Ад за углом

Все белые дети Ноул-Уэста умели драться, но у меня не было ощущения, что в то время вокруг было много жестокости, ведь я сам был одним из этих детишек. Сбиваясь в стаю, мы слонялись по району. Теперь, время от времени возвращаясь туда, я могу прочувствовать всю ту атмосферу со стороны, поскольку больше не живу там. Если вы зайдете в паб, в котором будут только жители Ноул-Уэста, то поймете, о чем я.

В детстве я никогда не сталкивался с открытой дискриминацией по цвету кожи, хотя для полицейских я был «черным ублюдком» – они докапывались до меня даже тогда, когда я всего лишь хотел прокатиться по району на машине. Однажды в Хартклиффе мне издалека кто-то даже крикнул «ниггер». Я воспринимаю это как часть уличной жизни – такой она и была, и меня это никогда не задевало: полицейские недолюбливали меня, и я отвечал им тем же – да пошли они! Вместе с тем я собственными глазами видел, как полиция избивает и арестовывает моих белых друзей из Ноул-Уэста, поэтому я убежден, что дело вовсе не в цвете кожи, а в самих реалиях уличной жизни.

В те годы в Ноул-Уэсте были определенные люди, которых стоило опасаться, например Уэйн Ломас. Он был отличным мужиком и неплохо ладил с моими дядями. Как-то раз я околачивался в пабе Robins. Незадолго до этого произошел один случай: старина Уэйни выстрелил какому-то парню в шею. Когда Уэйн зашел в паб, я сидел за барной стойкой, а мой кузен, кажется, играл в бильярд. Я знал Уэйна всю свою жизнь. Ломас подошел ко мне со словами: «Хочешь чего-нибудь выпить?», я ответил: «Да, конечно, Уэйн», после чего он заставил незнакомца, сидевшего рядом со мной, купить мне выпивки. Тот попытался отшутиться: «Да отвяжись ты!» В ответ на это Уэйн приставил к его шее ладонь, сложенную в форме пистолета.

Старина Уэйни был немного с приветом. Он пропал без вести в 1988 году. Кто-то убил его, и в конце концов его расчлененное тело обнаружили пять лет спустя в одном из домов в Саутвилле – оно было замуровано в бетонном полу террасы.

Многие из моих кузенов и дядей могли разделить его участь. Честно говоря, с одним из них именно это и произошло, и когда я начинаю всерьез об этом задумываться, то понимаю, что и меня могла постигнуть та же судьба.

Порой сложно бывает понять, что заставляет людей поступать тем или иным образом. Как-то раз дядя Мартин рассказал мне, что начал заниматься боксом в исправительной колонии. Ему было тогда около двадцати. Он занял первое место на соревнованиях в Эйвоне и Сомерсете и был допущен до национального финала в Лондоне. Дядя Мартин подходил по всем параметрам и сделал все возможное для того, чтобы принять в нем участие, но начальник колонии отказался отпускать его на бой. Несложно представить, каким важным событием в те годы могла стать для Мартина эта поездка: добившись признания на региональном уровне, он был готов идти дальше. После этого все в моей семье винили того мужика в том, как сложилась судьба дяди.

Услышав от Мартина эту историю, я стал считать так же. Думаю, именно поэтому он стал таким жестоким. Дядя Мартин любил бокс, и в той ситуации спорт мог стать для него настоящим спасением. Но начальник колонии поставил крест на его мечте. Иногда складывалось впечатление, что, когда Мартин вымещал злобу на ком-то, кто вставал у него на пути, он одновременно пытался сделать больно и тому человеку из своей молодости. Не берусь утверждать, что это абсолютная правда, но мне так казалось.

Можете поискать информацию о моем дяде в Google – найдете много интересного. В двадцать с небольшим его имя появилось на первой полосе Bristol Evening Post – в статье говорилось о том, что он находится в розыске то ли за похищение человека, то ли за нападение на кого-то с ножом. Сразу под заголовком «ПОРОЖДЕНИЕ ЗЛА» красовалась фотография Мартина в кожаной куртке с поднятым воротником.

Если вы хотите понять, кто я такой и откуда родом, вам стоит послушать его истории.

МАРТИН ГОДФРИ: Я родился в 1934 году, все мое детство прошло в Ноул-Уэсте. Район был настолько бедным, что нам часто нечего было есть: помню, как однажды моему брату пришлось распиливать буханку хлеба, таким он был черствым.

Отец, поначалу работавший на ферме на окраине города, ходил по домам в Ноул-Уэсте и Бедминстере и собирал кухонные объедки, которые предназначались на корм свиньям. Так продолжалось до тех пор, пока они с Магой сами не осели в Ноул-Уэсте.

Мы жили на Пэдстоу-роуд, 13, в обычном, ничем не примечательном муниципальном доме с пятью комнатами. На первом этаже располагались кухня и гостиная, а наверху три спальни: одна для родителей, одна для моих сестер, Олив, Вайолет и Морин, и одна для нас с братом Артуром. В доме было оживленно, каждый вечер женщины хлопотали на кухне.

Мне было пять, когда началась война. Это было ужасное время для Ноул-Уэста. Район постоянно подвергался авиаударам, поскольку поблизости находилось несколько аэродромов, где базировались американские военные. В дом, расположенный позади нашего, попала бомба, а ворота соседнего, сразу за углом, были все забрызганы кровью.

В общем, это было не самое безопасное место. Смешанным семьям приходилось очень туго: моя мама была наполовину черной, я – на четверть, так что отцу частенько приходилось пускать в ход кулаки, чтобы постоять за нас. Когда мне было примерно десять, один парень швырнул в меня камень, и тот угодил в левый глаз: с тех пор у меня на нем бельмо, и нормально вижу я только правым.

Как-то раз я стал свидетелем того, как жестоко избили двух американских военных – один из них в итоге скончался. Будучи еще совсем ребенком, я играл неподалеку от паба Venture Inn, когда увидел, как один из этих янки выскочил на улицу, преследуемый местными. Я побежал за ними. Американец попытался скрыться, но бедолагу догнали и навалились на него всей толпой. Когда нападавшие разошлись, приехала скорая. Краем уха я услышал, как врачи констатировали смерть.

Моя мать, Маргарет, была очень доброй женщиной. Она приглашала в дом темнокожих солдат и готовила для них еду. Это крайне раздражало соседей, и те закидывали наш дом камнями. После убийства того американца начались волнения, в ходе которых наш дом чуть не разгромили.

Однажды, когда я шел на занятия, начался очередной авианалет. Одна из бомб упала прямо на здание школы, и мы со всех ног бросились в убежище. Порой мы проводили там всю ночь, а то и две: от двадцати до пятидесяти человек, женщин и детей, набивались туда, как сардины в банку. Многие дома в нашем районе лежали в руинах, а поскольку это была беднейшая часть города, их долгое время никто не восстанавливал. Ноул-Уэст тогда не очень-то жаловали, но мы всегда любили свой район.

В окрестностях водились зайцы и кролики. Их было очень много, и это спасало нас от голода. Какое-то время мы снабжали кроликами весь район. Фармер брал нас с собой на охоту: по ночам мы натягивали сети, а днем использовали для их ловли хорьков и собак. Мы продавали кроликов по пять шиллингов за тушку, а за одну ночь иногда удавалось поймать от двадцати до тридцати штук. Охота помогала нам прокормить семью. Мне нравилось это занятие, но безопасным назвать его было нельзя: повсюду сновали лесники с ружьями, и, если ты попадался, тебя отдавали под суд. Для нас охота на кроликов была чем-то вроде семейного бизнеса. Мы занимались этим практически каждую ночь, преодолевая на велосипедах многие мили.

Все были в курсе этого нашего занятия. По пути в Уайтчерч находилась ферма одного мужика по имени Хейзел, куда мы частенько наведывались. Однажды он поймал меня и отобрал моего хорька, после чего Фармер пошел к нему и велел вернуть зверька, но тот отказался. Тогда отец вырубил его одним ударом, забрал хорька, и мы вернулись домой. С того дня у нас всегда были проблемы с Хейзелом: он расставлял капканы по всему участку и отправлял сыновей выслеживать нас.

Когда мне было лет двадцать, я следом за моей сестрой Морин уехал в Манчестер и в итоге прожил там шесть или семь лет. Моя племянница Максин тоже перебралась туда. Она была смышленой и очень приятной молодой леди: писала стихи, прилежно училась в школе, читала Шекспира. Максин хорошо одевалась и любила все яркое. Потом она встретила этого… отца Эдриана, и все пошло под откос. Максин вернулась в Бристоль, родила двоих детей, а затем покончила с собой. Я совсем ничего не знаю об этом парне, но сказать о нем что-то хорошее у меня язык не повернется. У Максин была эпилепсия, но не думаю, что это стало причиной ее поступка, ведь она страдала этим с самого детства. Тот негодяй гулял на стороне, и это не давало ей покоя. Скорее всего, Максин в конце концов доконало его поведение – этого мерзавца постоянно видели в компании других женщин.

Я был в тюрьме, когда домашние прислали мне письмо с известием о самоубийстве Максин. Я и представить не мог, что она на такое способна. Какой страшный позор, а все из-за того проходимца. В ответном письме я не скрывал эмоций по поводу случившегося. Написал, что мне жаль ее и что она не заслужила к себе такого отношения, поэтому ее парню лучше убраться из города. Полагаю, моя репутация сыграла определенную роль: в то время многие меня боялись.

Я не занимался ничем особенным, так, иногда участвовал в небольших потасовках в пабах. Дрались тогда все кому не лень, а я просто был в этом деле лучшим. Мне часто доводилось попадать в передряги – я жаждал острых ощущений, и насилие стало для меня способом их получить. Не то, чтобы я специально пытался нарваться на неприятности – с моей репутацией они сами меня находили, а в подобных ситуациях уже не пойдешь на попятную. Тогда все это казалось мне важным, но на самом деле я занимался ерундой, о чем сейчас сожалею.

Рядом со мной всегда был мой брат Артур, к тому же на тот момент обо мне на улицах уже ходила молва. Поначалу я дрался только на кулаках. Но после того, как один парень, с которым мы не поделили танцпол, саданул меня перочинным ножом в голову, я тоже начал повсюду носить с собой нож. Того парня я больше никогда не встречал.

Это были обычные уличные разборки. Я не считал, что состою в какой-то банде: мы с ребятами просто собирались компанией, шлялись по району и без конца нарывались на неприятности – чаще всего это заканчивалось мордобоем. Меня несколько раз отправляли в тюрьму и всегда за поножовщину: один раз на два года, затем на четыре и еще раз на семь лет.

В первый раз я сел после потасовки в пабе, в ходе которой я пырнул парня ножом. Он чудом выжил, а я оказался на скамье подсудимых и загремел в тюрьму Хорфилд на два года, но через полгода меня перевели в Уормвуд-Скрабс: поговаривают, я был самым молодым заключенным за всю ее историю. Там у меня не было никаких проблем, главное – все время быть начеку. Однажды меня все же избили надзиратели, и один парень, Питер Бейкер, бывший член парламента, отбывавший в те годы срок за мошенничество, в своей книге «Время вне жизни» написал, что это было самое жестокое избиение на его памяти.

Было здорово вновь оказаться на воле, но это продлилось недолго: мне надо было разобраться с одним подонком, который распускал грязные слухи и этим доставлял мне кучу неприятностей. Однажды вечером мне удалось поймать засранца: я повалил его на пол и вырезал у него на груди слово «КРЫСА». За это мне дали четыре года.

В другой раз во время драки в пабе с каким-то парнем у нас обоих оказались в руках разбитые стаканы. Я порезал его и угодил за решетку на семь лет. Каждый раз меня отправляли в разные тюрьмы. Я побывал в Стрэнджуэйсе, Уандсворте, Глостере. Но ни одному из этих исправительных заведений не удалось перевоспитать меня – в моем случае это так просто не работало.

За это время я потерял нескольких близких людей: сначала Артур скончался от сердечного приступа, затем кто-то зарезал моего племянника Майкла, которому не было еще и тридцати. Это произошло в начале восьмидесятых: он отправился в кабак под названием Ajax, где какие-то парни попытались заставить его заплатить за вход. Майкл отказался, за что получил удар ножом прямо в сердце.

Я и сам пару раз был на волосок от гибели. Однажды на Сент-Полс-роуд меня, едва живого и истекающего кровью, обнаружила девушка, которая по счастливой случайности оказалась медсестрой. Знаете, как это бывает: сначала до тебя докапывается кто-то один, а затем налетает целая толпа. В конце концов я завязал с этим, и думаю мне повезло, что я остался жив. Какое-то время я занимался продажей металлолома в районе Уэллса и Гластонбери. Пару лет назад я вернулся в Бристоль и промышлял тем же уже там, но вскоре ушел на покой.

Когда Эдриан переехал к нам на Пэдстоу-роуд, мы иногда вместе охотились на кроликов, но ему не нравилось сидеть без дела в ожидании добычи, мерзнуть и много ходить. Его больше привлекали музыка и танцы. Одно время Эдриан занимался брейк-дансом на улице, а потом и вовсе начал где-то пропадать ночами напролет, почти не появляясь дома. Тем не менее Эдриан был хорошим мальчиком и редко попадал в неприятности.

ТРИКИ: Пока Мартин жил в Манчестере, с ним рядом часто находился Тони – брат моей мамы. После участия в кулачных боях его имя прогремело на весь город. Мартин любил время от времени помериться с ним силой. У дяди Мартина был свой клуб в Манчестере, куда часто наведывались местные гангстеры и хвастались своими бойцами, на что он отвечал им: «Послушайте, вашему парню не справиться с моим племянником!» Тони было тогда лет шестнадцать, и он не просто дрался с ними на равных, но и побеждал. Он мог одним ударом отправить в нокаут любого из этих крепких ребят. Так Тони стал одним из лучших бойцов Манчестера.

ТОНИ ГЭСТ: Я родился за год до окончания второй мировой – в 1944 году. Мой отец, Тед Гэст, был черным американским солдатом, но он никогда не был женат на моей маме, Вайолет Годфри, бабушке Эдриана. С отцом меня мало что связывало – он свалил обратно в Америку, а я остался здесь. Моя мать родила еще двоих детей, Майкла и Максин (маму Эдриана), но уже от другого мужчины.

До восьми лет я жил на Пэдстоу-роуд, 13, а затем вместе со всей семьей переехал в Манчестер, так что из жизни в Ноул-Уэсте мне запомнились только годы учебы в Конноут Роуд, которые пришлись на конец сороковых и начало пятидесятых. В школе мне приходилось несладко, потому что темнокожих там было всего двое: я и еще один паренек. Мой дед Фармер был белым, а бабушка Мага – на четверть черной. Из-за того, что дед женился на темнокожей девушке, люди постоянно били окна в нашем доме.

Вот почему мне приходилось драться. Окажись вы на моем месте, вы бы все поняли. Вариантов было два: драться или спасаться бегством – я всегда выбирал первый. Никому и никогда не позволял вольностей в свой адрес. В Манчестере ничего подобного не было – вот почему мне сразу же пришлось по душе это место. Там жили черные, индусы, азиаты и все, кто угодно, а в чертовом Бристоле исключительно «бристольцы».

Максин и Майкл перебрались в Манчестер вместе с нами. Мы обосновались в районе Чорлтон-он-Медлок, неподалеку от Олл-Сэйнтс. Мне нравился этот город: я ходил в школу, обзавелся друзьями. Я учился в начальной школе Уэбстер в Мосс-Сайде, а затем, когда мне исполнилось одиннадцать, перешел в Кавендиш в Олл-Сэйнтс, где начал заниматься боксом. Остальные предметы меня не интересовали. Как-то раз учитель физкультуры подошел ко мне со словами: «Знаешь, что хорошего в своей жизни ты можешь сделать? Заняться боксом». Тут-то все и завертелось. Вскоре я стал принимать участие в кулачных боях на стороне. Время от времени случалось заработать пару синяков, но в остальном, если ты был хорош, обходилось без проблем.

Когда мы были подростками, Максин всегда говорила, что как старший брат я чересчур ее опекаю. Когда она собиралась с кем-нибудь на свидание, я говорил: «Он тебе не пара». Я чувствовал, что должен присматривать за ней. Примерно до пятнадцати лет Максин жила в Манчестере. Нрав у нее был дикий, но, чего греха таить, этим славилась вся наша гребаная семейка! Если память мне не изменяет, Максин встретила Роя во время одной из своих поездок в Бристоль. После знакомства с ним Максин вернулась туда, и вскоре у них родились Эдриан и Лианна.

Наша семья прошла через многое. Я потерял брата и сестру, жизнь обоих оборвалась трагически: Майкла зарезали во время потасовки в баре, а Максин совершила самоубийство. Как и в случае с Майклом, телефонный звонок с известием о смерти Максин застал меня врасплох. Такие вещи навсегда врезаются в память.

Вслед за всеми в Манчестер переехал и наш чокнутый дядя Мартин. Мы были близки с ним и постоянно проводили время вместе. Он был бешеным, как дикий кот! На улице у него была репутация бойца, впрочем, как и у меня. Свою я заработал следующим образом: как-то в канун Рождества я направлялся в клуб, которым в то время владел Мартин, и по пути решил заскочить в небольшую круглосуточную кафешку – Wishing Well. Еще у входа я услышал, что собравшиеся внутри люди поют рождественские песни. Не успел я войти внутрь и присоединиться, как ко мне тут же подлетел какой-то шотландец со словами: «Ты что, бл***, тут забыл?» – и боднул меня головой. Недолго думая, я ответил парой ударов, и тот рухнул навзничь. Его женушка кинулась на меня и попыталась нас разнять, размахивая туфлей с огромным каблучищем. Я и понятия не имел, что только что вырубил Дэнни Филдингса, одного из самых крепких парней в городе.

Так все и началось. После этого мое имя оказалось у всех на устах. Мне было тогда всего шестнадцать или семнадцать, и я был в отличной форме. В мои планы не входило становиться лучшим из лучших, но после того случая все произошло само собой. Я продолжал заниматься боксом и к своим двадцати пяти успел поработать вышибалой в самых разных клубах: Bierkeller (целых восемь лет), Roosters, Portland Lodge – и иногда подрабатывал в пабах. Мы и сами держали пару подобных заведений.

Парень, с которым мы этим занимались, Дэйв Уорд, как я позже узнал, был хорошо знаком с семьей Шона Райдера из Happy Mondays. С виду Дэйв был вылитый цыган. Он долгое время присматривал за клубами Манчестера, а я был его партнером: мне досталась центральная часть города, а Дэйву – южная.

Мартин был чертовски умен. У него был свой подпольный клуб Edinburgh, который, правда, больше смахивал на притон. Я отвечал там за безопасность и следил, чтобы все шло гладко. Клуб открывался по вечерам, и к нам слетались все ночные пташки: как белые, так и черные. До самого утра звучала хорошая музыка, а спиртное текло рекой.

Как-то в Мосс-Сайде Мартин пырнул ножом одного парня. Дело было так: мы с Майклом сидели в кабаке, и в какой-то момент он встал, случайно опрокинув поднос проходящего мимо официанта. Тот завелся: «Вам придется за все это заплатить!» В этот момент в заведение вошел Мартин, ведя под руку двух красоток. Он тогда был неотразим: Дин Мартин и Тони Кертис в одном флаконе. Мы были родственниками, и местные, похоже, решили, что мы братья, так что один из них подошел к Мартину и начал требовать деньги за разбитую посуду. Наш Мартин послал его куда подальше, завязалась драка, и стоит заметить – тот официант был крупным парнем.

Мартин не спеша снял свой белый плащ, повесил его на руку, а затем словно из ниоткуда достал охренительно здоровый нож и всадил его в того парня. Твою ж мать! Начался настоящий хаос: люди прыгали из окон, лишь бы унести оттуда ноги! К сожалению, в результате этой истории Мартин угодил за решетку на три года. На суде Мартин сказал: «Огромное спасибо, Ваша честь! В Бристоле я получил бы за это лет десять!»

Мартину определенно стоило родиться во времена апачей – среди них он бы точно сошел за своего. Черт возьми, как-то на вечеринке в Бристоле Мартин поймал одного парня, который был стукачом. Его звали Уэббер, король Тедди-боев. Парни из банды Уэббера избили в торговом центре одного из друзей Мартина, так что тот жаждал мести. Мартин какое-то время следил за ним, выжидая удобного момента, – таким уж он был, наш дядя, коварным человеком. Он забрался по водосточной трубе и, пока дружки Уэббера веселились, вломился внутрь и вырезал на груди бедняги слово «КРЫСА».

Мартин много лет провел в тюрьме. Мы были вместе, когда он поджег принадлежавший конкурентам клуб. Тем вечером мы как раз вернулись в Edinburgh после очередной вылазки в город. Мартин обвел взглядом пустой клуб и с досадой спросил:

– Тони, где весь народ?

– Должно быть, в Birdland, ниже по улице, – ответил я.

– Ах, вот как… – пробурчал Мартин.

Мартин позвал двух своих знакомых шотландских мафиози, одним из которых был Джимми Бойл из Глазго, находившийся в то время в розыске (позже о нем даже сняли фильм, «Чувство свободы»), и все вместе мы отправились в Birdland, по пути прихватив на заправке пару канистр с бензином. Парни втроем зашли внутрь, где на тот момент было полно народу, и принялись разбрызгивать содержимое канистр по всему клубу, пока не добрались до камина. Говорят, кто-то из сотрудников начал смеяться, решив, что они пришли помочь с уборкой, на что Мартин ответил: «Так и есть!» и швырнул канистру с бензином в открытый огонь – все вокруг тотчас вспыхнуло!

В тот вечер на Мартине был один из его длинных тренчей, и когда он выскочил из клуба и побежал по дороге, горящие полы плаща развевались на ветру! То еще было зрелище! Меня арестовали, но поскольку я не участвовал во всей этой заварушке и не делал ничего противозаконного, мне удалось соскочить. Мартина же ждала тюрьма Стрэнджуэйс.

Помимо обеспечения безопасности я также присматривал за делами одного парня из Лондона – следил, чтобы никто не создавал ему проблем и не совал нос куда не следует. Его звали Дики Юинг. Он торговал подделками под видом брендовых товаров. В целом – вполне легальный бизнес, но, если вам интересно мое мнение, все это обыкновенный развод. Я получал один шиллинг с каждого фунта дохода, а иногда и все два. Хорошие были времена. Помимо этого мне частенько приходилось заниматься защитой интересов Дики, и это уже была куда более грязная работенка.

У Дики был Роллс-Ройс, и однажды мы поехали на нем в Бристоль. Эдриану было тогда лет двенадцать, не больше, и когда мы припарковались перед их домом, он выбежал на середину дороги с криками: «О-о-о-о-у, дядя Тони!» Да, черт возьми, не каждый день можно было увидеть такие тачки на улицах Ноул-Уэста.

В девяностые, когда пушкой обзавелся едва ли не каждый, клубная жизнь Манчестера стала гораздо суровее. В Haçienda, например, часто захаживал гангстер по имени Белый Тони – парень не вышел ростом, но старался компенсировать это тем, что повсюду таскал с собой ствол – правда, в итоге, его самого пристрелили. В то время в подобных местах все вертелось вокруг продажи наркотиков, и каждая из уличных банд жаждала отхватить свой кусок пирога. Банды Читем-Хилла, Салфорда… Кого там только не было. И хотя мы в это не лезли, но, Господи Иисусе, должны были уметь постоять за себя.

Был еще один очень влиятельный парень – Пол Мэсси. Я стоял на входе в Italian Stallion, когда он появился в компании десяти или одиннадцати парней, одетых в спортивные костюмы, и, подойдя ко мне, спросил: «Все в порядке?» Я ответил: «Да, без проблем, Пол, входи. Но остальным придется заплатить!» Они тут же полезли в карманы своих ветровок за оружием. «Эй-эй, полегче! – усмехнулся я. – Вы что, собираетесь пристрелить меня из-за пяти фунтов? Лучше банк ограбьте». Тогда такое было сплошь и рядом, представляете? В 2015 году Мэсси был застрелен прямо на пороге собственного дома. Вскоре полиция поймала стрелка, и тот получил пожизненное.

Все это было незадолго до того, как я сам, благодаря Эдриану, оказался вовлечен в мир музыки.

ТРИКИ: Не все в моей семье были гангстерами. Сестра дяди Тони, Марлоу, вышла замуж очень рано. Думаю, она хотела как можно скорее избавиться от своей девичьей фамилии, чтобы не иметь ничего общего с семейством Годфри. Ее дочь, моя кузина Мишель, в каком-то смысле заменила мне мать и родную сестру – она всегда приглядывала за мной, а ее отец, Кен Портер, хоть мы с ним и не были в кровном родстве, всегда заботился обо мне как о сыне. Можно сказать, я был его любимчиком, и, вероятно, потому что он души во мне не чаял, а Мишель действительно любила папу – она переняла его чувства ко мне.

С первого взгляда на нее можно было подумать, что она белая, но в действительности Мишель чуть менее чем на четверть черная. Когда мы тусовались вместе, люди не могли поверить, что мы с ней – хоть и двоюродные – брат и сестра. Это не укладывалось у них в голове.

В ее семье тоже хватало темных секретов…

МАРЛОУ ПОРТЕР: Я выросла в Ноул-Уэсте в семействе Годфри – с Мартином и всеми остальными. Как же я ненавидела все это! Боже, мне просто не терпелось вырваться оттуда. И когда я все-таки добилась своего, то про себя подумала, что никогда не вернусь обратно – даже если бы за это мне пообещали дом, два дома, да хоть пять! Это было ужасно.

Я росла с мыслью, что Маргарет Годфри, которую все называли Мага, приходилась мне матерью. Я была на девять лет старше Максин, так что присматривала за ней, будто я ее тетя. Но однажды, когда мне было четырнадцать, Морин, которую я всегда считала сестрой, во время одной из наших ссор посмотрела мне прямо в глаза и заявила: «Да ты вообще приемная!» Мага, которую я всю жизнь называла «мамой», сказала мне: «Это правда. Твоя мать – Вайолет, но вскормила тебя именно я!»