Ад за углом

Дисклеймер

Наркотические и психотропные вещества, а также иные запрещённые препараты упоминаются в книге исключительно как часть описываемых жизненных событий.

Автор и издательство не преследуют цели пропаганды, оправдания или популяризации употребления наркотических средств.

Напоминаем, что указанные вещества включены в Перечень наркотических средств, психотропных веществ и их прекурсоров, оборот которых запрещён на территории Российской Федерации (в соответствии с Федеральным законом № 3-ФЗ «О наркотических средствах и психотропных веществах» от 8 января 1998 года).

Предисловие

В этой книге много рассказчиков, не только я один, просто потому, что так лучше! Знаю, это не совсем типично для автобиографии, но пусть так и будет – свою книгу мне хотелось видеть именно такой.

Если бы повествование велось только от моего лица, кое-чему из написанного мало кто бы поверил. Я уверен, что в своих автобиографиях некоторые излишне драматизируют, преувеличивая те или иные вещи, поэтому, если бы эти истории были рассказаны исключительно мной, они могли бы показаться надуманными. «Да ну, быть такого не могло!» – сказали бы вы. Возможно, услышав эти истории от кого-то еще, вам будет проще в них поверить, тем более что все это – чистая правда.

В книге члены моей семьи описывают события, которые имели место до моего рождения или когда я был еще слишком мал, чтобы по-настоящему понимать, что на самом деле происходит. В ней вы также найдете рассказы друзей, тех, кто помнит какие-то случаи из прошлого лучше меня – ведь я годами курил травку, да и других наркотиков в моей жизни хватало. Понимаете, о чем я? Иногда лучше послушать кого-то еще, чтобы увидеть картину целиком.

Список соавторов

Мартин Годфри – Двоюродный дед

Тони Гэст – Дядя

Мишель Портер – Двоюродная сестра

Рой Тоус – Отец

Марлоу Портер – Тетя

Уитли Аллен – Друг

Рэй Майти – Smith & Mighty

Роб Смит – Smith & Mighty

Марк Маро – Генеральный директор Island Records

Джулиан Палмер – Island Records

Терри Холл – The Specials

Шон Райдер – Happy Mondays, Black Grape

Бен Уинчестер – Организатор выступлений (Агентство Primary Talent)

Пит Брикетт – Бывший участник концертной группы

Перри Фаррелл – Jane’s Addiction, Porno For Pyros

Амани Вэнс – Подруга

Ли Джаффе – Фотограф

Сизар Асейтуно – Друг

Маи Лукас – Фотограф, подруга

Шарль де Линьер – Друг

Хорст Вайденмюллер – !K7, менеджер

Мэйнард Джеймс Кинан – Tool, A Perfect Circle

Мари – Дочь

Глава 1. Пэдстоу-роуд, 13

Мое первое детское воспоминание – гроб, в котором лежит тело мамы. Мне было четыре года. В те времена, когда кто-то умирал, гроб оставляли в доме на неделю или две, чтобы до похорон все члены семьи могли проститься с усопшим. Я был еще слишком мал, чтобы осознать, что происходит, хотя по опечаленным и заплаканным лицам приходивших к нам родственников догадывался, что случилось что-то плохое. Я понятия не имел о том, что мама свела счеты с жизнью.

Гроб поместили в комнате напротив моей. По ночам, когда все засыпали, я заходил туда, вставал на стул и заглядывал внутрь. Гроб оставляли открытым, и тело мамы лежало прямо передо мной. Я ничего не чувствовал. Понимал, что это моя мама, но до конца осознать, что произошло, не мог. Таким и осталось в памяти первое воспоминание из детства: мне четыре года, и я захожу в ту самую комнату.

Порой я ловлю себя на мысли, что совершенно ничего не помню до этого момента. Я даже не помню, какой была мама: помню только, как увидел ее, когда она уже была мертва. Удивительно, но то, что осталось у меня в памяти не кажется мне жутким или неприятным. Воспоминания большинства людей связаны со школой, родным домом и подобными вещами, но мне запало в душу именно это.

Все происходило в доме моей прабабушки на Барнстейпл-роуд в Ноул-Уэсте (белом гетто Бристоля), построенном в 1930-х с целью очистить центр города от трущоб. Первыми туда перебрались мои прабабушка и прадед (тогда они были еще совсем юными) и начали обживаться в недавно построенном муниципальном доме.

Многие, наверное, знают, что я рос в суровой семье с непростыми нравами, но мало кому известны подробности. В Англии мы были одной из первых семей смешанной расы, которая насчитывала несколько поколений. Мой дед Куэй был африканским солдатом и какое-то время служил в Ноул-Уэсте. Никто точно не знает, откуда он родом, хотя в Гане есть племя под названием Куэй. Готов поспорить, что в родословной деда найдется немало историй, связанных с рабством.

В Ноул-Уэсте он встретил белую девушку по имени Вайолет, и у них родился ребенок. Спустя какое-то время дед покинул Англию, так что их дочь, моя мама, Максин Куэй выросла под присмотром белой половины семьи. И хотя она была метиской, в культурном отношении мама была очень «белой». А учитывая район, где она выросла, можно было предположить, что в будущем Максин выйдет замуж за белого парня.

Однако мама начала встречаться с ямайцем по имени Рой Тоус – моим будущим отцом. Не могу точно сказать, как именно они познакомились. Перед тем как перебраться в Бристоль, Рой какое-то время жил в Лондоне, а его отец был участником одной из самых известных в Британии саундсистем1 – Tarzan the High Priest. Мой отец так и не стал англичанином. Он продолжал оставаться истинным ямайцем в том, что касалось традиций в еде, и даже возглавлял команду по игре в домино, с которой исколесил всю страну.

Вероятно, Рой был первым ямайцем, с которым у моей мамы сложились такие близкие отношения. Они часто посещали одни и те же клубы, например Bamboo в Сент-Полсе, черном гетто Бристоля. Заведение славилось хорошей музыкой и пользовалось большой популярностью среди всех местных жителей, не только темнокожих, так что мне нравится представлять, что они встретились именно там.

Родители так и не поженились. Правда, когда 27 января 1968 года родился я, мама уговорила Роя дать мне его фамилию. Если бы у меня осталась мамина, я был бы Куэй, а если бы она сохранила бабушкину, то Годфри, но в те времена было принято давать детям фамилию отца. Так я стал Эдрианом Николасом Мэттью Тоусом.

Родственники рассказывали, что мы с мамой были очень близки, но я совсем ее не помню, за исключением того момента, как увидел ее лежащей в гробу. Гораздо позже я узнал, что она увлекалась поэзией и даже кое-что писала сама. Когда в середине девяностых британский телеканал Channel 4 снимал «Tricky: Naked and Famous», небольшую документальную ленту обо мне, кто-то из членов нашей семьи передал съемочной группе мамины стихи. Тетушка Марлоу прочла их на камеру. Я и понятия не имел об этом мамином увлечении, пока не увидел готовый фильм, а ведь к тому моменту я уже выпустил два или три альбома, так что все начало вставать на свои места.

Само собой, в те годы маме некуда было пойти со своими стихами. Пусть бы она даже писала, пока руки не отвалятся – у нее все равно не было ни единого шанса опубликовать их. Ей просто нравилось излагать свои мысли на бумаге, чем она с удовольствием и занималась. В стихотворении, прочитанном тетей, говорилось об уникальности и неповторимости каждого человека, и в этом тоже был некий смысл.

В 1972 году, в день своей смерти мама надела лучшее платье и отправилась в гости к родным. Все были удивлены ее внешним видом, ведь так обычно одевались лишь по воскресеньям: «Чего это ты так разоделась? Собралась куда-то?» На что мама ответила: «Да так, никуда». Вернувшись домой, она написала письмо, в котором попросила тетушку позаботиться обо мне, и приняла смертельную дозу таблеток, скорее всего, снотворного. Родственники рассказывали, что никто в семье не ожидал от нее такого поступка, ведь в поведении Максин не было ни малейшего намека на то, что она собирается наложить на себя руки. Единственным, что показалось им необычным в тот день, был ее наряд.

Маму обнаружил отец. Он так и не смог оправиться от всей этой истории – никогда больше не вспоминал о том дне. И, раз уж об этом зашла речь, он вообще редко говорил со мной о маме. Лишь однажды ни с того ни с сего произнес: «Твоя мама гордилась бы тобой». И больше не касался этой темы. Отец был еще совсем молодым парнем, когда это произошло. Представьте, что он пережил, когда нашел бездыханное тело своей возлюбленной.

До случившегося мамины родственники хорошо относились к Рою, но после все изменилось. Бабушка недолюбливала моего отца: думаю, винила его в смерти своей дочери. Но в действительности он не был причастен к случившемуся. Дело в том, что мама страдала эпилепсией. Приступ мог случиться в любой момент, поэтому с ее недугом присматривать за мной и моей сестрой Лианной было, мягко говоря, непросто. Неизвестно, что могло бы произойти, не окажись никого рядом во время очередного припадка. Мне кажется, мама просто устала бороться со своей болезнью. Но бабушку тоже можно понять – проще всего было спустить всех собак на отца. Гораздо легче, когда есть кого винить.

На первых порах Рой периодически навещал меня, но через некоторое время мой двоюродный дядя Мартин, отбывавший на тот момент семилетний срок в тюрьме Дартмур, отправил оттуда письмо прабабушке, в котором говорилось: «Рою за многое придется ответить». Чуть ли не прямым текстом он дал понять, что после освобождения первым делом планирует разобраться с моим отцом. Эта новость быстро долетела до Роя. Отец предпочел держаться от нас подальше, ведь дядя Мартин грозился убить его. Много лет спустя он так объяснил свой поступок: «Останься я с тобой тогда, меня бы не было рядом сейчас».

Со стороны может показаться, что у меня было трудное и безрадостное детство. Но я никогда не ощущал его таковым. Хоть Ноул-Уэст и был бедным районом, я не чувствовал себя там в опасности. Тем не менее был в курсе, что люди из других частей города обходили это место стороной. У района была дурная репутация.

Из-за моего цвета кожи люди часто думают, что Ноул-Уэст был черным районом, но на самом деле там проживали преимущественно белые, включая большую часть моей семьи. Любопытно, что, будучи представителем меньшинства, в детстве я никогда не сталкивался с расизмом. Я узнал о нем позже, когда обзавелся деньгами и стал знаменит.

У нас очень многонациональная семья. Мой прапрадед, Дэниел Лоуренс – на четверть ямаец и на четверть испанец – был моряком. Он прибыл в Корнуолл с Ямайки в 1915 году и так и остался там, а моя прапрабабушка Минни, работавшая на оловянных рудниках неподалеку, родилась в абсолютно белой семье. Вот они точно не понаслышке знали, что такое расизм, ведь в Корнуолле в то время почти не было темнокожих.

Их дочь, моя прабабушка Маргарет (Мага), была метиской. Когда она вышла замуж за моего прадеда, семья отреклась от него. Он носил фамилию Годфри – их род происходил из семейства известных землевладельцев не то Уэльса, не то Ирландии. Вероятно, в их родословной можно найти представителей королевских или аристократических кровей, ведь у них даже был свой герб. Годфри не были сказочно богатыми, но владели несколькими фермерскими хозяйствами и точно были состоятельнее многих.

В молодости прадед, которого в округе прозвали Фармером2, торговал лошадьми. В Англию он привозил их из Ирландии: не берусь судить, законно это было или нет. Семейство Годфри было категорически против его отношений с Маргарет – все связи между прадедом и его семьей были окончательно разорваны сразу после их бракосочетания. Именно Фармер с супругой со временем переехали в Бристоль и осели в Ноул-Уэсте.

За век или два до этого в Бристоле процветала работорговля. Здесь строились практически все рабовладельческие суда Англии. Вообще-то это достаточно щекотливая тема, ведь даже Колстон-Холл, самый посещаемый концертный зал в Бристоле, был назван в честь Эдварда Колстона, одного из судостроителей; правда, ходят слухи, что зал собираются переименовать. К тому же Бристоль являлся крупным работорговым портом, через который ежегодно переправляли сотни темнокожих невольников. В городе до сих пор остались улицы с говорящими названиями: Блэкбой-Хилл и Уайтлэдис-роуд3.

Большая часть темнокожих в Бристоле происходит от американских солдат, дислоцированных там во время Второй мировой войны, – отец моей мамы был одним из них. Но черных военных не всегда принимали там с распростертыми объятиями: дядя Мартин собственными глазами видел, как одного из них до смерти забили прямо у дома моей прапрабабушки.

Когда я показываю наши семейные фото, многие восклицают: «Ого, какие вы все разные!» Но для нас это не было чем-то диковинным, мы даже не задумывались о том, что может быть по-другому. Мои бабушка и двоюродная сестра Мишель – белые, прабабушка выглядела как индианка, мой отец темнокожий, а у тетушки Марлоу испано-итальянские корни. Но это не имело для нас никакого значения – мы всегда были дружной семьей.

После смерти мамы все члены семьи сплотились, чтобы позаботиться обо мне. До восьми лет я жил с тетей Марлоу, затем в Ноул-Уэсте: поочередно у прабабушки с прадедушкой, Фармера и Маги, на Пэдстоу-роуд, 13, и у бабушки Вайолет на Барнстейпл-роуд. Их дома располагались в пяти минутах ходьбы друг от друга. В те дни можно было оставлять входную дверь открытой, так что я сновал туда-сюда, беспрепятственно попадая внутрь.

И хотя Ноул-Уэст скорее походил на гетто, кроме многоэтажек там было полно двухквартирных домов из красного кирпича, которые располагались на холмистых улицах, усаженных деревьями. Я очень рад, что мне не пришлось жить в одной из тех многоэтажек. В доме Фармера и Маги были только мы втроем. Думаю, мне невероятно повезло: прабабушка была жива до моих тринадцати или четырнадцати лет – редко кому выпадает возможность пообщаться со своими прадедами и прабабушками. У меня сохранились снимки трех или четырех поколений нашей семьи (мы с мамой там тоже есть) – все они сделаны на крыльце дома на Пэдстоу-роуд. У себя на шее я сделал тату с номером нашего дома. Для меня, как и для дяди Тони, тринадцать – счастливое число. Оно, безусловно, много для нас значит.

Помню, как Фармер настукивал ритм наперстками, а Мага напевала тюремные песни, аккомпанируя себе на стиральной доске и насвистывая в такт. Тюрьма для ее сына Мартина стала вторым домом, оттого и репертуар у Маги был соответствующим. В их доме не было ковров, лишь голый бетонный пол и камин. Прабабушка научила меня разводить в нем огонь. Мы не могли просто взять и посидеть у телевизора, ведь там его не было, так что все свободное время мы проводили на улице.

Каждый июнь все жители Пэдстоу-роуд выходили на улицу, чтобы отметить день рождения Ее Величества. Чествование проходило с размахом. Посреди дороги устанавливали палатки и столы с едой, в руке у каждого была кружка с изображением британского флага и портретом Королевы. Поразительно, но почти все обитатели гетто (даже самые отпетые футбольные хулиганы!) фанатично относились к этой чепухе, кажется напрочь забывая о том, что каждый божий день их притесняли и смешивали с грязью высшие слои общества. Я никогда не мог этого понять.

Я учился в начальной школе Конноут Роуд (теперь она называется Академия Оэйсис в Конноуте), где мы с моей сестрой Лианной были единственными темнокожими учениками. После смерти мамы Лианна около года жила у бабушки Маги, но дальше мы росли порознь и практически не общались друг с другом.

Мне никогда не приходилось покидать пределы района: Конноут находилась через дорогу от Пэдстоу-роуд и менее чем в десяти минутах ходьбы от Барнстейпл-роуд – все было в пешей доступности, так что до школы я добирался самостоятельно. В пять-шесть лет это доставляло мне массу удовольствия. Бояться было нечего, ведь все в округе друг друга знали. Вряд ли с тобой могло случиться что-то плохое – поблизости всегда был кто-нибудь из соседей. После школы я шел домой, пил чай и сразу же убегал гулять. Взрослые тогда сами выпроваживали нас: «Давай, иди поиграй на улице!» Мы шатались по паркам, катались на великах, зависали неподалеку от ларьков с едой и носились по району.

Частенько мы с приятелями околачивались в парке на Филвуд-Грин, прямо напротив молодежного клуба и дома моей бабушки. Летом мы гоняли мяч или просто валялись на траве. На другом конце парка находилась небольшая забегаловка, где стояли игровые автоматы и пинбол. Время от времени клуб организовывал автобусные поездки в Уэстон-сьюпер-Мэр, курортный городок на побережье, но в основном мы проводили время в парке, который к тому же был виден из окна моей спальни. С этим местом у меня связано много приятных воспоминаний – должен сказать, я неплохо проводил там время, сидя на солнышке и бездельничая.

Как-то раз, когда мне было примерно лет семь, я подрался в парке с каким-то парнем из-за футбольного мяча. Проезжавшая в тот момент мимо бабушка Вайолет все это видела. Вечером того же дня она усадила меня на колени и сказала мужу: «Ты видел, как он дерется, Уинстон? Он хорош!» Ба мной гордилась. Так меня и воспитывали.

Лишних денег у нас не водилось, но одет я был всегда хорошо. Сохранился отличный снимок, сделанный еще в семидесятых: на нем я в кремовой рубашке с узором, красном вязаном жилете и бежевых клетчатых брюках-клеш. Настоящий щеголь! Я практически не снимая носил футболку с изображением Марка Болана4 – мою первую и единственную футболку с изображением музыканта. Я надевал ее, когда в праздничные дни мы с тетей прогуливались по Блэкпулу и Уэстон-сьюпер-Мэр. Обожаю тексты Болана. Вы слышали песню «Cosmic Dancer»? Там есть такие строчки: «I danced myself right into the tomb, is it strange to dance so soon?»5 Первоклассный текст! Безумно жаль, что Болан ушел так рано. Для меня этот парень был пришельцем из другой галактики, гением и провидцем.

В детстве я никогда не грустил. Я был озорным и непослушным ребенком. Отсутствие в моей жизни мамы огорчало меня лишь тогда, когда, заходя за друзьями, я слышал, как они на прощание говорят: «Хорошо, пока, мам!» Только когда я слышал слово «мама», мне было по-настоящему больно. В остальном я был шаловливым ребенком и отлично проводил время.

В доме бабушки на Барнстейпл-роуд была мамина фотография, и каждый день, проснувшись, я смотрел на нее. Затем подходил к окну и, глядя на небо, произносил: «Доброе утро». Когда я был маленьким, все вокруг говорили, что мама теперь там, на небесах. Сейчас я не верю в эту чушь, но в детстве весь мир для тебя словно сказка. Подозреваю, что из-за отсутствия мамы в детстве в своих мечтах я переносился в воображаемый мир. Позже этим миром для меня стала музыка.

Бабушка любила слушать Билли Холидей6 на старом кассетном проигрывателе. Когда мне было шесть или семь, я играл, сидя на ковре посреди комнаты, а она наблюдала за мной – но не затем, чтобы я случайно не сунул пальцы в розетку, нет. Ба смотрела на меня и курила сигарету, стряхивая пепел в руку (в доме не было пепельницы), перетирала его в ладонях и вздыхала: «До чего же ты похож на свою мать!»

Насколько я помню, песни Билли Холидей были первым, что я услышал из музыки. Ее голос навсегда остался в моей памяти, как и слова бабушки о том, что я копия ее погибшей дочери. Безусловно, ба очень тосковала по ней, ведь она смотрела на меня, словно на экран телевизора. Моя сестра не похожа на маму – она больше пошла в отца. Я был слишком мал, чтобы понимать, что к чему. Должно быть, в каком-то смысле я заменил бабушке ее дочь. Я был призраком своей мамы.

Мне, наверное, было всего пять или шесть, когда у меня случился первый приступ астмы. Помню, как мой прадед Фармер держал меня за руку в доме на Пэдстоу-роуд, 13, потому что я не мог дышать. Он всегда так делал, когда я начинал задыхаться, поскольку не знал, чем еще мне можно помочь. Фармер сидел рядом со мной в маленькой комнате на втором этаже и сжимал мою ладонь до тех пор, пока мне не становилось лучше и я не засыпал. Первый ингалятор с вентолином7 появился у меня только в возрасте тринадцати или четырнадцати лет, ведь я жил с прабабушкой и прадедом, а люди их поколения не особо утруждали себя походами по врачам. Это сейчас все бегут в больницу по любому поводу: разболелся зуб – и человек уже сидит в приемном покое. В те времена так не было принято, по крайней мере в моей семье. Прабабушка ни разу не ходила к дантисту, а поскольку в то время сладости на столе были редкостью, так и прожила без единой пломбы. Что-то заболело? Приходилось терпеть, пока не пройдет само собой.

Судя по всему, до смерти мамы у меня не было проблем с дыханием, и когда я в конце концов обратился к врачу, то узнал, что появление астмы, вероятно, было спровоцировано пережитой психологической травмой, вызванной потерей мамы. Однажды, когда мне уже исполнилось восемь, приступ повторился – все произошло в том же доме, на бетонном полу, но рядом на этот раз оказались дядя Мартин и Мага.

– Ты ведь знаешь, почему это с ним происходит? – спросил Мартин у моей прабабушки.

– Нет. И почему же?

– Потому что он полукровка!

– Заткнись! – огрызнулась она. – Не смей говорить при нем такие вещи!

Эти слова навсегда отпечатались в моей памяти. Слышать подобное от Мартина было довольно странно, учитывая, что его мать была наполовину черной. Вряд ли он сказал это со злости – просто раньше у людей было такое мышление. Дядя Мартин не хотел меня обидеть – я знаю, ведь он любил меня! Так уж повелось в нашей семье, что все говорят друг другу правду прямо в лицо, ничего не утаивая и не приукрашивая.

На Пэдстоу-роуд мы жили как цыгане, отличие было лишь в том, что мы не разъезжали по округе табором, так что, на мой взгляд, мне досталось лучшее от обоих миров.

С Фармером и его сыном, моим дядей Мартином, мы часто ходили охотиться на кроликов. По ночам мы тайком пробирались на фермерские угодья; разумеется, это было незаконно и, что еще хуже – опасно, ведь нас в любой момент могли подстрелить. Но я обожал это дело. Фармер и Мартин брали с собой сети и остальное снаряжение. Мы использовали небольшие светильники или оставляли включенными фары автомобиля, но чаще ползали среди кустарников и сточных канав в кромешной тьме. Было по-настоящему весело, но в то же время жутковато. Помимо фермеров с ружьями, приходилось соревноваться в скорости еще и с быками. На одном из участков стояла табличка с надписью: «Возможно, вам удастся пересечь это поле за десять минут, но мой бык сделает это за три!» Риск всегда являлся частью веселья.

Снаряжение хранилось у прадедушки дома: длинные сети (их плела Мага) висели на стенах, а клетки с хорьками, которых мы запускали в кроличьи норы, находились на заднем дворе. Хорьки – одни из моих самых любимых животных: если хорек вцепился в руку, нужно с силой ущипнуть его за нос, и тогда он разожмет пасть. Наутро после удачной охоты вся кухня была увешана кроличьими тушками. До чего же я любил крольчатину! Бывало, мы питались и голубями, но в основном, конечно, кроликами. Стейки редко оказывались на нашем столе. Мы жили тем, что давала земля.

Не могу сказать, что мои ровесники из Ноул-Уэста занимались тем же. Но у меня была несколько иная ситуация: я воспитывался старшим поколением – все как в старые добрые времена – мы ели рагу из кроликов, хлеб с подливкой и овощи, что выращивали в саду за домом: морковь, картофель, стручковую фасоль и томаты. Не зря же моего деда прозвали Фармером! Иногда мы воровали яблоки с чужих участков. На стол годилось все, лишь бы выжить.

Провожая Фармера в последний путь, мы разложили его сети на машинах похоронного кортежа. Бабушка Вайолет подралась на улице с Мартином, потому что тот был вусмерть пьян и продолжал надираться, а его сестры, Оливия и Морин, устроили потасовку в катафалке, прямо у самого гроба.

По части ловли кроликов дядя Мартин тоже был не промах. К тому же он смахивал на цыгана: уиппеты8, лошади, здоровенные сапоги, ружье за плечом… После ночной охоты он заходил домой в штанах, подпоясанных шнурком вместо ремня, и со связкой кроликов на шее – мы всегда возвращались с парочкой, а порой и четырьмя-пятью тушками. Еще ребенком я научился, как правильно убивать кроликов: схватив его за горло, нужно резко потянуть вверх за подбородок, пока не раздастся хруст сломанной шеи. Это самый быстрый способ. Мартин знал, как освежевать и приготовить кролика. Охота требует большого мастерства.