Флейта минувшего. Рассказы и эссе

ПРИТЧА

Каждое лето я стремился приехать к деду Алексею в деревню и отдохнуть хотя бы неделю. Иногда, соскучившись по деду и по мудрому, размеренному укладу деревенской жизни, я приезжал к нему зимой на выходные дни.

Дед был неизменно весел и энергичен, но у меня сжималось сердце, когда я смотрел на его сутулую спину и редеющие седые волосы.

Долгими зимними вечерами хорошо сидеть у русской печки, смотреть на жаркие языки огня и слушать, как весело потрескивают дрова. На улице завывает вьюга, сугробы видны вровень с низкими окнами зимовки, и, наверное, от этого в теплой избе бывает особенно уютно.

В один из таких вечеров дед Алексей рассказал мне эту историю.

– Мы несколько недель готовились пойти на охоту, чтобы добыть лося, – начал рассказ дед Алексей. – Стояла студёная трескучая зима.

– В каком году? – спросил я.

Дед достал папиросу из начатой пачки «Беломора» и с задумчивым видом принялся неторопливо её разминать.

– Год не помню. Я был тогда ещё молод, но постарше, чем ты сейчас, – подумав, ответил дед.

Я с нетерпением ждал, когда он закурит и продолжит свой рассказ.

Наконец дед выпустил длинную струю дыма и аккуратно положил спички на шесток.2

– Тогда в наши леса уже пришли кабаны, – вдруг вспомнил он.

– Пришли кабаны? – удивился я. – А раньше их не было?

– Да, раньше не было, – подтвердил дед. – К нам в Северо-западные области они пришли через несколько лет после войны, в начале пятидесятых.

Я смотрел в чёрную непроглядную ночь за окном, слушал, как потрескивают дрова в печи, и мне стало немного не по себе.

«Вот не было кабанов, и вдруг они пришли, – думал я, – почему пришли, к чему бы это?»

Вокруг нашей деревни на многие десятки километров тянулись дремучие леса. Их прорезали редкие ниточки дорог и тропинок. Я представил себе, как выглядит зимний лес ночью с высоты птичьего полета, и мне стало немного жутковато. Я засыпал деда вопросами.

– Почему они пришли это хорошо или плохо? – спрашивал я, скрывая волнение.

– После войны в наших лесах совсем не осталось волков, – сказал дед. – Я думаю, иначе кабаны не пришли бы. А ещё говорят, изменился климат, в наших лесах стало теплее. Но сам я в этом неуверен.

– Понятно, что волк опасен для кабана, – сказал я. Загадка разъяснилась, и я успокоился. Ночь за окном уже не казалась такой тревожной.

– Конечно, в одиночку волку не одолеть взрослого кабана, – продолжал дед. – Кабан-секач очень силён и движется быстро. Он смело нападает на любого противника. Но волки всегда охотятся стаей. А в глубоком снегу они получают большое преимущество, потому что наст держит волка, а кабан проваливается, устаёт и ранит ноги.

– Но откуда ты всё это знаешь? – удивился я.

– В лесу после любого происшествия остаются следы, а бывалый охотник по этим следам, как по книге, легко прочитает, что произошло, – улыбнулся дед.

Дед Алексей раскурил потухшую папиросу и продолжил рассказ об охоте на лося.

– Мы несколько раз ездили в районный центр, чтобы оформить лицензию. Ходили в лес и искали лосинные следы. Потом снаряжали патроны, смолили лыжи и покупали разные припасы. Наконец всё было готово. Накануне мы нашли недалеко от деревни свежие следы и решили – пора. Я остался ночевать у товарища, чтобы, когда начнёт светать, не теряя времени сразу отправится в путь.

И вот настало утро, когда мы в полном снаряжении вышли на крыльцо, готовые к долгому преследованию лося. В прошлом на охоте нам не раз приходилось ночевать в лесу.

Дед ненадолго замолчал. Он достал кочергу и принялся шевелить и поправлять дрова в печке. Огонь разгорелся с новой силой. Взметнулись языки пламени и осветили внутреннее устройство печи, превращая его в сказочный зал. Стало жарко, и я немного отодвинулся от устья печи.

Дед Алексей аккуратно положил кочергу и взял ухват с длинной потемневшей от времени и немного потрескавшейся деревянной ручкой. Ручка была отполирована руками не одного поколения людей и выглядела очень надёжной и крепкой. Так же, как и обхватившие её жилистые и смуглые руки деда.

Я вспомнил, что в печи в чёрном закопченном чугунке варится картошка. На столе уже стояла запотевшая с холода трехлитровая банка с солёными рыжиками, и я с удовольствием подумал о предстоящем ужине.

Дед Алексей знал все грибные места в округе, и я любил ходить в лес вместе с ним. Порой уже в самом конце лета мы находили множество чудесных крепких рыжиков, но иногда наша добыча едва закрывала дно корзинок.

Я не задумывался о практической пользе таких походов, и радость приносил сам лес и процесс поиска замечательных оранжевых пятачков.

– А дальше что? – не выдержал я, когда дед уже переставил чугунок на новое место поближе к огню. – Вы пошли на охоту?

– А дальше произошло одно из самых удивительных событий в моей жизни, – ответил дед и положил ухват на место. – Я вдруг увидел лося! Он спокойно стоял почти посреди деревни в конце улицы. В нескольких десятках метров от крыльца, на котором были мы с товарищем. В утренних сумерках я не мог рассмотреть его в подробностях, но хорошо запомнил отчётливый тёмный силуэт на светлом фоне. Он стоял неподвижно и, казалось, прислушивался или принюхивался к чему-то. Не помню, как я достал из чехла и зарядил ружьё. Меня трясло от волнения, но я взял себя в руки и начал медленно, чтобы не вспугнуть зверя поднимать двустволку. На таком близком расстоянии я просто не мог промахнуться. Я уже почти прицелился, но товарищ меня остановил. Он положил руку на ствол моего ружья и наклонил его вниз. «Не стреляй, – прошептал мой товарищ. – Это притча». Я его не понял. «Почему?» – также шёпотом спросил я. «Это притча», – повторил товарищ. Кажется, невдалеке тявкнула собака или был какой-то другой шум. Не помню. Но я смотрел на лося и успел увидеть, как он исчез. Как чёрная молния! Только что был здесь, а через мгновение его уже нет. Момент был упущен. Вот так-то, – сказал дед.

Мы помолчали. Я услышал приглушённое двойными рамами завывание ветра. Старенькие часы на стене, казалось, стали громче отсчитывать неумолимый ход времени.

– В общем-то, мой товарищ был прав, – наконец заключил дед, нарушив тишину.

– Но почему же? – удивленно спросил я, тщетно пытаясь понять смысл рассказанного дедом случая.

– Что это за притча такая? – спросил я снова и принялся вспоминать определение притчи.

– Притча – это просто история. Наверное, короткая и поучительная. Ну, может быть, даже со скрытым смыслом, – рассуждал я вслух. – Но при чём здесь это? – спросил я снова.

– Я не знаю, – спокойно ответил дед Алексей.

– И я не знаю точно, что такое притча, – добавил он. – Но я точно знаю, что нельзя целый месяц готовиться к долгой и трудной охоте на лося, а застрелить его с крыльца собственного дома. Это неправильно, – сказал дед и замолчал, раскуривая вновь потухшую папиросу.

Я вдруг понял, что внутренне сразу признал правоту деда. Почувствовал его правоту и по привычке принялся искать логически понятное объяснение, но не нашёл. Зато я впервые посмотрел на всё с новой точки зрения и сделал для себя неожиданные выводы.

Правильные решения или поступки не всегда могут быть обоснованы логически. Во всяком случае, такое обоснование может не лежать на поверхности.

– Да, вы поступили правильно, согласен, – наконец сказал я. – Но почему правильно я не могу объяснить.

Дед невесело засмеялся.

– Это, наверное, потому что мы привыкли всё измерять с точки зрения выгоды. Причём выгоды сиюминутной. Да и вообще человек по своей природе хищник, и от этого никуда не денешься, – печально заключил дед.

С последним выводом деда Алексея мне не хотелось соглашаться. Я задумался, но не нашел аргументов и ничего не сказал.

Мы опять помолчали, погрузившись каждый в свои мысли.

– Наверное, как-то странно было после этого идти на охоту? – спросил я.

– А мы в тот день и не пошли. И весь день у нас было хорошее, просто замечательное настроение, – весело сказал дед Алексей.

ЖЕРТВЫ И ОХОТНИКИ

Было начало августа, когда я получил долгожданный отпуск и приехал к деду Алексею в деревню. Конечно, я решил остаться у него на весь месяц. Впереди ждали многие дни, наполненные встречами с рекой, лесом и солнцем.

В то утро я не торопился и начал собираться на реку лишь после того, как хорошенько выспался и позавтракал. Подготовив наживку и снарядив удочки, успел отправиться в путь до того, как на землю обрушилось горячее дыхание полуденной жары. Уже выходя из дома, я сообразил, что следует защитить голову от солнца. Осмотрев головные уборы, в изобилии имевшиеся на вешалке, выбрал тонкую полотняную кепку, буквально сиявшую белизной.

Дорога к реке несколько километров шла лесом, но я всегда быстро преодолевал знакомый до мельчайших подробностей путь. Мысленно даже разбил его на этапы. Первый завершался за деревней в лесу, возле узкого, стремительного ручья в заросшей травой низине и мостика через него. Опустившись на большой плоский камень, там можно напиться чистейшей и вкусной, студёной воды. Она негромко клокотала и была прозрачна, словно хрусталь. На дне ручья, под рябью от течения, ясно различался каждый камушек. Следующий этап заканчивался старым зимником, который пересекал дорогу через пару километров от ручья. По краям зимнего пути и на примыкавших к нему небольших уютных полянках в изобилии росли кусты малины. Иногда я задерживался там, чтобы полакомиться спелыми, порой такими же крупными, как в саду, ягодами. Вдоль дороги слева и справа встречались прогалины покосов со старыми и новыми стоговищами. Я любил запах сена и свежескошенной травы, но покосы всё чаще оказывались заброшенными и заросшими жёсткими стеблями сорняков и чахлыми кустиками.

Временами поднимался ветер. Почти неощутимый внизу, он раскачивал еловые вершины, темнеющие на фоне голубого безоблачного неба, заставляя натужно поскрипывать и постанывать высокие деревья. После пересечения с зимником дорога сужалась. Две заросших травой колеи превращались в широкую тропу. Наконец открывалась так называемая гарь, появившаяся после давнего лесного пожара. Здесь начинался завершающий этап пути. На этом месте, сразу после пожара, выросли частые и невысокие ёлочки, разреженные кое-где кустами и молодыми лиственными деревьями. Иногда, ближе к осени, там в изобилии появлялись рыжики и волнушки. Молодые ели, с каждым годом подрастая, заглушали кусты и другие деревья. Спустя несколько лет лес тут выглядел уже обычным, но грибов в нём стало меньше. В сотне метров от реки гарь переходила в редкий и низкий кустарник, пронизанный тропами. Они чёрными змеями вились между высокими кочками и уже совсем скоро приводили к берегу.

В основном я рассчитывал на вечерний клёв. Но, добравшись до реки, конечно, сразу принялся забрасывать удочку в самые многообещающие места. Вскоре повезло, и я вытащил на берег нескольких вполне приличных окуней. Рядом кружили белые речные чайки, и я поспешил спрятать добычу в рюкзак. Чайки особо не церемонились. Стоило отойти от рыбы, оставить на берегу, как её хватали и уносили. Я обратил внимание и на других птиц, парящих очень высоко в светло-голубом небе. Судя по силуэтам, несомненно хищных птиц. Раньше я их здесь не замечал. Вряд ли их интересовали чайки, тем более моя рыба, и я был несколько удивлён их присутствием.

На рыбалке я всегда терял счёт времени и не думал ни о чём другом. Были только я и река, с её заливами, глубокими омутами и узкими участками с быстрым течением. Подолгу стоял над неподвижным, иногда покачивающимся поплавком и ощущал себя частью окружающей природы, и ничем больше. Вечерний клёв не оправдал ожиданий, а на реке стало заметно прохладней. Неяркий предзакатный диск солнца почти коснулся остроконечных вершин далёких елей, заливая лес красноватым светом. Только тогда я решил, не откладывая, отправляться домой.

В окружении высоких деревьев было заметно темней, чем на открытом берегу реки. Когда я добрался до гари, на лес уже опустились настоящие сумерки. Довольно широкая тропа нередко петляла, и ветви деревьев порой настоящим шатром смыкались надо мной, закрывая небо.

На одном из прямых участков тропы я вдруг почувствовал, что происходит что-то необычное. Это неуловимое действие не сопровождалось какими-либо звуками или другими явными проявлениями. Всё, казалось бы, шло как обычно, как и должно быть. Я шагал, глухо и размеренно стуча сапогами, и каждый шаг приближал к дому. Сумерки сгустились настолько, что уже в десятке метров перед собой я видел лишь тёмно-серую массу, в которой с трудом угадывались отдельные деревья. Вскоре показалось, что надо мной промелькнула тень. Но я не был в этом уверен. Потом широкая тень, пройдя совсем низко надо мной, совершенно бесшумно пересекла участок тропинки и исчезла где-то впереди. Сверху сыпанулась щепотка мельчайшей древесной трухи и пара сухих еловых иголок, подтверждая, что всё это мне не кажется.

Стало немного не по себе. Я сошёл с тропинки и попытался осмотреться. Но увидеть что-либо, стоя в тени вековых деревьев, было невозможно. Следовало возвращаться на дорогу. Я снова вышел на тропу и, внимательно вглядываясь, медленно двинулся вперёд. Неожиданно от дерева, стоявшего вблизи, бесшумно отделилось большое тёмное пятно и исчезло в чаще за тропинкой. Подумалось, что это, скорее всего, какая-то очень крупная птица. Пройдя немного вперёд я буквально в трёх шагах от себя увидел громадную сову. На крохотной полянке, на открытом месте мне удалось хорошо её рассмотреть. Птица уселась на длинную сухую ветку, метрах в двух от земли. Она уставилась на меня большими круглыми глазами, напоминавшими светофоры, и иногда забавно ворочала головой. Только сейчас я, наконец, догадался снять с головы белую кепку. В темноте вечернего леса она заметно выделялась светлым пятном. Понятно, хищная птица охотилась за мной, приняв, вероятно, за зайца. Когда я шёл по тропинке, белая шапочка, конечно, подпрыгивала, особенно если попадались препятствия.

Видимо, сова была достаточно умна. Хищница сообразила, что предполагаемая жертва ведёт себя несколько необычно. Иначе она давно вцепилась бы мне в голову внушительного вида когтями. И наверняка долбанула бы хорошенько массивным клювом. Трудно передать испытанные ощущения, когда я понял, что стал объектом охоты для этой крупной хищной птицы. И это ночью, в глухом и дремучем лесу, в нескольких километрах от ближайшего жилья. Могу лишь сказать, что тогда я хорошо понял чувства мелких птиц, которые, найдя днём спрятавшуюся в укромном месте сову, поднимают шум и нападают на неё. Следуя первому порыву, я подобрал обломок сухой ветки и запустил в хищницу. Но палка запуталась в густых еловых ветвях и повисла, качаясь, не достигнув цели.

Сова внимательно наблюдала за мной, но не двигалась с места. Только поняв, насколько она сейчас беззащитна, я немного успокоился. Захотелось, пользуясь случаем, просто получше её рассмотреть. Птица оказалась действительно крупной, серовато-бурое тело – около полуметра высотой. Интересно, что её круглые глаза располагались как бы в глубине светлых, больших и гладких блюдец, которые были аккуратно выложены мелкими и плотно прилегающими друг к другу пёрышками. Сова тоже пыталась меня разглядеть и поворачивала голову под самыми неожиданными углами. При этом она как-то совсем по-человечьи моргала глазами. Когда я приближался к ней, ясно слышал сердитое шипение и какие-то щелчки. Сова почему-то не улетала, и я сообразил, что большой размах крыльев не позволяет ей перелететь подальше, в густую чащу, без риска их повредить. А на относительно просторном и свободном от ветвей пути теперь стоял я. Но, возможно, сова просто сомневалась, стоит ли переводить меня из разряда жертв сразу в разряд опасных для неё существ. В конце концов я оставил птицу в покое, спрятал белую кепку поглубже в карман и отправился домой. Успел выйти из леса, пока дорога была ещё различима, и оставшуюся часть пути проделал уже без приключений.

Когда мы с дедом Алексеем приготовили уху и накрыли на стол, за окнами, аккуратно задёрнутыми лёгкими занавесками, уже давно воцарилась ночь. Уха получилась душистой и замечательно вкусной. Её аромат наполнил комнату и смешался с другими запахами деревенской избы. В доме деда Алексея всегда ощущался приятный, какой-то особенный дух. Он состоял из запахов хмеля, разных трав, леса и чего-то ещё, присущего только этому дому. Приезжая в деревню после долгого отсутствия, я сразу, с радостью и лёгкой ностальгией, отмечал этот запах. Неяркий свет лампочки, висевшей под самым потолком, оставлял глубокие тени в углах комнаты, и было очень уютно. Я с наслаждением ел уху, смотрел на чисто побеленную печку, на железную спинку старинной кровати и с удовольствием проникался атмосферой нехитрого деревенского быта. Потом за крепким и ароматным чаем – дед добавил в заварку немного смородиновых листьев – я во всех подробностях рассказал о сегодняшнем приключении. Дед Алексей слушал меня очень внимательно. Потом пригладил редкие седеющие волосы и привычным жестом вытряхнул папиросу из полупустой пачки «Беломора». Перед тем, как закурить, дед долго её разминал, наклонившись вперёд и задумчиво глядя куда-то поверх меня. «Сколько же ему пришлось испытать и увидеть за свою жизнь», – думал я, глядя на смуглое и твёрдое, будто вырубленное из дерева, лицо.

– А знаешь, я слышал, что действительно известны случаи нападения сов на человека, – сказал, наконец, дед Алексей, выпустив длинную струю дыма.

Я невольно поёжился.

– Но это, конечно, бывает в самых крайних случаях, когда птица защищает гнездо и птенцов, – добавил дед, заметив мою реакцию. – А были у совы уши?

Я вспомнил, что уши у неё, действительно, были, потому что в самый первый момент её силуэт напомнил рысь. Но я не успел испугаться по-настоящему, так как практически сразу понял, что передо мной всё-таки птица.

– Тогда, скорее всего, филин. Это действительно одна из самых крупных птиц, которые встречаются у нас, – заключил дед. – Пожалуй, крупнее бывают только полярные совы, особенно самки. Но у тех белые перья, и живут они далеко на севере.

– Но у филина не настоящие уши? – уточнил я.

– Нет, это просто топорщатся перья, а уши у него не видны, – подтвердил дед.

Он положил недокуренную папиросу на край пепельницы и, внезапно став очень серьёзным, строго посмотрел на меня.

– Знаешь, ни в коем случае, никогда, ни при каких обстоятельствах не следует изображать из себя жертву или дичь для охоты. Не только ночью в лесу, но и в любых других местах тоже. И неважно, зверь перед тобой или человек.

Я был полностью согласен с дедом и сразу сказал об этом.

– Да, уж лучше изображать охотника, – добавил я.

– Изображать охотника? – удивлённо переспросил дед и снова надолго задумался.

– Был у меня один случай, – наконец медленно произнёс он, раскурив потухшую папиросу. – Как-то, уже много лет назад, я ездил на дальние колхозные поля и проверял, насколько созрело зерно. Это было в начале августа. Овёс к тому времени стал набирать восковую спелость, и я хотел уточнить время уборки.

Прежде дед Алексей работал главным агрономом, и даже я примерно знал, что такое молочная и восковая спелость. В детстве, на каникулах, я иногда ездил с дедом Алексеем на колхозные поля и следом за ним перетирал в ладонях разные колоски и изучал зёрна. Если сжимать неочищенные зёрнышки, иногда из них выдавливалась капелька белой жидкости, напоминавшая молоко. Более спелые зёрна, если их очистить, были прозрачными, как воск, и почти так же легко ломались.

– Поле было примерно в полукилометре от деревни, у самого леса и в стороне от дороги, – продолжал рассказывать дед. – Я увлёкся, проверяя колосья, и шёл по полю, не глядя по сторонам. Потом заметил краем глаза какое-то движение неподалёку, обернулся и вдруг увидел медведя! Он был буквально метрах в десяти от меня, если не ближе. Медведь загребал лапами целые пучки стеблей и срывал пастью метёлки овса. При этом он смачно и громко чавкал. Я удивился, что не услышал этих звуков раньше. Видимо, из-за ветра. Он иногда усиливался, и заглушал, и уносил звуки и запахи в сторону. Я сначала даже не понял, обратил ли зверь на меня внимание. Поле вблизи было сильно примято, образовалась целая полянка. К лесу от вытоптанного поля вела едва заметная стёжка. Понятно – медведь пришёл полакомиться овсом.

Я знал, что медведи иногда кормятся на засеянных овсом полях, и сам видел примятые участки с оборванными верхушками стеблей. Но прежде дед Алексей никогда не рассказывал о встрече с медведем на овсяном поле, и мне не терпелось узнать все подробности.

– Возможно, медведь посчитал, что ты для него не опасен? – спросил я.

– Да, наверняка, но тут я допустил ошибку… – ответил дед, невесело усмехнувшись, – дело в том, что я увидел на земле большую и толстую палку, почти корягу, и машинально схватил её в руки. Как будто она могла чем-то помочь. Медведя словно подменили, хотя до этого он вроде бы не обращал на меня внимания. Он тут же поднялся на задние лапы, и только тогда я увидел, как он велик. Медведь замер, вытянул вперёд морду и стал внимательно следить за мной. У него были блестящие чёрные глазки, и я навсегда запомнил их пристальный взгляд. У медведя был угрожающий вид, и казалось, вот-вот он бросится на меня.

Я слушал деда как заворожённый, чай в стакане давно остыл. «Как же, всё-таки, хорошо и уютно дома, вдалеке от дремучего и непредсказуемого леса», – думал я.

– И тогда я поступил единственно правильным способом, – продолжал дед Алексей, – медленно и аккуратно положил палку на землю и замер неподвижно. Я перестал смотреть на зверя и старался показать, что он меня совершенно не интересует. Через некоторое время медведь успокоился. Сначала опустился на все четыре лапы, а потом снова занялся овсом.

– А ты чего? – не удержался я от вопроса.

– Я начал потихоньку пятиться, стараясь не поворачиваться к медведю спиной, и, шаг за шагом, ушёл с поля, – ответил дед. – Я знал, что от медведя нельзя убегать. Он может погнаться, просто так, как любая собака. А бегает он очень быстро и обязательно догонит. И в глаза медведю долго и пристально смотреть не следует – это его злит. Если, конечно, ты не вызываешь его на поединок, – добавил дед и засмеялся.