"Все, что видим мы, видимость только одна. Далеко от поверхности моря до дна. Полагай несущественным явное в мире, Ибо тайная сущность вещей не видна. "
Источник: Омар Хайям
Скорая.
– Верхняя Радищевская 8, вызов принят.
– Михалыч, что там? – Спросил санитар, рукой растирая лицо, стряхивая с себя остатки сна.
– Парашютист*.
– Упаковываем?
– А кто знает, приедем увидим – ответил фельдшер. – Ну что стоим? – сказал он, обращаясь к водителю – включай дискотеку, поехали.
Специалистов не хватало, и бригада скорой помощи состояла всего из трёх человек. Старшим в бригаде был фельдшер, Фёдор Михайлович, для своих, дядя Фёдор или просто Михалыч. Мужчина крепкого телосложения, во всех отношениях опытный, в возрасте незаметно для самого себя подошедший к полувековому рубежу. Санитара, высокого, двадцатичетырёхлетнего парня, балагура и весельчака, с необычными какими-то стеклянными глазами серого цвета. И собственно водителя, аса руля и газа, человека немногословного, отлично знавшего свою машину и город. Фамилия его была Кузьмичев, и с самого начала как-то повелось, что к нему обращаться не иначе как Кузьмич.
– Да здесь, во двор сворачивай, видишь, нас встречают. Машина въехала в проезд между домами.
– Всё, дальше не проедем – сказал водитель. Дорогу преграждала узкая канава, вырытая не известно, когда и для удобства перехода перекрытая в одном месте двумя досками. Здесь, по всей вероятности, что-то начинали строить, но так и не докончив бросили. По всему двору валялся строительный мусор, битый кирпич, куски арматуры, в сторонке неряшливой копной расползлись доски.
– Кузьмич, мы сейчас выйдем, а ты машину тогда разверни, – сказал Михалыч водителю. Во дворе их встретил возрастной мужчина в тёмно-синем плаще, с портфелем в руках.
– Иду я, домой возвращался. Несколько не связано, явно волнуясь начал он – случайно увидел, здесь на шестом этаже, – мужчина неопределённо махнул рукой в сторону дома, – он сначала снаружи по карнизу балкона ходил, за перила держался, потом руки отпустил и вниз. Упал, сразу поднялся, я даже глазам не поверил, несколько шагов сделал и рухнул. Ну я скорою и вызвал, трогать его не стал, так издалека посмотрел только, мужчина молодой вроде.
У стены десятиэтажного дома сталинской постройки, был разбит газон, далее через несколько метров проходила народная тропа, сейчас вся заваленная строительным мусором. Рядом с этой кучей лежал босой человек в зелёных спортивных брюках и розовой майке с неразборчивой надписью на спине. Медики вдвоём склонились над телом, разбившийся лежал почти безмолвно, лишь тихо постанывая.
– Так, возраст, вряд ли старше сорока, лицо всё разбито. Понятно, это он при вторичном падении получил, дошёл до кирпичей и лицом навзничь, как только шею не сломал – Фёдор осторожно провёл пальцами по поверхности шеи. Не здесь всё в порядке, а вот как он лежит мне не нравиться, не хорошая такая поза, очень уж характерная.
Пострадавший лежал на правом боку, ноги притянуты к животу, такая поза сигнализирует о возможном разрыве печени и как следствии внутреннем кровотечении. Глаза у него были тусклые, запавшие, взгляд неподвижный, под глазами легли тени.
– Цианоз рта, носа, да какая тут синюшность здесь все оттенки красного, – сказал сам себе фельдшер, – запаха перегара нет, рвоты нет, а язычок мы сейчас поправим, чтобы не запал.
– Сергей, проверь АД и пульс на тебе, – обратился к санитару фельдшер, осторожно пальпируя живот. Повреждение явно есть, реакция на пальпацию отсутствует.
– Смотри, а он ещё тот старый скрипач, – сказал санитар, пытаясь нащупать пульс на запястье. И действительно на серой коже предплечья с внутренней стороны выделялись узкие бугры старых шрамов.
– Пульс нитевидный, АД падает. Налицо торпидная фаза травматического шока. В этот момент периферические сосуды расширяются и кровь отекает от жизненно важных органов, как следствие нарушается работа сердца, и ещё больше ухудшается кровообращение. Падает артериальное давление.
– Готовь полиглюкин, большая кровопотеря, будем замещать, а то не довезём, – сказал Фёдор.
На улице пару раз крякнула полицейская сирена.
– О, индейцы пожаловали, – заметил санитар.
– Сначала разместим, потом бюрократией займёмся. Каталка здесь не пройдёт, на соплях* понесём, – решил фельдшер.
– Мужчина, – обратился Сергей – нужна ваша помощь, мы сейчас будем перекладывать на носилки, поддержите здесь.
Потерпевшего разместили в машине. Поставили капельницу с кровезаменителем, связались с диспетчером, после сообщили сотрудникам полиции, что направляются в первую районную больницу и при желании всю информацию о состоянии больного они смогут получить там. Заехали, минуя приёмный покой, так как состояние тяжёлое, большая кровопотеря сразу в реанимационное отделение.
– Пойдём кофе возьмём, а то вся ночь впереди, – предложил фельдшер.
– Да вроде всё нормально началось, вот и чехлидзе* живым довезли.
– Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить, – Фёдор Михайлович оглянулся и, не найдя поблизости ничего деревянного, постучал костяшкой указательного пальца по лбу санитара.
Исповедь.
Лежал себе человек и лежал. Лежал посреди дороги день, два. Лежал некому ненужный и лишь какой ни будь прохожий спотыкнётся об него и выругается про себя, а некоторые и вслух: – ишь лежит, прямо посередине, места лучше не нашёл. И лежал человек так неделю-другую, об него даже спотыкаться перестали, обойдут стороной и идут дальше. Лишь иногда какой ни будь приезжий споткнётся об него и выругается про себя: – ишь лежит. И пролежал так человек без малого год, а потом встал и ушёл. А люди долго этому удивлялись потому, что думали, что он умер давно, и все как-то по привычке обойдут это место и идут дальше.
По белому коридору практически бесшумно катили каталку, на ней, накрытый до подбородка голубой простыней, лежал пострадавший…
– Я плыл в каком-то багровом мареве, не ощущая своего тела. Иногда в этом тумане появлялись и исчезли жёлтые пятна. Потом я остановился, неровные тени склонились надо мной, раздались голоса. Силюсь понять, что они говорят, нет, невозможно разобрать. Последнее, что я помню, был яркий свет, бьющий в глаза. Потом я умер?
Лапаротомия – это всего-навсего разрез брюшной полости от грудины до пупка, теперь, когда у меня появилось много свободного времени и нечем заняться, я гораздо больше узнал о тех процедурах, которые мне пришлось пережить. Это законное членовредительство позволяет хирургу в полной мере определить состояние внутренних органов пациента, обнаружить кровоточащий сосуд и размноженные ткани.
Как я выяснил, ушить разрыв печени непросто, из-за того, что затягивание узлов с силой, часто приводит к прорезыванию ткани, что неудивительно, если вспомнить, как выглядит сырая куриная или говяжья печёнка мягкая с тонкой пленочкой. Поэтому швы проходят насквозь через весь орган. В моём случае, где разрыв был большой, просто так свести края раны не получалось. Иначе в печени мог бы образоваться своеобразный карман, который быстро наполнился кровью и желчью, что могло привести к возникновению гнойника или гематомы с последующим некрозом.
Чтобы этого избежать, полость в печени решили уменьшить. Выкроили лоскут нужного размера из складки внутренностной брюшины "omentum majus", и уложили его внутрь разрыва печени. Края раны свели вертикальными П-образными рассасывающимися швами. После удалили оставшиеся ненужные размноженные ткани, отсосали натёкшую в живот кровь и поставили дренаж.
Как мне сказали, если не возникнет некроз, или если не воспалятся швы, если не возобновляется парахкемальное кровотечение, если не произойдёт ещё множества, если, будешь жить, пока не помрёшь.
Печень – удивительный орган, обладающий регенерацией, способный восстановить сам себя даже при половине потери, по крайней мере, так говорят врачи, а мне хочется им верить. Шрам на животе, не позволит мне забыть об этом. Интересно у птицы Феникса остаются шрамы или он каждый раз сгорая, рождается Tabula rasa. У людей, сколько жизней ни проживи, шрамы только накапливаются, некоторые заметные, бросающиеся в глаза, какие-то настолько глубокие, что неприметны даже для самого носителя.