Прихожая. Точка невозврата.)

Прихожая была узкой ловушкой. Куртки, шарфы, ее пальто, ботинки Тёмы, его ярко-синий детский рюкзак с вышитой на лямке красной ракетой – все это создавало ощущение тесноты и спешки. Воздух пахло кожей и запахом улицы, принесенным с вчерашней обуви.

– Рука, Тёма! – Вера автоматически протянула руку, натягивая перчатку левой рукой. Ее мысли все еще были наполовину в распечатках, наполовину в списке дел: купить сок Тёме, позвонить Алексею насчет оплаты садика, проверить, взяла ли она пропуск… – Крепко держись. На улице много людей.

Маленькая, теплая, чуть липковатая от остатков сыра ладошка уверенно вложилась в ее руку. Это ощущение – доверие, хрупкость, невероятная связь – пронзило ее на мгновение, как всегда. Она сжала его пальчики. Ее мальчик. Ее жизнь.

– Я крепко держусь, мам! – Тёма серьезно посмотрел на нее, подбоченившись свободной рукой, на которой болтался рюкзак. – Я же капитан! Капитаны не теряются!

– Молодец, капитан, – Вера открыла дверь. Поток прохладного утреннего воздуха, смешанный с выхлопными газами и далеким запахом свежей выпечки из булочной на углу, ударил им в лицо. Шум большого города, еще сонный, но уже набирающий обороты, обрушился на них: гул машин, гудки, чьи-то шаги, отдаленный грохот трамвая. – Поехали!

(08:12:15. Улица. Нарастающий гул.)

Они шагали по тротуару, мимо знакомых витрин: аптека с зеленым крестом, круглосуточный магазин с мигающей неоновой вывеской, цветочный киоск, где только что выставили ведра с тюльпанами. Тёма то и дело пытался отвлечься: то на голубя, ковыряющего что-то у водосточной трубы, то на яркую рекламу нового мультфильма на остановке, то на огромную собаку, которую вел прохожий.

– Мам, смотри! Динозавр! Настоящий! – он восторженно указал на граффити на глухой стене – стилизованного тираннозавра.

– Очень страшный, – улыбнулась Вера, мягко, но настойчиво направляя его вперед. Она чувствовала, как его ручка в ее руке то расслаблялась, когда он увлекался, то снова сжималась, когда он возвращал внимание к пути. Ее собственные пальцы были напряжены. Время. Оно текло сквозь пальцы, как песок. 08:15. Электричка через 12 минут. Если не успеют – придется ждать следующую полчаса. А это значит – опоздание наверняка. Начальник, Михаил Сергеевич, терпеть не мог опозданий. Его холодный, оценивающий взгляд уже мерещился ей. "Вера Викторовна, пунктуальность – основа профессионализма. Особенно в криптолингвистике." Его голос, как наждачная бумага, скреб у нее в мозгу.

Она ускорила шаг. Тёма немного отстал, запнувшись о неровную плитку.

– Мам, слишком быстро! – он запротестовал.

– Прости, солнышко, маме надо успеть, – Вера сжала его руку чуть сильнее, почти потащив за собой. Ее сердце колотилось уже не только от спешки, но и от нарастающей тревоги. Не опоздать. Не опоздать. Эта мысль забивала все остальное.

(08:17:03. Перекресток. Звонок.)

Они подошли к оживленному перекрестку. Горел красный. Перед ними копилась толпа людей с утренними лицами – сосредоточенными, усталыми, торопливыми. Гул машин был оглушительным. Вера нервно посмотрела на часы. 08:17. Электричка через 10 минут. Бежать. Надо бежать, как только загорится зеленый.

Именно в этот момент зажужжал телефон в кармане ее пальто. Вибрация отозвалась гулким эхом где-то под ребрами. Вера вздрогнула. Кто? Михаил Сергеевич? Проверить, вышла ли она? Или Алексей? Сообщить, что прилетел?

Она вытащила телефон, не отпуская руки Тёмы. На экране – служебный номер. Михаил Сергеевич. Холодок пробежал по спине. Он знает. Чувствует, что я опаздываю.

– Мам, смотри, светофор! – Тёма дернул ее руку, указывая на загоревшийся зеленый человечек. Люди вокруг них тронулись с места, потоком устремившись через дорогу.

Телефон неумолчно вибрировал, настойчиво, требовательно. Звонит. Не отстанет. Вера колеблясь секунду. Поднять? Сказать, что уже в пути? Или проигнорировать? Но если проигнорировать… Андрей Петрович мог быть злопамятным. Это могло стоить ей проекта. Карьеры.

Инстинкт, вымуштрованный годами в строгой иерархии НИИ, взял верх. Одной рукой она крепче сжала портфель, другой поднесла телефон к уху, нажав кнопку приема вызова. Ее пальцы, державшие руку Тёмы, на мгновение ослабили хватку. Не отпустили совсем, но ослабили, переключив часть внимания на трубку.

– Алло? Андрей Петрович? – ее голос прозвучал чуть выше обычного, напряженно.

В трубке раздался его резкий, лишенный интонаций голос, заглушаемый городским шумом:

– Вера Викторовна? Вы где? Совещание перенесено на девять. Срочно. Прибыл представитель спонсора. Будет обсуждаться финансирование «Эхо-Сканера». Ваше присутствие критически важно. Будьте в кабинете к 8:45 для брифинга. Поняли?

Перенос? На 8:45? Вера растерялась, пытаясь перестроить планы в голове. Значит, электричка… еще есть шанс? Но к 8:45… Это впритык, если без задержек.

– Да, Андрей Петрович, поняла. Я как раз в пути. Буду к 8:45, – проговорила она, стараясь, чтобы голос звучал уверенно. Ее мозг лихорадочно пересчитывал время. Сейчас 08:17… Электричка в 08:25… В пути 15 минут… Плюс 10 минут пешком от станции… Успеть можно. Только бы не задержали электричку…

– Хорошо. Не подведите. От этого зависит многое, – его голос не обещал ничего хорошего в случае провала. Связь прервалась.

Вера опустила телефон, облегченно выдохнув. Успеем. Она повернулась к Тёме, чтобы сказать, что все в порядке, что они успеют на метро и купят сок…

И в этот миг мир взорвался.

(08:17:48. Минус Одна Секунда.)

Это не был звук в привычном понимании. Сначала возникло ощущение чудовищного, всесокрушающего давления. Воздух сжался в плотную, невидимую стену и ударил в грудь, в уши, в лицо с такой силой, что Вера физически ощутила, как ее внутренности сместились, сжались в комок. Звук пришел позже – не грохот, а нечто гораздо более ужасное: оглушительный, рвущий барабанные перепонки хлопок, переходящий в низкочастотный рев, как будто сама земля разверзлась и завыла. Он не просто ударил по ушам – он проник в кости, в зубы, в самую сердцевину мозга, вытесняя все мысли, все чувства, кроме первобытного ужаса.

Вера не упала. Ее отбросило. Как тряпичную куклу. Ее тело, невесомое и беспомощное, описало короткую дугу в воздухе. Она не видела взрыва. Она не видела огненного шара, разорвавшегося в считанных метрах от них, у входа в станцию метро, куда они направлялись. Она не видела летящих осколков стекла, бетона, металла. Она не видела людей, исчезающих в этом аду.

Она ощутила только:

1. Тепло. Секундную, испепеляющую волну жара, обжигающую лицо и руки.

2. Удар. В спину, в затылок – как будто гигантский молот вогнал ее в асфальт.

3. Потерю. Ее пальцы, только что чувствовавшие маленькую, теплую ручку, пустые. Совершенно пустые. Никакого сопротивления, никакого веса. Только холодный уличный воздух, обжигающий кожу там, где мгновение назад было детское тепло.

4. Тишину. После чудовищного рева наступила абсолютная, звенящая, давящая тишина. Как будто кто-то выключил звук у всего мира. Ее собственный крик, если он и был, она не слышала.

Она приземлилась на что-то твердое и шершавое – тротуар? Асфальт? – боком. Боль пронзила бедро, плечо, голову. Глаза заволокло белой пеленой, потом черными мушками. Она пыталась вдохнуть, но в горле стоял ком пыли и гари, едкий, химический запах, перебивающий все остальное – запах горящего пластика, металла, чего-то сладковато-приторного и отвратительного. Она закашлялась, судорожно, до рвотных спазмов, слезы ручьем текли по лицу, смешиваясь с грязью. В пыли и дыму, сквозь звон в ушах, перед глазами Веры вдруг всплыла картинка – такая яркая, что на миг заглушила хаос. Прошлым летом, на даче у родителей. Тёма, в панамке, съехавшей набок, бегает по траве с сачком, гоняясь за бабочкой. Его смех – звонкий, как бубенчик, – разносится над лугом. «Мам, смотри, она танцует!» – кричит он, запыхавшись, тыча пальцем в желтую капустницу, порхающую над ромашками. Вера сидит на крыльце с кружкой чая, улыбается, чувствуя, как солнце греет щеки. «Поймай, капитан!» – подначивает она. Он оборачивается, глаза сияют, как два спелых черничника: «Я поймаю! Для тебя!» Картинка мигнула и исчезла, вытесненная серой пеленой пыли. Вера зажмурилась, пытаясь удержать этот свет, этот смех, но реальность вгрызалась в нее, как зверь. Рюкзак. Лужа. Самолетик.

08:17:52. Первое осознание. Хаос.

Зрение возвращалось обрывками, как плохо настроенный телевизор. Белая пелена рассеялась, но картинка была смазанной, дерганой. Она лежала на боку, щекой прижавшись к холодному, пыльному асфальту. Перед глазами проплывали обрывки кошмара:

Пыль. Густая, серая, ядовитая пелена, застилавшая все, как туман. Она клубилась, оседала на ресницах, лезла в нос и рот.

Дым. Черные, едкие клубы дыма не давали вздохнуть.

Осколки. Мелкие осколки стекла, сверкающие на асфальте вокруг нее, как слезы. Крупные куски непонятного чего-то – обломки стен? Витрин? Машин?

Цвет. Ярко-желтый. Кусок ткани. Знакомая ткань. Рядом с ее лицом. Его футболка с ракетой? Нет… Просто похожий цвет. Просто тряпка.

Движение. Фигуры людей, мечущиеся в пыли и дыму, как тени. Кто-то бежал мимо нее, спотыкаясь. Кто-то сидел на корточках, раскачиваясь. Кто-то кричал, но звук доносился приглушенно, как из-под воды, сквозь звенящую тишину в ее ушах.

Тёма…

Мысль пронзила мозг, как раскаленная игла. Острая, ясная, несущая адскую боль. Тёма! Где Тёма?!

Она попыталась встать. Тело не слушалось. Нога горела, рука онемела. Голова раскалывалась от боли. Она уперлась локтями в асфальт, пытаясь приподняться. Пыль въедалась в порезы на ладонях. Она повернула голову туда, где должен был быть Тёма. Туда, где секунду назад он стоял, крепко держась за ее руку. До взрыва.

(08:18:03. Обретение. Конец света.)

Взгляд упал на объект в метре от нее. Ярко-синий. Знакомый синий. С вышитой красной ракетой на лямке.

Рюкзак Тёмы.

Он лежал на боку, как брошенная игрушка. Одна лямка была порвана. Из открытого основного отделения вывалилось несколько предметов:

1. Пластиковый игрушечный самолетик нового капитана – ярко-оранжевый, с белыми звездами на крыльях. Он лежал на асфальте, неподалеку от рюкзак, словно совершивший аварийную посадку.

2. Маленькая коробочка сока с трубочкой – помятая, но целая.

3. Плюшевый динозавр Боря – серый, с одним оторванным глазом, утыканный мелкими осколками стекла, словно в страшных колючках.

4. И… Лужа. Темная, почти черная в серой пыли, медленно растекающаяся под рюкзаком. Она имела странный, маслянистый отблеск. От нее шел слабый, но отчетливый, тошнотворно-медный запах. Запах свежей крови.

Вера замерла. Весь мир сузился до этого пятна синего пластика рюкзака, оранжевого самолетика и черно-красной лужи, медленно ползущей по асфальту, подбираясь к игрушкам. Звуки – крики, сирены где-то вдали, треск огня – доносились как сквозь толстую ватную стену. Ее собственное дыхание остановилось. Сердце, которое бешено колотилось секунду назад, замерло, превратившись в ледяной ком в груди.

Она не видела тела. Она видела только рюкзак. Его рюкзак. И лужу. Его кровь.

"Я крепко держусь, мам! Я же капитан! Капитаны не теряются!"

Слова прозвучали в ее голове с леденящей ясностью. Ирония была чудовищной, невыносимой.

Она отпустила его руку.

Всего на секунду. На одну роковую, ничтожную, бесконечно растянувшуюся сейчас в вечность секунду. Она отвела взгляд. Отвлеклась на телефон. Ослабила хватку.

Ее пальцы, которые только что чувствовали его тепло, сжались в кулаки, впиваясь ногтями в ладони, в порезы от стекла. Боль была ничто по сравнению с тем, что разрывало ее изнутри. Это не было чувством. Это было знанием. Физическим ощущением пустоты, провала, абсолютной, бесповоротной потери. Как будто у нее вырвали часть души, часть плоти, оставив кровавую, дымящуюся рану.

Она не закричала. Не зарыдала. Она просто смотрела. Смотрела на синий рюкзак. На оранжевый самолетик. На черно-красную лужу, которая росла, медленно поглощая отражение серого неба в своих маслянистых разводах. Ее сознание отказывалось обрабатывать реальность. Это был сон. Кошмар. Скоро она проснется, и Тёма будет будить ее своей теплой ручкой…

Сирена "скорой помощи", резкая, пронзительная, ворвалась в ее вакуум тишины. Она завыла совсем близко, заставляя вибрировать асфальт под ее щекой. Кто-то схватил ее за плечо, пытаясь перевернуть на спину. Голос, мужской, напряженный, доносился как издалека:

– Девушка! Девушка, вы слышите? Где болит? Можете двигаться? Девушка!

Вера не реагировала. Ее взгляд был прикован к рюкзаку. К луже. К самолетику. Ее рука, словно сама по себе, медленно, преодолевая сопротивление онемевших мышц, потянулась вперед. Не к рюкзаку. К маленькому оранжевому самолетику, лежащему на краю ужасной лужи. Пальцы дрожали, покрытые пылью и кровью – ее собственной? Его? – коснулись холодного пластика.

Она подобрала его. Зажала в кулаке. Пластик был холодным. Совершенно холодным. Ни капли тепла.

– Тёма… – ее губы шевельнулись, издав хриплый, беззвучный шепот. Не крик. Не вопль. Просто имя. Прощальное. – Тихий час… уже?

Потом черная волна накрыла ее с головой, смывая синий рюкзак, оранжевый самолетик, черно-красную лужу и весь мир в небытие. Последним ощущением был холод пластика в ее сжатой ладони и ледяная пустота там, где секунду назад билось ее солнце. Минус одна секунда. Навечно.

Глава 1: Осколки Вечности

(08:18:07. Адрес: Перекресток. Асфальт.)

Холод. Первое отчетливое ощущение после немого ужаса и оглушающей тишины. Холод асфальта, въедающийся в щеку, холодный пластик самолетика, впившийся в ладонь так, что костяшки побелели. Он был крошечной, нелепой точкой отсчета в рушащемся мире. Оранжевый. Яркий. Холодный. Как космос, куда улетел ее капитан.

Звуки возвращались не волной, а обломками. Нестройный хор человеческих стенаний – низкий стон мужчины, переходящий в икоту, пронзительный, нечеловеческий визг женщины, детский плач, прерывающийся кашлем. Где-то близко шипело и потрескивало – огонь пожирал что-то. Над всем этим, пробивая звенящую глухоту в ушах Веры, нарастал вой сирен. Не одна, а множество – скорые, полиция, пожарные. Они сливались в один протяжный, животный вопль города, получившего смертельную рану.

Пыль. Она была везде. Серый, едкий туман, оседающий на ресницы, забивающий носоглотку сладковато-горькой смесью гари, бетонной крошки, сгоревшей изоляции и того самого, тошнотворно-медного запаха, что исходил от лужи под синим рюкзаком. Вера попыталась вдохнуть глубже, чтобы крикнуть имя, но пыль впилась в горло, спровоцировав новый приступ судорожного, рвущего кашля. Каждый спазм отдавался острой болью в боку, в бедре, в затылке. Слезы текли ручьями, оставляя грязные борозды на щеках, смешиваясь с пылью в липкую кашу.

Тёма.

Имя пронеслось в сознании не мыслью, а физическим ударом под дых. Она зажмурилась, вжимаясь лицом в асфальт, пытаясь сбежать от картинки: синий рюкзак, оранжевый самолетик, черно-красная лужа. Но картинка жгла сетчатку изнутри, ярче любого взрыва. Его кровь. Теплая, живая, пульсирующая секунду назад в крошечной ручке, впитанная в пыльный асфальт. Остывающая.

"Я крепко держусь, мам! Я же капитан! Капитаны не теряются!"

Голосок. Чистый, звонкий, полный наивной уверенности. Он звучал внутри ее черепа, обжигая больнее пламени. Ирония была чудовищной. Она отпустила. Всего на секунду. На одну проклятую, роковую секунду внимания к телефону, к голосу Михаила Сергеевича, к своей проклятой карьере. Ее пальцы, которые должны были быть щитом, крепостью, опорой – ослабили хватку. И Вселенная упала в эту щель.

Чья-то рука, сильная, грубая, схватила ее за плечо, пытаясь перевернуть на спину.

– Девушка! Эй! Слышишь? – Голос мужчины, хриплый от пыли и напряжения, пробивался сквозь вой сирен и звон в ушах. – Открой глаза! Где болит? Ноги чувствуешь? Девушка!

Вера не сопротивлялась. Ее тело было тряпичной куклой, наполненной свинцовой тяжестью и болью. Она позволила перевернуть себя. Небо над ней было не голубым, а грязно-серым от дыма и пыли. Солнце, которое еще недавно ласкало Тёму в спальне, исчезло, затянутое саваном катастрофы. В лицо ударил запах гари – едкий, химический, с нотками горелого мяса. Она снова закашлялась, выплевывая комки пыли.

– Глаза открыла, хорошо, – мужчина склонился над ней. Его лицо было покрыто серой взвесью, как маской, только глаза, воспаленные, испуганные, выделялись красными пятнами. На нем была куртка курьера, порванная на плече, под ней виднелась окровавленная футболка. – Держись, скорая уже тут. Где болит больше всего?

Вера не отвечала. Ее взгляд, мутный, невидящий, скользнул мимо него. Он искал только одно. Синий. Красную ракету. Рюкзак был всего в метре, но казался недостижимым островом в море хаоса. Рядом с ним мелькнул белый халат. Медработник? Кто-то склонился над… над лужей? Над тем местом? Вера рванулась вперед, забыв о боли.

– Тёма! – Хрип вырвался из ее пересохшего горла, больше похожий на стон раненого зверя. – Мой… сын… Там! Рюкзак!

Она попыталась встать, опираясь на локоть. Острая боль пронзила левую ногу от бедра до колена. Она ахнула, рухнув обратно. Мужчина-курьер удержал ее.

– Лежи! Не двигайся! – прикрикнул он, но в его глазах мелькнуло понимание и жалость. Он посмотрел туда, куда указывала Вера. Увидел рюкзак. Увидел медсестру, которая осторожно, с каменным лицом профессионала, отодвигала его в сторону, освобождая доступ к тому, что было под ним. Медсестра мельком посмотрела в их сторону, и в ее взгляде не было надежды. Только тяжесть и сосредоточенность. Она что-то сказала другому медику, который подбежал с носилками.

– Там… ребенок? – тихо спросил курьер, уже зная ответ.

Вера завыла. Низко, протяжно, откуда-то из самой глубины развороченной души. Это был звук абсолютной, бесповоротной потери. Звук разрываемой материнской утробы. Она забилась в истерике, пытаясь вырваться, доползти, увидеть, прикоснуться, отменить этот кошмар. Курьер, сильный мужчина, с трудом удерживал ее, прижимая к асфальту.

– Успокойся! Нельзя двигаться! Ты ранена! – Он почти кричал, но его голос тонул в ее рыданиях и общем гуле катастрофы. – Они помогут! Дай им помочь!

Но Вера не слышала. Она видела только, как двое медиков что-то осторожно поднимали с земли и быстро, почти бегом, понесли к одной из уже стоящих "скорых". Не к носилкам – к чему-то маленькому, завернутому в серебристое термоодеяло, небрежно наброшенное. Один угол одеяла откинулся, и Вера мельком увидела клочок ярко-желтой ткани. Его футболка. Ракета. Заляпанная серой грязью и… красным.

– Нет! – Ее крик перекрыл все звуки. – Нет! Тёма! Отдайте его! Мой сын! ОТДАЙТЕ ЕГО МНЕ!

Она вырвалась. Нечеловеческая сила боли и отчаяния подбросила ее тело. Она вскочила, не чувствуя боли в ноге, и бросилась за медиками. Прошла три шага. Четвертый нога подломилась. Она рухнула лицом вниз на острые осколки стекла и бетона, расцарапав руки, лицо. Кровь горячей струйкой потекла из надреза на лбу, смешиваясь со слезами и пылью. Она ползла. Царапая асфальт ногтями, уже обломанными и кровоточащими, оставляя кровавые полосы. К "скорой". К двери, которая захлопывалась перед тем серебристым свертком.

– Остановитесь! Пожалуйста! Он мой! Тёма! – Она била кулаками в закрытую дверь машины, в колесо. – Откройте! Я его мама! Я должна быть с ним! ТЁМААА!

Дверь "скорой" не открылась. Машина, мигая синим, с воем сирены, тронулась с места, объезжая завалы. Она увозила то, что осталось от ее солнышка. Без нее. Вера застыла на коленях, глядя вслед удаляющимся огням. Ее тело тряслось в немой истерике. Слезы перестали течь. Казалось, высохли все источники влаги в теле. Во рту стояла горечь пепла и безысходности.