Финеас Финн

Серия «Эксклюзивная классика»

Перевод с английского Е. Хузиятовой

Школа перевода В. Баканова, 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2025

Том 1

Глава 1
Финеас Финн решает баллотироваться в парламент от округа Лофшейн

Доктор Финн из Киллало, что в графстве Клэр, был так же хорошо известен в округе, то есть в пределах графств Клэр, Лимерик, Типперэри и Голуэй, как и сам епископ, живший в том же городе, да и уважением пользовался не меньшим. Утверждали даже, будто из этих двоих доктор был человеком более состоятельным: территория, которую охватывала его практика, почти не уступала по площади епископскому диоцезу. Действительно, епископ, которого доктор Финн, несмотря на свою католическую веру, имел честь пользовать, всегда говорил, что их епархии совпадают. Итак, доктор Финн – Малахия Финн, если называть его полным именем, – был сельским врачом на западе Ирландии и имел устоявшуюся репутацию. Дела у него и впрямь шли неплохо, хотя уверения друзей, будто живется ему не хуже, чем епископу, были, пожалуй, безосновательны. Даже в наши дни епископство в Ирландии, если его обладатель обитает в родных пенатах, – очень теплое местечко, а доктору Финну каждый грош доставался тяжелым трудом. К тому же содержать семью стоило немалых денег: у доктора было пять дочерей и сын, и в описываемое время никто из них не имел обеспеченного будущего в виде выгодного брака или профессии. Мать и пять сестер чрезвычайно гордились единственным мальчиком в семье – Финеасом, которому предстоит стать нашим героем. Доктор обыкновенно говорил, что утенок его, сколько он может судить, не хуже других, но, чтобы признать в утенке лебедя, потребны доказательства более веские. Из чего можно заключить, что доктор Финн был весьма здравомыслящим человеком.

Мать и сестры уже видели в Финеасе лебедя – благодаря его ранним успехам в колледже. Отец, чья вера была лишена нетерпимости, которую мы в Англии склонны приписывать ирландским католикам, отправил сына в Тринити-колледж в Дублине. Некоторые в окрестностях Киллало – вероятно, пациенты доктора Даггина из Касл-Коннелла, ученого врача, который посвятил жизнь бесплодным попыткам обскакать доктора Финна, – поговаривали, будто Финн-старший не стал бы возражать, если бы сын заделался протестантом и выбрал карьеру преподавателя. Миссис Финн была протестанткой, как и пять мисс Финн, да и сам доктор по пятницам с удовольствием ужинал со своими друзьями-протестантами. Однако – каких бы тайных надежд ни питал отец – Финеаса учеба в Дублине протестантом не сделала. Он вступил в дискуссионный клуб, где на его вероисповедание не смотрели, и там – с легкостью и не без приятности – зарекомендовал себя так хорошо, что после возвращения в Киллало смог заронить в умы матери и сестер идею о своей лебединой природе – идею, к которой названные умы оказались так трогательно восприимчивы.

– Я знаю полдюжины старых болтунов, которые мальчишками блистали в дискуссионных клубах, – сказал доктор.

– Финеас уже не мальчишка, – возразила миссис Финн.

– А болтуны не получают стипендий в колледже, – добавила Матильда Финн, вторая по старшинству из дочерей.

– Папаˊ всегда принижает Финни, – заметила Барбара, самая младшая.

– Ох я тебя принижу, если не будешь слушаться! – Доктор нежно взял Барбару за ухо: младшая дочь была его любимицей.

Нельзя, однако, утверждать, будто доктор и впрямь принижал сына, ведь по достижении двадцати двух лет Финеас получил дозволение отправиться в Лондон и учиться у английского адвоката. Отец предпочел бы, чтобы сын держал экзамен на адвоката в Ирландии, но тот имел иные устремления. Под давлением самого Финеаса и его сестер доктор уступил – не только дал свое благословение, но и заплатил положенный гонорар весьма ученому и умудренному опытом джентльмену из Миддл-Темпла, а также определил сыну содержание в размере ста пятидесяти фунтов в год в течение трех лет. Доктор Финн, однако, был по-прежнему твердо убежден, что по окончании учебы сын должен поселиться в Дублине и практиковать в Мюнстерском окружном суде: будь Финеас хоть стократ лебедем, а все же и ему пойдут на пользу близость к дому и семейные связи.

Финеас провел в Лондоне три года и, как полагается, был принят в адвокатскую палату; ничто, однако, не указывало, что он приобрел – или хотя бы стремился приобрести – сколько-нибудь серьезные познания в области права. Почтенный наставник не спешил хвалить ученика за прилежание, хоть пару раз и отзывался лестно о его способностях. Сам Финеас, приезжая домой на длинные каникулы, тоже не слишком хвастал своим усердием в учении. До семьи Финн в Киллало не долетали слухи о подаваемых им надеждах, по крайней мере на профессиональном поприще. Тем не менее некоторые успехи все же имелись, позволяя матери ожидать большего; успехов было достаточно, чтобы доктор, вопреки собственному разумению, дозволял сыну жить в Лондоне и дальше. Финеас стал членом весьма респектабельного Реформ-клуба и вращался в превосходном обществе. Он был буквально неразлучен с достопочтенным Лоренсом Фицгиббоном, младшим сыном лорда Кладдаха, и на короткой ноге с Баррингтоном Эрлом, личным секретарем (одним из таковых) прославленного премьер-министра из партии вигов, совсем недавно покинувшего пост. Три или четыре раза Финеас ужинал с другим именитым вигом, графом Брентфордом. Все заверяли юношу, что, оставшись практиковать в Англии, он несомненно пойдет далеко – если не в суде и не в адвокатской палате, то снискав какой-нибудь из многочисленных постов, будто созданных для способных молодых юристов. Старый доктор согласился продлить содержание еще на год, хотя в конце второго года был вынужден погасить триста фунтов долгов перед лондонскими кредиторами. Приятели в Киллало, прознав об этом, провозгласили Финна-старшего чрезвычайно снисходительным отцом. Ни одна из его дочерей еще не была замужем, и, несмотря на все, что было сказано выше о финансовом положении доктора, оставь он дела немедленно, их совокупный доход после его смерти не превысил бы пятисот фунтов в год. Поэтому доктор, уже много месяцев поговаривавший о том, чтобы бросить хотя бы родовспоможение, теперь, заплатив долги сына, взялся за работу вновь – к превеликой досаде доктора Даггина, который не преминул отпустить ряд крайне нелестных комментариев о молодом Финеасе.

Итак, по прошествии трех лет Финеас сдал экзамен на адвоката – и сразу же получил письмо от отца, в котором тот подробно расспрашивал его о дальнейших намерениях. Отец рекомендовал сыну поселиться в Дублине и обещал продлить содержание в сто пятьдесят фунтов еще на три года при условии, что тот последует этому совету. Доктор Финн не говорил прямо, что в обратном случае давать деньги перестанет, но это явно подразумевалось. Письмо пришло в тот самый момент, когда был распущен парламент. Лорд де Террьер, премьер-министр от партии консерваторов, который находился у власти целых пятнадцать месяцев (срок почти беспрецедентно долгий), понял, что не может противостоять большинству в палате общин, и распустил ее. Поговаривали, что он предпочел бы и вовсе уйти в отставку, вернувшись в оппозицию с ее легкой славой, но его партия, как следовало ожидать, настаивала, и он решил воззвать к избирателям. Когда пришло письмо от отца, Финеасу в Реформ-клубе как раз предложили баллотироваться в парламент от ирландского округа Лофшейн.

Предложение застало его врасплох – настолько, что, впервые услышав его от Баррингтона Эрла, он буквально потерял дар речи. Баллотироваться в парламент? Ему? Человеку двадцати четырех лет от роду, без гроша в кармане и без какой-либо собственности, пребывающему в зависимости от отца, столь же полной, как и в одиннадцать лет, когда впервые пошел в школу! И притом – от Лофшейна! Депутатом от этого небольшого округа последние двадцать лет был брат почтенного ирландского пэра, старого графа Туллы, – не менее почтенный и благородный представитель местных протестантов и оранжистов. К тому же граф Тулла, которому принадлежал почти весь Лофшейн или по крайней мере земля в его окрестностях, был одним из самых давних и близких друзей Финна-старшего! Лофшейн располагался в графстве Голуэй, но Тулла обычно жил в своем поместье в графстве Клэр, в каких-нибудь десяти милях от Киллало, и неизменно вверял свою подагру, расстроенные нервы старой графини и желудки прислуги заботам доктора Финна. Как мог Финеас баллотироваться от Лофшейна? И откуда возьмутся средства на такое предприятие? То была прекрасная мечта, смелый прожект, при одной мысли о котором за спиной вырастали крылья. Впервые услышав предложение своего друга Эрла в курительной комнате Реформ-клуба, Финеас залился румянцем, как девица, не в силах ответить ничего вразумительного, – так велики были его изумление и радость. Впрочем, румянец скоро погас. Не прошло и десяти минут – и Финеас, по-прежнему сидя на диване рядом с Баррингтоном Эрлом, осознал всю несбыточность затеи и принялся объяснять, что воплотить ее совершенно невозможно. Но, к еще большему его удивлению, собеседник небрежно отмахнулся от трудностей. Лофшейн, по словам Баррингтона Эрла, был настолько мал, что не требовал значительных расходов. В округе было зарегистрировано всего 307 избирателей, и они, живя вдали от цивилизации, остались такими неискушенными, что и думать не думали о возможности подкупа. Достопочтенный Джордж Моррис, представлявший округ двадцать лет, был крайне непопулярен. В Лофшейн он и носа не казал со времени последних выборов, в парламенте никак себя не зарекомендовал и ни разу в жизни не одарил ни шиллингом, ни должностью ни одного из своих земляков.

– Кроме того, он поссорился с братом, – сказал Баррингтон Эрл.

– Неужели?! – воскликнул Финеас. – Не могу поверить, чтобы между ними пробежала кошка!

– Они теперь сами как кошка с собакой. Джордж снова попросил у графа денег, а тот вдруг взял да и отказал.

Баррингтон Эрл далее пояснил, что расходы на выборы покроет партийный фонд, что Лофшейн выбрали именно за дешевизну, а Финеаса Финна – за то, что был надежным и многообещающим молодым человеком. И если кто усомнится, годится ли он на эту роль, вопрос будет улажен. Кандидат должен быть ирландцем и католиком – чтобы жители Лофшейна согласились на него в пику достопочтенному Джорджу Моррису, убежденному протестанту. К тому же «партия» (Баррингтон Эрл подразумевал прославленного политика, под чьим крылом начал политическую карьеру) желала сыскать человека надежного, на чью поддержку можно рассчитывать, а не какого-нибудь ретивого и вздорного любителя фениев с собственными взглядами на права арендаторов и ирландскую церковь, который станет бегать на собрания радикалов в Ротонде.

– Но у меня тоже есть собственные взгляды, – сказал Финеас, снова краснея.

– Конечно, старина, – ответил Эрл, хлопая его по спине. – Не будь их у вас, я бы к вам не обратился. Но ваши взгляды совпадают с нашими, а значит, вы как раз тот, кто нужен нам в Голуэе. Разумеется, вы пойдете от Лофшейна: кто знает, представится ли подобный случай вновь.

На этом разговор был окончен, и Баррингтон Эрл удалился – без сомнения, подыскивать кандидатов для других округов, – а Финеас Финн остался наедине со своими мыслями.

Стать членом британского парламента! Именно эта амбиция придавала ему энтузиазма во время жарких дебатов в двух дискуссионных клубах, к которым он принадлежал. Иначе к чему, в конце концов, все эти пустые разговоры? Он и еще три-четыре человека, называвшие себя либералами, сходились с другой группой, именовавшейся консерваторами, чтобы вечер за вечером спорить на ту или иную глубокомысленную тему без надежды убедить друг друга или добиться какого-либо осязаемого результата. Но каждый втайне уповал на то, что их собрания – лишь подготовка для восшествия на иную, более важную трибуну, для вхождения в клуб, где дебаты ведут к действиям, а красноречие имеет подлинную власть, даже если не убеждает непосредственного оппонента.

Заикаться о своих мечтах – хотя бы про себя – Финеас, конечно, не осмеливался. Чтобы для него забрезжила надежда, предстояло немало потрудиться на ниве юриспруденции. Кроме того, он постепенно начал приходить к мысли, что адвокатура не сулит немедленных радужных перспектив, и пока не сделал и первых шагов на этом поприще. На что же было ему рассчитывать в политике?

И вот сейчас то, что он считал наивысшей на свете честью, вдруг оказалось в пределах досягаемости и само шло к нему в руки! Решись он довериться Баррингтону Эрлу, шевельни он пальцем – и мог бы уже через два месяца заседать в парламенте. Но кому, как не Баррингтону Эрлу, и верить в таких делах? Ведь тот посвятил политике всю жизнь. Если уж он обратился к Финеасу, так, видно, настроен серьезно и сам верит в успех. Значит, шанс и правда есть, шанс снискать великую славу – если бы Финеас только мог им воспользоваться!

Но что скажет отец? Будет против, конечно. А вздумай Финеас возражать, лишит содержания. Да и что это за содержание! Может ли человек заседать в парламенте и жить на сто пятьдесят фунтов в год? С тех пор как долги были оплачены, Финеас успел наделать новых, пусть и незначительных. Какие-то мелочи портному, что-то сапожнику, да еще что-то торговцу, у которого покупал перчатки и рубашки; и все же он с поистине ирландским упорством делал все возможное, чтобы избежать задолженностей, и жил очень экономно: завтракал чаем с булочкой, а обедал за шиллинг в закусочной, в тупике неподалеку от Линкольнс-Инн ^[1]. Где он станет обедать, если жители округа Лофшейн проголосуют за него на парламентских выборах? Тут он вполне правдоподобно представил себе страдания человека, который в начале жизни очутился слишком высоко на социальной лестнице – умудрившись вскарабкаться наверх раньше, чем научится удерживаться на ступеньках. Наш герой, как можно видеть, был совсем не глуп и не склонен к излишнему прожектерству. Он знал: вздумай он пойти по предложенному пути – с большой вероятностью потерпит полный крах и разорение, не достигнув и тридцати. Ему доводилось слышать о людях без гроша в кармане, которые попали в парламент и закончили именно так, – двух-трех он мог назвать, не сходя с места: их утлые суденышки, не выдержав чрезмерной оснастки парусами, пошли ко дну от первой же крупной волны. Но, с другой стороны, не лучше ли так, чем не иметь парусов вовсе? Эти несчастные, по крайней мере, попытали удачи. Финеас уже успел сдать экзамен на адвоката, а перед адвокатом в парламенте открывается столько возможностей! И помимо тех, кого раннее возвышение полностью разорило, он знал и других – кто, пойдя в молодости на риск, сумел сколотить состояние. Финеас готов был провозгласить, что умер бы счастливым, если бы только смог стать депутатом, если бы хоть раз получил письмо, где после его имени стояло бы «член парламента». В бою воинам порой приходится рисковать, идя на верную гибель. Но там, где трое погибнут, один все-таки прорвется – и будет до конца дней с гордостью носить Крест Виктории. Не так же ли и он сейчас? Для него прозвучал боевой клич, и он не убоится опасности!

На следующее утро Финеас, как и было договорено, вновь встретился с Баррингтоном Эрлом, после чего отправил отцу следующее письмо:

Реформ-клуб, февраль 186– г.

Дорогой отец,

боюсь, содержание этого письма вас удивит, но надеюсь, что, прочитав его до конца, вы признаете мою правоту. Вам, без сомнения, известно, что в ближайшее время парламент будет распущен и к середине марта объявят всеобщие выборы. Мне предложили баллотироваться от округа Лофшейн, и я согласился. Предложение исходит от моего друга Баррингтона Эрла, личного секретаря г-на Майлдмэя, и сделано от имени политического комитета Реформ-клуба. Стоит ли говорить, что я нипочем не помыслил бы о подобном, когда бы не заручился твердым обещанием поддержки, и даже сейчас выбросил бы из головы эти мысли, не будь я уверен, что на меня не ляжет бремя расходов. Конечно, я ни в каком случае не стал бы просить вас их оплатить.

Но, получив такое предложение, я чувствую, что отказаться было бы с моей стороны трусостью. Я не могу относиться к нему иначе, как к большой чести. Признаюсь, я питаю склонность к политике и всегда изучал ее с огромным интересом. («Молодой дуралей!» – читая это, сказал себе отец.) На протяжении многих лет я обращал мысли к парламенту как к своему будущему поприщу. («Обращал мысли! Хотел бы я знать, обращал ли он мысли к тому, на что будет жить!») Случай представился мне гораздо раньше, чем я стал его искать, но разве это причина, чтобы его отбрасывать? Что до моей профессии, я нахожу, что адвокату, получившему депутатский мандат, доступно многое, а практике это отнюдь не помеха. («Конечно, коли уже успел сделать карьеру», – заметил доктор.)

Больше всего я колебался из-за вашей давней дружбы с лордом Туллой, чей брат занимал это место многие годы. Но, похоже, Джордж Моррис должен уйти – или, по крайней мере, ему должен противостоять кандидат от либералов. Не будь меня, выдвинут кого-нибудь еще; полагаю, лорд Тулла слишком благороден, чтобы поссориться из-за этого со старинным приятелем. Если ему так или иначе суждено потерять свой округ, чем я хуже любого другого преемника?

Могу вообразить, дорогой отец, что вы скажете по поводу моего неблагоразумия, и, признаюсь, мне нечего вам возразить. Со вчерашнего вечера я не раз повторял, что, вероятно, обрекаю себя на разорение. («А не думал ли он, что со всей вероятностью обрекает на разорение меня?» – хмыкнул доктор.) Но ради такой цели я готов и к этому. У меня на попечении никого нет; следовательно, я могу распоряжаться собой, как пожелаю, если это не опозорит наше имя. Я ни словом вас не упрекну, если вы решите отказать мне в содержании. («Премного благодарен!») В таком случае я постараюсь заработать на жизнь пером. Мне уже приходилось немного писать для журналов.

Передайте мои уверения в любви маменьке и сестрам. Я скоро увижусь с ними, если вы согласитесь принять меня во время выборов. Быть может, будет лучше сказать, что я твердо решился предпринять то, о чем пишу, если только комитет Реформ-клуба не откажется от своего слова. Я взвесил все и нахожу: награда настолько весома, что я готов пойти на любой риск, дабы ее получить. С моими политическими взглядами я положительно обязан это сделать. Теперь, когда мне улыбнулась судьба, я просто не в силах сидеть сложа руки. Ожидаю с нетерпением вашего ответа.

С бесконечной сыновней любовью,

Финеас Финн

Что бы ни подсказывал отцу здравый смысл при чтении письма, подозреваю, гордость за сына возобладала над негодованием и доктор Финн был скорее доволен, чем наоборот. Его жена и дочери, услышав новость, всецело приняли сторону молодого человека. Миссис Финн сразу же выразила мнение, что парламент обеспечит ее сыну блестящую карьеру и что у такого именитого адвоката отбоя не будет от клиентов. Сестры заявили, что Финеасу, во всяком случае, нужно дать шанс, и практически настаивали, что с отцовской стороны препятствовать исполнению его мечты будет жестоко. Напрасно доктор доказывал, что членство в парламенте может быть полезно для того, кто уже составил репутацию в профессии, но не для начинающего адвоката, что Финеас, добившись успеха в Лофшейне, вовсе забросит мысль о заработке (что для человека столь бедного безрассудно) и что, в конце концов, соперничество с семьей Моррис станет черной неблагодарностью по отношению к лорду Тулле. Миссис Финн и девочки нипочем с ним не соглашались, да и сам доктор готов был поддаться тщеславию, которое пробуждала в нем мысль о будущем положении сына.

Тем не менее он написал письмо, настоятельно советуя Финеасу отказаться от своего прожекта. Впрочем, он сам осознавал: письмо вышло не таким, чтобы ожидать от него успеха. Доктор Финн увещевал, но не приказывал, не угрожал лишить сына содержания и не сказал явным образом, что тот вознамерился выставить себя ослом. Он ограничился разумными доводами, и Финеас, получив письмо, конечно же, почувствовал, что оно равносильно дозволению. На следующий день подоспело и послание от матери, проникнутое любовью и гордостью; миссис Финн была не из тех женщин, что способны в вопросах воспитания сына пойти наперекор супругу, поэтому не утверждала, будто Финеасу нужно баллотироваться непременно, но выражала всю поддержку и ободрение, которые ее любовь и гордость могли подсказать. «Ты, конечно, приедешь к нам, – писала она, – если и впрямь решишься пойти на выборы. Мы будем так рады тебя видеть!» Финеас успел было погрузиться в сомнения и попросить у Баррингтона Эрла неделю на раздумья, но благодаря совместному эффекту двух писем вновь преисполнился уверенности. Он понял главное: мать и сестры поддерживают его смелое начинание всей душой, и даже отец не расположен чинить ему препятствия.

– Я решился поймать вас на слове, – в тот же вечер сказал он в клубе Баррингтону Эрлу.

– На каком слове? – переспросил тот, ибо одновременно преследовал слишком многих зайцев, чтобы постоянно думать о Лофшейне и Финеасе Финне, а быть может, не желал обнаруживать по их поводу излишнего нетерпения.

– Насчет Лофшейна.

– Прекрасно, старина. Мы непременно проведем вас в парламент. Указ о выборах в Ирландии выйдет третьего марта, и чем скорее вы окажетесь на месте, тем лучше.