- -
- 100%
- +
– По твоему, получается, украсть портфель некому, – Марьясов хмыкнул. – Все пассажиры респектабельные люди. Тем не менее, портфель пропал.
– Я ещё не закончил. Так вот, в том же автобусе ехал корреспондент газеты Росляков, наверняка вы его запомнили. Он много крутился в фойе и успел всем надоесть. Развязный тип, из тех людей, кому наглость заменяет чувство собственного достоинства. Когда началась неофициальная часть, ну, что-то вроде фуршета, он тоже поусердствовал. То ли он кого-то пытался напоить до поросячьего визга, то ли Рослякова пытались напоить. Анекдоты похабные рассказывал. Все повторял, мол, если городской мэр трезвый, пусть того немедленно приведут к Рослякову, он хочет разговаривать с мэром. А когда мэр так и не появился, Росляков сказал про него, – Васильев произнес длинное грязное ругательство.
– Ну, с этой оценкой мэра и я согласен, – склонил голову Марьясов. – Этот Росляков в какой-то степени опасен? У журналистов часто бывают всякие связи и знакомства.
– Не опасен ни в малейшей степени, – покачал головой Васильев. – Если бы у него были сколько-нибудь значительные связи, он не работал рядовым корреспондентом, в тридцать-то один год. Несколько лет в газете – и до сих пор никаких перспектив.
– Может, у него таланту нет? – предположил Куницын.
– Какая связь между талантом и продвижением по службе? – удивился Васильев. – Ничтожество этот Росляков, полный придурок.
– Да, тридцать лет человеку, а он все корреспондент, – сказал Марьясов. – Это невольно наводит на размышления об умственных способностях человека.
– Говорю же, полный придурок, – повторил Васильев. – При всем том вряд ли он решится на кражу чужого чемодана. Ну, бутылку во время фуршета со стола стянуть, это в его стиле, его почерк. Но чемодан из чужой машины? Нет, вряд ли бы Росляков протянул к нему руку. Или я совсем не разбираюсь в людях.
– И кто же последний, четвертый, из этой компании?
– Как раз этот четвертый по фамилии Овечкин и вызывает беспокойство, то есть наибольшее подозрение. О нем не известно ничего или почти ничего. Без году неделю работает коммерческим директором в фирме с редким оригинальным названием «Прогресс», зарегистрированную в Москве. Эта лавочка занимается импортом и оптовыми продажами турецкого и индийского линолеума и ковровых покрытий. Овечкина на эту должность взяли случайно, по объявлению в газете. Долго не могли найти человека с образованием и опытом работы, дали объявление, в числе прочих приперся этот Овечкин. Ну, и взяли его. На совещание приглашали директора «Прогресса», но тот то ли заболел, то ли не захотел тратить выходной день на всю эту ерунду, короче, прислал вместо себя нового коммерческого директора.
– А почему на областное совещание приглашают какого-то московского хмыря, который торгует линолеумом? – Марьясов фыркнул.
– Эта фирма поставляла ковровое покрытие для нового здания мэрии.
– Разумеется, приглашают всякий сброд, совещания устраивают, чтобы губернатору пыль в глаза пустить, – Куницын снял очки и стал протирать стекла носовым платком. – Чего удивляться, когда у самого уважаемого в городе человека, – он, близоруко щурясь, посмотрел на Марьясов, – когда у такого человека вещи ценные пропадают. Рупь за сто, что чемодан спер этот Овечкин, больше некому.
– Я бы не стал торопиться с выводами, – помотал головой Васильев. – В дороге все эти ребята весело проводили время, выпивали, закусывали. Травили анекдоты, а Росляков, зациклившись на том, что не поговорил с мэром, продолжал его оскорблять. А когда Лысенков выходил из автобуса менять колесо, все четверо оставались в салоне. А они, выпивши, не следили друг за другом, темно было и настроение приподнятое. Теоретически шансы украсть чемодан у всех равные.
– Вот именно, из этого и надо исходить, – кивнул Марьясов. – Именно из этого, что шансы равные.
– Но ещё одна деталь, – Васильев спрятал записную книжку в кармане. – Никто из пассажиров не доехал на автобусе до дома. Первым сошел Рыбаков, сказал, что поймает такси. Не проехали и двух кварталов, Мосоловский решил, что и он поймает машину. У ближайшей станции метро вышли Росляков и Овечкин. Странная, подозрительная спешка. С чего это они вдруг разбежались? Бедняга Лысенков, по его же словам, хватился чемодана лишь, когда остался в автобусе один. И ещё вот что. Сегодня у нас среда, а чемодан пропал в прошлую субботу. Я навел справки, уже три дня Овечкин не показывается на службе, он даже не предупредил никого по телефону о том, что не выйдет на работу. В «Прогрессе» беспокоятся. Там, как оказалось, даже не знают его домашнего адреса и телефона. Только теперь они выяснили, что в его анкете указан адрес, по которому Овечкин не проживает более года.
– М-да, занятная история, – Марьясов нахмурился.
– А теперь могу я задать один вопрос? – Васильев посмотрел на Марьясова. – Что было в том чемодане?
– Задать вопрос ты можешь. Но ответа не будет. Лишнее знание – лишний груз. Или ещё на эту тему: многие знания – многие печали. Тебе надо помнить, что это был темно коричневый кейс «Самсонит», изготовленный на заказ, тяжелый, изнутри из специального стального сплава, с номерным секретным замком, вес вместе с содержимым – примерно десять килограммов. Может, он один такой на всю Москву и область.
– Трудно искать, точно не зная, что ищешь, – Васильев поднялся и шагнул к двери.
Глава четвертая
Поезд, на котором должен был приехать отец, разумеется, безбожно опоздал. Росляков в мокрой от снега и дождя куртке, не зная чем себя занять, уже второй час бестолково топтался на вокзальном перроне, мешая пассажирам. Он долго стоял у табло с расписанием прибытия поездов, делал круги возле коммерческих палаток, где ничего не собирался покупать, лишь бессмысленными глазами разглядывал выставленный товарец и даже, не понятно зачем, приценился к самосвязанным ритузам, которые с рук продавала подозрительного вида женщина с синяком под глазом. Иногда он посматривал на наручные часы, поднося запястье близко к глазам, затем поднимал голову, в очередной раз сверял время с электронными вокзальными часами.
Снег с дождем припустил с новой силой. Чтобы не мешать пассажирам, снующим взад-вперед по мокрому перрону, Росляков отошел за металлическую опору, под навес, вытащил из кармана мятую пачку сигарет и спал вспоминать, давно ли он кого-то встречал на вокзале. Росляков поднял воротник куртки, но тут люди на перроне пришли в движение, что-то громко и неразборчиво выкрикнул носильщик, покатил вперед себя оранжевую заметную издалека телегу, проснулся металлический голос в репродукторе, объявив, на какую именно платформу прибывает поезд, люди засуетились, побежали носильщики. Значит, затянувшееся ожидание окончилось. Надо и ему торопиться на третий путь, спешить за носильщиками и встречающими.
Отца он заметил сразу, когда тот, одной рукой хватаясь за поручень, другой, держа чемодан впереди себя, легко спустился по ступенькам на перрон. Росляков хотел что-то крикнуть отцу, позвать его, но только высоко поднял руку и взмахнул ей в воздухе. Протиснувшись вперед, он чуть не столкнулся грудью с отцом, встретился с ним глазами и застыл на месте, не зная, что делать дальше, что положено делать в тех случаях, когда не виделся с близким человеком многое годы – и вот теперь он перед тобой. Росляков, не зная, что делать, то ли обнять отца, то ли ограничиться рукопожатием, испытал странное ни на что не похожее чувство растерянности.
Пассажиры напирали сзади, толкали отца в спину, а он все стоял перед Росляковым и, не говоря ни слова, внимательно смотрел в глаза сына, не выпуская большого желтого чемодана из левой руки, хотя мог запросто поставить его на перрон. Отец сделал первый шаг, свободной рукой обнял Рослякова за плечи, на пару секунд прижался к щеке пригнувшего голову сына своей щекой, колючей, с трехдневной пегой щетиной. Росляков во время вокзального ожидания придумал множество разных слов, которые непременно должен сказать отцу ещё в первую же минуту их встречи. Это были умные слова, там было что-то вроде «время-то как бежит, не догонишь» или «надо же, сколько лет прошло, а ты, отец совсем не изменился, ни капли» и ещё что-то такое, лирическое. Да, это были те самые слова, подходящие к месту и ко времени, но почему-то все они застряли где-то в горле, так и остались несказанными.
– Давай чемодан, отец.
– Он не тяжелый, сам донесу, – отец смотрел на сына и раскачивал чемодан в руке.
– Отец, сколько лет мы не виделись?
– Считать не хочется, – свободной рукой Виктор Иванович хлопнул сына по плечу.
– А на этот раз ты приехал…
– Ты хочешь спросить, зачем я приехал, за какой нуждой?
Медленно дошагав до конца перрона, они вышли на широкую вокзальную площадь. Виктор Иванович перебросил чемодан из руки в руку.
– Ну, первое и самое главное – на тебя взглянуть. И ещё кое на кого, так, на старых приятелей. У тебя немного поживу, осмотрюсь. Сейчас я, коренной москвич, чувствую себя здесь дремучим провинциалом.
– Мать говорила другое, – Росляков втянул носом влажный воздух, замешанный на запахе угольной крошки и горелого мазута, ловко свернул разговор на другую тему. – Она говорила, твои тамошние доктора обнаружили у тебя какую-то неприятную штуковину, болезнь какую-то.
– Болезнь – это сильно сказано. Нет хуже, когда мужчины в своем кругу заводят разговор о всяких хворях, болячках. Это уже полный караул.
Росляков, переворачивая в кармане связку ключей, остановился перед входом на платную автомобильную стоянку, высоко подняв голову, глубоко задышал, постоял так минуту другую, будто в отвратительной погоде находил понятную лишь ему одному неизъяснимую прелесть. Надо было решать, надо было объясниться, но он молчал. Виктор Иванович топтался перед сыном, перекладывая из руки в руку чемодан. Когда молчание сделалось и вовсе невыносимым, Росляков кашлянул в кулак, почесал пальцами лоб.
– Значит, ты прямо с поезда ко мне решил?
– К тебе, – кивнул Виктор Иванович. – Других вариантов не предусматривал, честно.
– Это правильно, что ко мне, – делано обрадовался Росляков. – Правильно, что так решил. Именно так. Прямо с вокзала – и ко мне. А с дороги первым делом душ принять или ванну горячую.
Росляков залпом выпалил последние слова и тут же пожалел о них. Если это черный юмор, то понятен этот юмор лишь ему одному, Рослякову. Но если привезти отца домой, то он уж непременно первым делом примет ванну, только придется ему это делать не одному, а в компании, с неким совершенно незнакомым гражданином, к тому же находящимся далеко не в лучшей форме. Короче, мыться придется вместе с мертвяком. Нет, это уж через чур. И как объяснить всю эту петрушку с покойником? «Понимаешь ли, папа, попал тут ко мне по случаю покойник по фамилии Овечкин. Вот я его и храню до лучших времен, пока не представиться случай вывести бренное тело куда-нибудь за город, ну, в лес, например. Или в речушку под лед пустить. И вот господин Овечкин лежит себе полеживает в моей ванной, дожидаясь удобного момента. А мне с ним, между нами, одни неудобства». Так что ли отцу все объяснить? И думать об этом нечего. Полный идиотизм.
– И машина твоя где?
– Да здесь, вот она стоит, «жигуль», белый. Здесь машина, доедем.
– Ты какой-то, Петя, на себя не похожий, не выспался что ли?
– На работе совсем загоняли, – соврал Росляков и тут же добавил слова правды. – И не выспался тоже. День с ночью давно уже перепутал.
– Так мы едем, наконец, хоть куда-нибудь?
Виктор Иванович, поставив чемодан на мостовую, прикурил сигарету, закрывая пламя двумя горстями.
– Отец, я должен был сказать тебе это с самого начала, – Росляков закашлялся. – Такое дело вышло, такое дело… Короче, переночевать тебе у меня сегодня никак не удастся. Трудно объяснить почему
– Ты можешь ничего не объяснять, – Виктор Иванович улыбнулся. – Нельзя, значит не можно. Просто за годы моего отсутствия у тебя могли накопиться некоторые дела. А их одним днем не решить?
– Значит, ты не обижаешься? А то я переживал… Все так неожиданно получилось…
– Ничего страшного, со всяким бывает, – отец подмигнул сыну одним глазом. – А вечером посидеть где-нибудь мы сможем?
– Этим вечером не сможем, никак. А завтра, послезавтра – сколько угодно.
– Ладно, топай, – Виктор Иванович подхватил чемодан.
– Я подвезу тебя до любой гостиницы
– Сам доеду. Не хочу обременять.
– Ладно, тогда я пошел?
Росляков непроизвольно поднимал и опускал плечи, обтянутые сырой тесноватой курткой. Он отступил как-то боком, неловко, широкими шагами дошел до машины, сел за руль, быстро тронул с места, на выезде расплатился с дежурным по стоянке. Когда вокзальная площадь уже готова была скрыться за поворотом, Росляков в зеркальце заднего вида углядел отца, неподвижно стоявшего на тротуаре, так и не сошедшего с места. У ног отца светился желтый немодный чемоданчик.
* * * *Росляков разлил по рюмочкам водку и предложил тост за мужскую дружбу. В компании двух ханыг, которые по-хозяйски расселись на его кухне, совершенно необязательно быть велеречивым и вообще соблюдать даже примитивные нормы приличия. Но себя не переделаешь, раз уж поднял рюмку, нужно что-то сказать, хоть глупость какую, хоть что, это привычка. Гости Рослякова, вечно пребывавшие в полуобморочном похмелье, давно забывшие, когда брали в рот человеческую еду, словно не верили происходящему, часто смаргивали глазами и ошалело таращились на стол, центром которого стала большая початая бутылка «столичной». А вокруг бутылки на белых тарелках лоснились прозрачным жирком ломти любительской колбасы, краснела килька в томате, а крупные соленые огурцы своими помятыми боками внушали гостям священные чувства.
– Так за дружбу?
Росляков чокнулся с рядом сидящим Костей, седым мужичком, беспрерывно сглатывающим набегающую слюну и не отрывающим гипнотического взгляда от бутылки, потянулся рюмкой через стол к Гарику, персонажу помоложе, а, может, наоборот, постарше. Не разберешь их возраст. Тот, бережно, изо всех сил удерживая рюмку непослушными какими-то сучковатыми темными пальцами, что-то пролепетал себе под нос и, выпив, не потянулся к закуске, а лишь поднес к носу кулак, втянул в себя дух давно не мытого тела. Росляков по-своему истолковал этот жест и даже обрадовался своей догадке.
– Что, после первой не закусывают?
Взяв бутылку, он быстро накатил три рюмки, на этот раз, предложив тост за крепкую мужскую дружбу и мужскую же солидарность. Собутыльники Рослякова тяжело хмуро молчали, но рюмки подняли и, едва чокнувшись с хозяином, в один глоток осушили стопки до дна. Всей жизнью, всем бытием, всем тягостным ежедневным выживанием гости Рослякова вывели для себя непоколебимое правило: не бывает бесплатной водки, тем более закуски бесплатной не бывает, чем-то придется расплачиваться, это ясно. Слова о дружбе и всяком таком – низкая туфта. Вопрос – чем расплачиваться…
Гарик, как старший в компании, поживший, опытный, разменявший пятый десяток человек, ждал от Рослякова какого-нибудь подвоха, мерзости, самого грязного предложения, а пока терялся в догадках. Что нужно от них этому чистенькому фраерку? Малолетку с улицы притащить? Руки ноги подержать, пока хозяин хаты сделает свое дело? Это в принципе можно, это ещё куда ни шло. Потом хозяин наверняка и денег даст, хоть сколько, но обязательно даст. За молчание. Да, это можно, если с малолеткой. И самим, глядишь, кусочек сладенького достанется, хотя это дело десятое, это даже и не важно. Гарик сосредоточено, хмуря лоб, размышлял, строил догадки, но так и не мог понять правил игры, в которую его втянули.
– Да вы ешьте, не стесняйтесь, тут, как говорится, все без дипломатического протокола.
Росляков старался войти в роль радушного хозяина, но получалось фальшиво. И вдохновенья не появлялось, а больше всего мешал тошнотворно кислый запах, исходивший от ближнего соседа, от Кости. Пересилив себя, Росляков подцепил на вилку кусок колбасы и стал сосредоточено жевать, подавая пример новым приятелям. Чтобы разжечь аппетит гостей, он хотел добавить, что колбаска хоть куда, совсем свеженькая. Костя, не дожидаясь второго приглашения, взял кружок кусок колбасы рукой, сложил его вдвое, сунул в рот и быстро проглотил. Другую руку он запустил в гриву стоящих дыбом волос и начал с видимым удовольствием чесать голову. Росляков инстинктивно отодвинул свой стул в сторону. Санэпидемстанцию придется вызывать после этих джентльменов, – решил он.
– Мало сожрать могу, – сказал Костя. – Не лезет. Желудок сузился. Он, желудок, сжимается, когда долго не жрешь. А жалко.
– Знамо дело, – поддержал разговор с другой стороны стола Гарик. – Ты неделями не жрешь, а только во, – он щелкнул себя пальцем по далеко выпирающему из жилистой шеи кадыку. – А надо хоть маленько, но каждый день поесть. Хоть ложку.
– Так аппетиту совсем нет, – голос Кости стал жалобным. – Пока не выпьешь, нету.
– Ты и выпьешь, все равно нету аппетита, – Гарик пригладил рукой пегие волосы, такие кудрявые, будто половину сегодняшнего утра он завивался раскаленной вилкой.
Росляков молчал, не зная, как поддержать гастрономический спор гостей и чью сторону в этом споре принять. Он с тоской в сердце думал, что вот сейчас, как только гости раскумарятся, придется выслушать их рассказы о тяжелой прожитой, сломанной по воле злых людей жизни, её печальном нынешнем исходе. Лучшие года позади, теперь Костя с Гариком живут там, где и положено жить хорошим людям в плохом обществе, вообщем, живут они в мусорном баке. Росляков снова принюхался, передвинул стул ещё дальше, в торец стола. Но спасения от дурных запахов и здесь не было.
Он закурил, вытащив сигарету не из той заляпанной чужими руками пачки, что лежала на столе, а из той, что торчала из нагрудного кармана рубашки. Дай Бог сегодня все кончится, а веселое застолье с двумя этими придурками лишь скромная плата за собственную глупость. Как только за окном исчезнут последние прохожие, он подгонит машину к подъезду и откроет багажник, а эти двое помогут затолкать в него труп Овечкина. Денежный расчет прямо на месте, сколько спросят, столько он и заплатит. Задача простая, как репа, как эти соленые огурцы на столе, как водка в рюмке. Он искал подходящих помощников вчера, после встречи отца на вокзале, но кандидаты попадались как на подбор тщедушные и совсем пьяные, сами ели ноги волокли, а в этом деле требовалась какая никакая физическая сила. Поблуждав в подземных переходах Курского вокзала, Росляков перенес операцию на следующий день.
Сегодня повезло больше: Гарика с Костей он приметил издали. В первых сумерках они гуськом пересекали сквер возле дома Рослякова, стремясь в неизвестность зимнего вечера, холодного и пустого, как почти все зимние вечера. Срезав угол по снежной нетоптаной целине, Росляков догнал бродяг, сходу предложил им выпивку и закуску. Столь заманчивое предложение почему-то долго не находило ответного отклика. Спутники долго переглядывались, обменивались друг с другом короткими междометиями, осматривали Рослякова и так и эдак, и, кажется, уже готовы были отказаться. «Да я один, – объяснял Росляков, – один пить не могу, не лезет». Взяв на вооружение красноречивый язык мимики и жестов, он разводил в стороны руки, виновато улыбался, строил какие-то просительные рожи, но лед взаимного недоверия таял совсем не быстро.
«Это тебе-то выпить не с кем?» – Гарик, мотал седой кучерявой, как у старого барана головой, щурился и сквозь зубы сплевывал на снег. «А что, с тобой такого не бывало?» – начинал злиться Росляков. «Такого со мной никогда не бывало», – упорствовал Гарик. «Не меряй всех по себе, – подал голос Костя. – Может, у человека случилось что». «Вот именно, может, у меня что случилось», – сказал Росляков, уже готовый снова перенести дело на следующий день. «Живешь-то ты где?» – слабое сопротивление Гарика было сломлено.
Росляков встрепенулся, услышав телефонный звонок, вышел в прихожую и, сказав «але», прикрыл мембрану ладонью. Гости за столом заспорили громче. Оказывается, звонил отец.
– Что-то не могу тебя поймать ни дома, ни на работе, – сказал он. – Думал, мы сегодня с тобой посидим.
– Я тоже рассчитывал посидеть с тобой, но начальство не выбирают, оно выбирает нас, – Росляков придумывал убедительный ответ. – Это как с женщинами, правда? А мой начальник Крошкин насел на меня, припахал делать большой отчет об одном совещании, даже с работы отпустил, чтобы меня никто дома не отвлекал. Вот и сижу за письменным столом, головы не поднимая. К ночи закончу, не раньше. Сделал себе кофе покрепче, бутерброды и сижу.
– Ясно, тогда желаю успехов.
– Слушай, ты показывался сегодня врачу? – запоздало вспомнил Росляков. – У меня совсем мозги набекрень с этим отчетом.
– Меня только записали на прием, – сказал отец.
– А где ты устроился, откуда звонишь?
Виктор Иванович назвал дешевую гостиницу на городской окраине.
– И как там, ну, условия и все такое?
– Не беспокойся, я жил в местах и похуже. Значит, до завтра?
– Завтра – железно, – пообещал Росляков неуверенным голосом. – А вообще-то, все будет завесить от сегодняшнего вечера. Ну, как управлюсь с этим отчетом. Очень трудоемкая работа и неприятная. Это только на первый взгляд кажется, что отчет написать плевое дело. А на самом деле у-у-у, трудный жанр, – Росляков положил трубку.
Вернувшись в кухню, он заметил, что уровень жидкости в бутылке упал, а гости разрумянились, стали оживленнее. Гарик вертел в руках самодельный кухонной нож, поднося его ближе к свету, любовался наборной пластиглазовой рукояткой. «Если они и дальше будут так оживляться, горячо спорить и размахивать ножами, то через час тут будет уже не один, а два трупа, а то и все три», – решил Росляков и, деликатно вынув нож из рук гостя, убрал его в дальний ящик разделочного столика. Он чертыхнулся, телефон снова затрезвонил. На этот раз звонил к ночи помянутый заведующий отделом Крошкин.
– Как дела Петя?
– Да как сказать, – мялся Росляков, не привыкший к поздним звонкам руководства. – Чувствую себя что-то совсем неважно, совсем что-то сник. Насморк такой сильный, что прямо дышать не могу, в правом ухе стреляет…
– Еще у тебя в ногах ломота и работать неохота, – продолжил мысль Крошкин. – У меня в двух ушах стреляет, а заодно и в печени, когда я на тебя смотрю. Вчера ты отпросился с половины дня, сегодня тоже отпросился. Давай наверстывай, у нас газета, а не богадельня. Ты вот что, договорись о встрече с Рыбаковым, ты его знаешь, бывший директор совхоза. И сделай с ним интервью строк на триста пятьдесят. Ну, как работают и все такое.
– Да меня шатает от слабости, – Росляков чувствовал, что быстро устал врать, выдохся. – Я и не доеду, упаду где-нибудь…
Росляков отнес трубку подальше от уха, стараясь услышать, что происходит на кухне.
– Договорись с хоть на субботу, но только не тяни с этим, – запикали короткие гудки отбоя.
Росляков, наконец, опустил трубку, с опаской покосился на телефон, словно боялся, что тот зазвонит снова. Вернувшись к столу, он присел на стул, поджав под него ноги. Водки оставалось только на донышке.
– Вот, а он ещё идти не хотел, – сказал Гарик и сочно икнул.
– Это ты идти не хотел, – Костя внимательно сосал сигаретный фильтр с ярко тлеющим на его кончике огоньком. – Давно так не сидели, чтобы по-людски.
– Так, мужики, слушай меня, – Росляков деловито одна о другую потер ладони. – Есть одно дельце. Работы, будем говорить, по максимуму минут на двадцать. По её выполнению, то есть работенки этой по выполнении, каждому по ящику водки плюс закуска. Это, конечно, не натурально, а в денежном выражении, наличманом. Как вам предложение? Волшебство. Сказка. Дивный сон.
Против ожидания, Гарик с Костей не заулыбались от радости, а почему-то сразу помрачнели, шестым чувством поняв, что сказка и волшебство и дивный сон, наоборот, кончились. Теперь начинаются неприятности и головная боль.
– А чего делать-то надо? – погрустневший Гарик стал что-то сосредоточено искать в кучерявых волосах, будто ящик водки обещали вовсе не ему, а кому-то другому.
– И что, никакого желания двадцать минут попотеть за такие деньги? – Росляков, словно не веря себе, переводил взгляд с Гарика на Костю. – Вы меня удивляете, господа.
– У него там, в ванне, – Гарик внимательно посмотрел в глаза Кости, – вообщем труп там у него, синий весь. Так прямо в ванне и сидит. Я ванну зашел, когда он по телефону лялякал. Занавеску отдернул, а за ней мертвяк сидит. А в башке дырка.
– Ну что ж ты? – Костя осуждающе покачал головой. – Пригласил нас по-людски посидеть. А сам…
– Я сразу понял, здесь баланда – кислая, – Гарик разлил остатки водки в две рюмки, быстро опустошил свою. – Пошли отсюда, он на нас мертвяка повесить хочет. Вот вам ящик водки сегодня и вышка завтра. Дураков ищет. Пошли.
– Да я… Да я не то хотел… Да вы не поняли…