- -
- 100%
- +
– И правильно сделала! – горячо поддержал Арсений Марусю. – В том смысле, что твоя фамилия в сто раз лучше.
…В Домодедове он предложил отвезти ее к дому на такси.
– Нет, я лучше на экспрессе доеду до Павелецкого… Я недалеко там живу.
Арсений поехал с ней.
Было раннее утро начала сентября. Сияло солнце, и непривычно холодный ветер обжег Марусе щеки. «Ну вот, теперь мне будет не хватать той жары…»
Арсений Бережной проводил ее до самого дома (был момент, когда он хотел напроситься в гости – Маруся это почувствовала, но она уже засыпала на ходу и потому сделала вид, что намеков не понимает) и уехал.
Маруся не сомневалась, что он позвонит ей. Это был настолько славный и простодушный человек, что казалось невозможным, будто он способен на обман.
На первом этаже из лифта выскочила Кристина Пескова, женщина тридцати пяти лет, незамужняя, социально очень активная, и едва не сшибла с ног Марусю. Жила Кристина на пятом, а Маруся – на шестом.
– Ой, Маруся! Приехала? Боже, а загорела-то как!..
– Ты на работу?
– А куда ж еще! – Кристина работала в органах социальной защиты – именно так выражалась ее активность. Она поименно знала всех пенсионеров, инвалидов и одиноких людей своего района, которым требовалась помощь.
Больше всего на свете Кристина мечтала завести семью, но ей фатально не везло. Мужчин пугали ее активность и нестандартные размеры. Кристина была выше Маруси в полтора раза, и шире – в три. Размер ноги: у Кристины – сорок третий, у Маруси – тридцать пятый. Обе мучились с обувью (очень нелегко найти хорошие женские туфельки таких размеров!), и это их сплачивало. Кристина Пескова была полна энергии, вечно куда-то спешила, и если ее встретить зимой, например, то можно невооруженным глазом заметить густое облако пара, окружающее эту социально активную женщину. В зимней одежде, в облаке пара Кристина смахивала на трактор, бодро преодолевающий сельское бездорожье.
Кристина любила духи с ядреным стойким запахом, напоминающие мужские одеколоны советских времен – они мучительно действовали на окружающих в замкнутом пространстве. Кристина никогда не носила головных уборов. У нее были короткие темные волосы, завитые с помощью «химии» в мелкие спиральки и похожие издали на каракулевый мех.
– Как тут дела?
– Как-как… Твой сосед, Виталька, две недели назад чуть пожар не устроил! – Кристина возмущенно засопела носом. – Заснул с сигаретой, понимаешь…
– И что? – похолодела от ужаса Маруся.
– Да ничего! Сам же водой огонь и залил… А у меня потолок протек, между прочим! Ну ладно, я побежала… – Кристина шумно затопала к выходу, шурша плащом из нейлона, потом резко остановилась. – Нет, Маруся, это просто хамство!
Маруся, уже собиравшаяся шагнуть в лифт и успокоившаяся, судорожно обернулась:
– Ты о чем? Я поговорю с Виталькой…
– Я вообще о жизни, – с досадой пояснила Кристина. – Вот сейчас завтракала и телевизор смотрела – что показывают! Взять, например, рекламу. Реклама колготок – она, значит, юная и стройная, машет голыми ножками в этих самых колготках… Или реклама прокладок, я извиняюсь, – она, юная и стройная, бегает в обтягивающих белых брючках! Суп из бульонных кубиков варит – опять же юная и стройная! Везде, везде – юные и стройные, как будто только они пользуются благами жизни! А у нас, между прочим, треть (если не половина!) населения страны от лишнего веса страдает! А полные, не очень молодые женщины, они что – колготок не носят, суп не варят, прокладками не пользуются?
– Обидно, да… – подумав, согласилась Маруся.
– Вот я и говорю – совесть у этих актеров есть?!
– Есть. Они сами рекламу не любят, – ответила Маруся, памятуя недавний разговор с Арсением Бережным. – Но это не актеры виноваты, а те, кто рекламу заказывает.
– Э, да что там… – Кристина шумно вздохнула и убежала.
Маруся вошла в лифт – в нем стояло густое одеколонное амбре, от которого сразу же защипало глаза, и, стараясь не дышать, поднялась на свой этаж. Против воли перед мысленным взором возникла Кристина в неглиже, рекламирующая колготки пятьдесят восьмого размера…
Дома был только Виталик.
Он выглянул в коридор, услышав, как щелкнули дверные замки, и с сонным удивлением вытаращил ярко-карие круглые глаза.
– Ты? – спросил высоким голосом.
– Я.
– А говорила, в конце октября только приедешь…
Соседу было под сорок, но все упорно называли его Виталькой, а никак не Виталием Семеновичем Завитухиным. Он был еще не совсем пропащим, добрым мужиком, но сила воли в нем напрочь отсутствовала. Не человек, а нечто вроде студня из свиных ножек, не успевшего схватиться к приходу гостей…
– Вот, соскучилась по дому! – засмеялась Маруся. – А ты, говорят, тут пожар устроил?
– Уже накапали… – уныло вздохнул Виталик. – Подумаешь, коврик один сгорел!
– А Алевтина где?
Алевтина Климовна Попцова была их третьей соседкой.
– На рынок, что ли, отправилась… – Виталик с треском поскреб затылок. Волосы у него были морковно-рыжего цвета, нестриженые, а на макушке – маленькая круглая плешь, напоминающая тонзуру. Виталик был большим, рыхлым, с пивным пузцом. С него вечно сваливались штаны, обнажая верхнюю часть поясницы, что неизменно вызывало у Алевтины Климовны дрожь отвращения.
Голос у Виталика был высокий, горловой – «бабский», как с тем же отвращением констатировала Алевтина Климовна.
Больше всего он боялся смерти. А ко всему остальному Виталик был совершенно равнодушен.
– Ладно, я спать пошла. Я очень, очень хочу спать… – Маруся зашла в свою комнату и, не раздеваясь, упала на кровать. Силы у нее моментально кончились.
Открыла она глаза только к вечеру и не сразу поняла, где находится. «Ах, ну да, я же дома!»
Золотыми блестками переливалась пыль в лучах закатного солнца…
У Маруси было такое чувство, что ей накануне преподнесли какой-то необыкновенный, очень хороший подарок – именно такой, о котором она мечтала всю жизнь.
Арсений Бережной – блондин с синими глазами. Актер! Добрый и милый. С которым можно было говорить о чем угодно – как с родным.
Людмила всегда пилила Марусю за то, что подруга не умеет планировать свою жизнь, что не делает никаких попыток изменить ее. «Дурочка! Ты живешь одним днем и совершенно не думаешь о том, что время-то уходит! С Журкиным так и не развелась, никого нового не ищешь, работу поменять не хочешь… Ты думаешь, все тебе на блюдечке с голубой каемочкой преподнесут – и мужа, и квартиру нормальную и карьеру за тебя кто-то другой сделает? Нет, нет и еще раз нет! Ты сама должна трудиться над каждым днем своей жизни, сама должна налаживать связи и заводить знакомства, сама искать себе нормального спутника жизни! Вот что твоя мама нагадала, когда тебе пятнадцать лет было?»
«Что в двадцать я выйду замуж, а к тридцати у меня будет двое детей. Да, и что жить я буду в загородном доме у реки, а муж мой, олигарх, к пятидесяти станет президентом страны!» – с хохотом вспомнила Маруся мамин астрологический прогноз.
«Вот именно! Ты ничего не делаешь для того, чтобы эти прогнозы сбылись, – упрекала ее Людмила. – И ничего смешного тут нет, главное – поставить цель, какой бы невероятной и странной она ни казалась!»
И теперь, лежа в своей комнате, Маруся стала придумывать, как опровергнет все Людмилины теории. Она, Маруся, никого специально не искала, а все решилось по воле случая. Арсений Бережной – чудо, само свалившееся на голову…
«Когда же он позвонит?» – вдруг забеспокоилась она.
Проверила сотовый. Потом выскочила в коридор и забарабанила в дверь к Виталику. Без ответа. Из-за двери раздавался мерный храп, напоминающий работу автомобильного двигателя… Тогда Маруся сунулась к Алевтине Климовне.
– Добрый вечер! – заглянула она в комнату к соседке, тоже предварительно постучавшись.
Алевтина Климовна разбирала мотки ниток, сидя за большим полированным столом.
– А, Маша, приехала… – кисло отозвалась она. – Удачно?
– О, очень! – не вдаваясь в подробности, отозвалась Маруся. – Мне звонил кто-нибудь сегодня?
– Нет. Да, Маша… – Алевтина сунулась в раскрытый журнал. – …Что такое – те… тераконовый? Вот у меня тут план будущей картины, а тут написано, что углы надо вышивать из бисера именно этого цвета. Я прямо голову сломала!
– Тераконовый? Нет, скорее всего – терракотовый! – догадалась Маруся. – Терра – земля в переводе. Терракотовый – это рыжевато-коричневый.
– Минутку, – Алевтина снова заглянула в свои записи. – А что такое – пурпуный… Пурпурный, то есть? Как он хоть выглядит? Тут все словами написано, ни одной картинки, а я не понимаю! – с досадой воскликнула она.
– Ярко-красный.
– Вот так бы и написали – ярко-красный, рыжевато-коричневый! – с досадой воскликнула соседка. – А то понапридумывали каких-то непонятных слов!
Высокая, худая, сутулая, Алевтина Климовна поднялась из-за стола. Была она не злой, а скорее – брюзгливой, и выражение ее лица всегда было недовольно-кислым, раздраженным, а очки с серебряной цепочкой, болтающейся вдоль щек, делали ее похожей на старорежимную учительницу. Этому же и способствовал жидкий пучок на макушке из темных, с сильной проседью волос – со стороны голова Алевтины Климовны вместе с этим пучком казалась похожей на чернильницу, только пера в пучке не хватало… Было ей на самом деле не так уж много лет – всего пятьдесят четыре.
Маруся снова ушла к себе. Включила электрический чайник, достала пакет с сушками, который лежал в ящике чуть ли не с весны.
«Надо в магазин завтра сходить. И пыль вытереть, что ли…» – равнодушно подумала она. Чем дальше, тем сильнее терзало Марусю беспокойство. А ну как не позвонит ей синеглазый красавец Арсений Бережной?! У него, поди, своих актрис хватает…
Но Маруся вспоминала его простодушную улыбку, ту горячность, с которой он за ней ухаживал в самолете и после, выражение его лица – и ей становилось стыдно за свои сомнения.
Она села за стол, принялась уныло грызть сушки. На кухне в их квартире есть было невозможно – Виталик, по выражению Алевтины Климовны, «развел сплошную антисанитарию». Дело в том, что одинокий Виталик готовил себе сам – у него вечно что-то пригорало, убегало, чадило, брызгало во все стороны жиром, проливалось… И даже если кулинарный процесс проходил без особых катаклизмов, то все равно – запах готового блюда разил наповал, не хуже духов Кристины Песковой с пятого этажа.
Им всем давным-давно надо было разъехаться – правда, пока подходящих вариантов не находилось. Виталику не нравился район Коровино-Фуниково, Алевтина была против Капотни, а Маруся не желала жить возле полей аэрации…
Маруся никогда не пользовалась успехом у мужчин. Они почему-то отказывались воспринимать ее всерьез. Она была веселой, симпатичной («Если тебя накрасить да еще одеть как следует – красавица!» – не раз твердила Людмила), но ей фатально не везло. Ее любили те, кого не любила она. Что же касается брака с Евгением Журкиным, то Маруся подозревала, что тот женился на ней исключительно назло своей маме.
Но Маруся мужа искренне любила, особенно в первые месяцы их брака. И вообще, не она была инициатором этого разрыва и долго горько переживала из-за него потом…
Когда Маруся догрызла пятую сушку, зазвонил телефон – мобильный. На экране высветилось имя – «Арсений».
– Алло!
– Маруся, это я… Не побеспокоил? – услышала она чуть смущенный голос своего нового знакомого.
– Нет! – быстро выдохнула она.
– А… а где встретимся?
Она закрыла глаза и улыбнулась.
– Где тебе удобно.
– А тебе?
Они договорились встретиться возле Третьяковской галереи, на тихой пешеходной улочке – перед тем выяснилось, что Арсений живет очень далеко, на противоположном конце Москвы…
– Очень хорошо! – обрадовалась Маруся. – Пока ты будешь ехать до центра, я успею собраться.
Она и раньше умела быстро привести себя в порядок, а теперь, после работы аниматором там, в Турции, вечно не хватало времени – Маруся могла дать фору любому солдату-сверхсрочнику. Скоро она выскочила из дома – свежая, с отмывшимися от морской соли волосами, и помчалась на свидание, чувствуя себя какой-то особенно хорошенькой и легкой.
Тысячу лет у нее не было никаких свиданий, а теперь вот – случилось, да к тому же с тем, в кого она влюбилась с первого взгляда…
Он уже ждал ее – Маруся увидела Арсения с букетом цветов издалека, в свете фонарей, и он показался ей таким красивым, таким славным, что у нее даже руки затряслись. Ей нравилось в нем все – то, что он был таким тонким, таким высоким, нравились его волосы, лицо, глаза (глаза – особенно!), нравилось то, как одет: его узкие джинсы, песочного цвета пижонская курточка из вельвета, ботинки, рубашка – все, абсолютно все. В нем как будто не было недостатков: Маруся была уверена, что даже то, что было скрыто сейчас под одеждой, совершенно и безупречно. И даже то, что было внутри, под кожей, спрятанное броней костей и мышц – сердце, легкие, селезенка, сложное переплетение кровеносных сосудов и прочее, – тоже являло образец совершенства.
Она видела Арсения всего, целиком, словно на экране рентгеновского аппарата, и ничего не вызывало в ней отторжения. Это был ее мужчина, мужчина для нее. И сладко было сознавать, что и она для него – тоже совершенство, потому что это можно было определить по тому, с какой он радостью побежал к ней навстречу.
Секунду они медлили, стоя друг перед другом, словно еще во власти каких-то старых предрассудков, а потом бросились друг другу в объятия одновременно, с одинаковой горячностью, и одновременно затем вздохнули. И в этом вздохе заключалась следующая важная информация – «я боялся (боялась), что я тебя больше не увижу. Теперь я до смерти рад, что мы все-таки встретились. Ты очень милый (милая). И я не могу не прикасаться к тебе…»
– Что это со мной? – с искренним удивлением произнесла вслух Маруся.
Он засмеялся, хотел что-то ответить, но вместо этого стал вдруг целовать ее – и это привело обоих в такой азарт, что они забыли обо всем на свете.
А потом словно опомнились, схватили друг друга за руки и пошли куда-то быстрым, энергичным шагом, точно пытаясь дать выход той энергии, что бушевала сейчас в них.
Начали разговор, то и дело перебивая друг друга, – как провели этот день, о чем думали, спеша на встречу: «А я…», «А ты…», «Ты представляешь…»
Зашли в кондитерскую, выпили горячего шоколада (Маруся) и коньяка (Арсений), съели по кусочку торта, совершенно не чувствуя вкуса того, что ели и пили, – настолько они были поглощены друг другом, этой судорожной радостью узнавания. Опять куда-то пошли.
Опомнились только в Александровском саду, где долго целовались у Кремлевской стены. Фонари горели в еще густой листве, гроздьями сидела молодежь на лавочках, кто-то, скрытый сумерками, бренчал на гитаре, над Манежем плыли фиолетовые облака. Все было настолько хорошо, что происходящее казалось Марусе сном.
– Сколько тебе лет? – с любопытством спросила она Арсения.
– Тридцать три.
– Надо же, ты выглядишь гораздо моложе!
– А ты вообще – девчонка… – Он поцеловал ее в нос и прижал к себе еще теснее. – И как это так мы удачно познакомились?.. Я не представляю, что было бы, если б нам дали другие билеты и мы бы сидели в разных частях самолета!
– Или вообще летели бы в Москву разными рейсами, – подумав, добавила Маруся. – Или даже так – Людмила не стала бы жечь эти дурацкие ароматические палочки, никто не стал бы нас выгонять из отеля, и мы с ней до конца октября торчали бы в Турции.
– Или… господи, да нет же, я совсем не хочу об этом думать! – почти всерьез испугался он.
Маруся прикоснулась рукой к его волосам и спросила бесхитростно:
– Ты красишься?
– Нет! У меня такие странные волосы, честное слово! У корней темные, а на концах светлые… А почему так, я не знаю!
– Все в порядке – даже если бы ты красился… Я ничего против не имею.
– Я не красился! – отчаянно замотал он головой.
Маруся засмеялась и закрыла ему ладонью рот.
– Все в порядке, пожалуйста, не волнуйся. Я верю.
Он промычал что-то возмущенно-обиженное и принялся целовать ее ладонь.
– А что потом? – вдруг тихо спросила она.
– Поехали ко мне, – шепотом, быстро ответил он.
– Это далеко. Лучше ко мне.
– Тогда к тебе, – с послушной нежностью кивнул он. – Моя Марусечка!
…Случилось так, что и Алевтина, и Виталик выглянули одновременно в коридор, когда Маруся с Арсением крались по коридору к ее комнате.
Виталик заморгал ярко-карими круглыми глазками, а Алевтина Климовна поправила на носу очки, и серебряная цепочка вдоль ее щек нервно затрепетала.
– Добрый вечер, – шепотом, вежливо произнес Арсений.
– Добрый вечер! – тенорком отозвался Виталик и скрылся у себя в комнате – так моллюск прячется в раковине.
Алевтина же буркнула нечто неразборчивое и тоже захлопнула за собой дверь.
Маруся отперла замок на двери своей комнаты.
– Это твои соседи? – с любопытством, шепотом спросил Арсений.
– Ага… – Маруся сначала собралась было удариться в стыдливые рефлексии (не так уж часто она приводила в этот дом чужих мужчин), но потом передумала. Ей вдруг стало все равно, что о ней сейчас думают Алевтина с Виталиком. Ее волновал Арсений, и только он.
Ей было даже все равно, насколько бедна и проста ее комната – диван, шкаф, стол, два стула и единственная дорогая вещь – беговой тренажер.
Судя по всему, Арсения Бережного тоже очень мало волновали подобные мелочи. Едва только они оказались здесь, он принялся целовать Марусю.
– Все было предначертано заранее, все дорожки вели меня к тебе… – бормотал он в промежутках серьезным и одновременно веселым голосом. – И вот все сошлось в одной точке, и мы наконец вместе. Ты моя Марусечка, ты моя девочка, ты моя шоколадка… – он целовал ее загорелую шею, и Маруся, покорно закрыв глаза, постепенно растворялась в его прикосновениях.
Он говорил и говорил какие-то смешные, трогательные глупости, ни на минуту не замолкая, он облекал в слова каждое свое движение, он с пылким восторгом описывал вслух все Марусины достоинства – сначала ей было и смешно, и немного неловко, а потом она нашла это все ужасно возбуждающим.
Да и стыда, собственно, как такового, тоже не было, поскольку с самого первого взгляда она восприняла этого человека как родного. Даже Женя Журкин в первые дни их совместной жизни не казался Марусе таким родным и близким, как Арсений – в сущности, едва знакомый человек.
Она была свободна и ничем не скована (это ли не признак настоящей любви?), она наслаждалась своей свободой. Добраться до самой сути, до последней инстанции, сбросив все оболочки, попасть туда, где бывать еще не приходилось, где, как уже упоминалось, за кожей, мышцами, костями, переплетением сосудов скрывалось сердце, чтобы почувствовать его, горячее, на своих ладонях.
Женя Журкин, равно как и те немногочисленные другие, что встречались на Марусином пути, не пускали ее так далеко, они всегда держали дистанцию, они берегли свои, неведомые ей тайны. А Сеня Бережной отдал ей все, всего себя, и этой ночью словно показал: «Я в полной твоей власти. Ты можешь даже убить меня – я ничего не скажу тебе поперек. Я только твой, и ничей более».
Маруся была потрясена и ошеломлена – словами, прикосновениями, поцелуями ей показали, насколько она хороша, насколько дорога. И она сама отдала себя в полное и безраздельное пользование человеку, которого знала всего лишь сутки: «Я только твоя, и ничья более».
Они заснули, так и не расцепив рук, лицом к лицу, и даже во сне не хотели отодвигаться друг от друга, они были одним целым.
…А завтрак состоял из сушек с чаем.
У Арсения было прекрасное настроение, и он все время напевал – «Моя Марусечка!», а она хохотала и говорила первое, что в голову придет, – у нее тоже было прекрасное настроение.
Кое-как закутавшись в простыню, Арсений громко, со вкусом прихлебывая, тянул из чашки горячий чай.
У него была очень тонкая юношеская фигура, удивительно красивый разворот плеч, на шее на обычном шнурке висел нательный крестик, очень простой. Маруся с удовольствием разглядывала Арсения Бережного, и ее совершенно не раздражало его хлюпанье, хотя она, как и большинство людей, была чувствительна к подобным мелочам. Например, бывший муж Евгений имел особенность трещать суставами, бессознательно разминая себе пальцы рук, и каждый раз, услышав это звонкое сухое потрескивание, Маруся испуганно вздрагивала и ежилась. Родная мать имела привычку зевать вслух – и эти долгие вдумчивые зевки казались Марусе дурной, какой-то деревенской привычкой, хотя Лилия Сергеевна была интеллигентной городской жительницей, очень деликатной и тонкой во всех прочих отношениях.
Арсений Бережной ни в чем не вызывал отторжения, с самого начала Маруся приняла его сразу и целиком, со всеми его привычками и особенностями.
– Колоритные у тебя соседи… – весело произнес он. – Вот этот мужик – он кто?
– Это Виталик. Он хороший, только пьющий. Причем, знаешь, окончательным алкоголиком его назвать трудно – когда надо, вполне может держать себя в форме. Работает сторожем на заводе – сутки через трое.
– Мне показалось, что он как будто вздумал ревновать, когда увидел меня рядом с тобой…
– Перестань, – Маруся покачала головой. – Тебе действительно показалось. Я его тысячу лет знаю… Как женщина я его совершенно не интересую. У Виталика слабость к крупным особам с низким голосом, недаром его любимая певица – Людмила Зыкина. Но, главное, у Виталика есть тайна, которая отнимает все его силы и не позволяет ему разбрасываться. Свой тайный, мучительный, безнадежный роман…
– Какой роман? – с любопытством спросил Арсений.
– Роман со смертью.
– Что? – вздрогнул тот и едва не пролил себе чай на колени.
– Звучит странно и дико, но тем не менее… Виталик никак не может примириться с тем, что смертен. Потому и пьет, потому и не женился до сих пор, – спокойно пояснила Маруся.
– Ну надо же! Значит, он так боится смерти?..
– В том-то и дело, что сама по себе смерть не особенно страшит его. Он никогда особо не занимался своим здоровьем, его не сильно волнует, что от пьянства может возникнуть цирроз печени, его не беспокоит, что он ест и в каких условиях живет… Словом, он не стремится продлить себе жизнь, как многие, Виталика совершенно не заботит ее качество. Он легко забывает закрыть за собой газ на кухне и засыпает с непотушенной сигаретой – ну, и прочее.
– Тогда в чем же дело? – со жгучим интересом спросил Арсений.
– Его убивает, что он в принципе смертен. Никак не может смириться с тем, что рано или поздно – он кончится. Он, Виталий Завитухин! В нем все время идет внутренняя борьба, постоянный диалог – Виталик пытается смириться с неизбежностью смерти, и у него никак это не получается. Поэтому у него нет сил отвлекаться ни на женщин и ни на прочие бытовые мелочи…
– Колоритнейший тип! – восхитился Арсений. – Да, я тоже не в восторге от того, что когда-нибудь умру, но я же не думаю об этом с утра до вечера! Ну, а у той мадам в очках с серебряной цепочкой – тоже есть какая-нибудь тайна? Тоже свой скелет в шкафу?
– Ты угадал! – улыбнулась Маруся. – Алевтина Климовна терпеть не может всего того, что связано с любовью, с размножением, с детьми и прочим – именно потому она так кисло посмотрела на нас вчера. Как же, завалились в квартиру посреди ночи, двое, известно для чего… Фи!
– Она что, старая дева?
– Не знаю. Возможно. Хотя у нее был в молодости роман с неким Модестом Фокиным, но он ее бросил – она рассказывала…
– Вот и разгадка ее теперешнего поведения!
– Может быть… – пожала плечами Маруся. – Алевтина Климовна ненавидит все то, что связано с жизнью пола, и даже сами эти понятия – мужчина, женщина – кажутся ей нечистыми, отвратительными. Она увлеклась не так давно вышиванием бисером, и сюжеты ее картин – это исключительно цветы, пейзажи. И к телевизионным передачам она относится очень избирательно. Обожает сюжеты про политику. Сначала я думала, что она из тех, кого волнует обстановка в стране, – как бы не так! Она даже не понимает, о чем в тех передачах говорится, она их даже пересказать толком не может! А потом я догадалась – Алевтина Климовна готова слушать что угодно, только бы это было лишено всякого намека на секс или любовь. Она смотрит кулинарные поединки, вести с полей, новости квартирного дизайна, но как только в сюжете проскальзывает хоть какая-то двусмысленность, она моментально переключает канал.
– Потрясающе! – восхитился Арсений.
– Раньше она обожала передачи о животных – как, например, охотятся тигры, или как грызуны на зиму впадают в спячку, или вдохновенно внимала какому-нибудь подробнейшему рассказу о фауне Австралии… Но с тех пор как на телевидении стали показывать всякие интимные подробности из жизни животных, она эти передачи просто возненавидела, даже написала письмо министру культуры, дескать, совсем стыд потеряли… Ее мир лаконичен и сух, Алевтина не знает цветов и запахов. Даже вышивание бисером мало помогло ей – она до сих пор спрашивает меня, как именно называется тот или иной оттенок цвета!