- -
- 100%
- +
Было хорошо, было так легко,
Но на шею бросили аркан,
Солнечный огонь, атмосферы бронь,
Пробивал, но не пробил туман.
И мёртвый месяц еле освещает путь,
И звёзды давят нам на грудь – не продохнуть,
И воздух ядовит, как ртуть,
Нельзя свернуть, нельзя шагнуть,
И не пройти нам этот путь в такой туман!
А куда шагнуть – Бог покажет путь,
Бог для нас всегда бесплотный вождь!
Нас бросает в дрожь, вдруг начался дождь,
Нас добьёт конкретный сильный дождь!
И месяц провоцирует нас на обман,
И испарение земли бьёт, как дурман,
И каждый пень нам, как капкан,
И хлещет кровь из наших ран,
И не пройти нам этот путь в такой туман!
Всё пошло на сдвиг, наша жизнь, как миг,
Коротка, как юбка у путан,
Нам всё ни по чём, через левое плечо
Плюнем и пойдём через туман.
Под конец она не выдержала:
– Слова никуда не годятся. Несите мне их сейчас сюда, будем исправлять.
Лёнька положил гитару, вытащил из-за ремня отксерокопированный листок с текстом и спрыгнул со сцены в зал. Антоха и Рома стали подтягиваться тоже, чуя недоброе.
Завуч водила карандашом по строчкам, зачёркивала и подписывала сверху своё.
– «Но на шею бросили аркан». Какой ещё аркан, Лёня?
– Не могу знать. Вероятно, речь идёт об оковах западного гнилого капитализма и рыночной экономики…
– Не морочь мне голову. Никаких арканов. Напишем: «Нёс нас по реке катамаран». И в рифму, и по-речному. Так, дальше. «И мёртвый месяц…» – всем известно, что месяц светлый, ещё Пушкин об этом писал. Что ж, этот ваш друг – умнее Александра Сергеевича, что ли?
– Какой друг?
– Да Юра этот, который вам текст написал. Что там ещё. Совсем мрак. Припев перепишем. Будет так:
И звёзды светят нам на грудь – святая суть,
И воздух свеж, пора нам в путь,
Нельзя свернуть, пора шагнуть,
Пора идти нам в этот путь в такой туман!
– Вот. Вполне позитивная песенка на речную тему получается.
Лёнька кивал с серьезной миной. Пацаны пытались задавить отчаянный хохот, рвавшийся наружу. Завуч продолжала редактирование:
– Про Бога – это хорошо, в жюри обязательно будет кто-то из епархии. Молодцы. Но вот дождь… Пусть он не «добьёт», а бодрит.
И месяц приглашает нас побыть вдвоём,
Про испарение земли с тобой поём,
И каждый пень нам, как солдат,
Он защитит всех, будто брат.
Давай пройдём с тобою путь в такой туман!
– Но это уже какая-то любовная лирика получается, – возразил Рома.
– Ты что, Соколов, любовная лирика дальше, а это чувство братской поддержки, – Лис незаметно пихнул друга ногой, типа, не вмешивайся.
Завуч одарила его благосклонной улыбкой. Но потом прочитала про путан.
– Это ещё что такое?
– Возможно, имелись в виду сторонники президента, – Лёнька, не моргая, смотрел ей в глаза, его взор искрился патриотизмом и был чист, как утренняя роса.
– Не думаю, – отрезала завуч. – Будете петь так:
Всё пошло вперед, наша жизнь как мёд,
Западный не соблазнит обман.
Нам всё нипочём, через левое плечо
Глянем, и пойдём через туман.
– И вполне патриотично. Передайте своему Юре, что уж слишком депрессивные у него стихи.
Антоха, а за ним и Рома подскочили и выбежали из зала, не в силах больше сдерживать дикий смех.
Лёнька кивал с серьезной вежливостью японского дипломата.
– Спасибо огромное, что бы мы без вас делали…
На концерте в общественно-культурном центре зал был набит битком. Депутат, священник и председатель департамента культуры уже произнесли свои речи и теперь скучали в жюри, рассматривая незадачливых конкурсантов, певших им знакомые приевшиеся песни.
Когда на сцену вышло трио курсантов-речников, зал зааплодировал. Народ всегда симпатизировал юношам в тельняшках. Аплодисменты не прекращались – многие узнали мелодию – зал оживился и радостно загудел, готовясь подпевать.
Мальчишки озадаченно переглянулись. Лёнька тряхнул головой, сделал жест рукой, будто бросил шапку об пол. И запел оригинальный текст. Ребята поддержали. В проходах уже кто-то пытался танцевать. Зал выл.
Когда ребята уходили со сцены, овации гремели. Но на фоне кислых физиономий членов жюри всё в конце концов превратилось в жидкие хлопки и затихло. Руководство речного училища сидело окрашенное в цвета итальянского флага: бледно-зелёные полуобморочные или пурпурно-предынфарктные.
Группа Лёньки Лиса сбежала огородами, не дожидаясь окончания концерта и разбора полетов. Главный приз, как всегда, достался образцово-показательному хору.
– Чего нам теперь в речнухе будет… – Рома старался отвернуться от ветра, бившего в подворотню, не мог прикурить – дрожали руки.
– Лис, нафига ты стал оригинал петь? Ходить нам теперь на толкачах и не видать круизных лайнеров с чаевыми…
Лёнька стоял без шапки, засунув кулаки в карманы, и смотрел в небо. Не отвечал.
Собачья вахта
Лёнька любил стоять собачью вахту на верхней палубе. С полуночи до четырёх утра. Светлое бесконечное пространство северных ночей длилось, жило, обнимало. Солнце по-дружески целовало макушку земли и поднималось скорее, чтобы согреть остывающее без него небо. Теплоход вспарывал волны носом, расталкивал водную гладь и оставлял за кормой бурлящие усы. Ветер суровый, студёный бил всё, что попадалось на его пути, далеко сносил дым из трубы, вцеплялся в волосы сотней пальцев, трепал и тянул с собой. Лёньке нравилась свобода на этом маленьком старом теплоходе. Свобода от самого себя. Он ловил кайф, что не надо ничего решать – просто подчиняйся приказам и делай, что говорят, нет ни ответственности, ни мучительных мыслей о будущем. Прежний Лёнька исчез на границе воды и воздуха, растворился в холодном небе, полном ветра и криков чаек. Потерялся и стал далёким-далёким вместе со своими проблемами, мечтами, чувствами и долгом. Остался лишь мальчишка-матрос с мозолями на уставших руках и обветренным загорелым лицом, у которого из желаний – поспать подольше, поесть побольше. Да ни о чем не думать, засмотревшись на дремлющее тело реки.
Сами собой бегут без остановки картинки прошедшего дня, который один в один, как и все остальные – отдавать и выбирать по команде якорь, швартоваться, бросать лохматый и негнущийся конец, устанавливать скрипучий трап, подавать руку шагающим пассажирам, таскать в каюту их рюкзаки и чемоданы, драить палубу, зевать в рубке… Вдруг что-то ершистое выбивается из потока мыслей, крутится на месте – а, точно, Малой. Так называли Ванечку – пятилетнего сына капитана. Капитан был вдов и с началом навигации частенько брал сына с собой в плаванье – не желая или не имея возможности оставлять его у родственников. Малой чувствовал себя на теплоходе, как дома. Его стриженая круглая головёнка с торчащими ушами могла обнаружиться в самых непредсказуемых местах, поэтому за ним всегда следовал гувернёр из матросов, назначенный в этот неуставной наряд. В такой должности всё чаще стали замечать Лёньку. Мальчик каким-то чутьем выделил Лиса из остальных и привязался к нему.
Солнце нагрело шлюпочную палубу так, что кажется, будто расплавятся и прилипнут подошвы ботинок. А брезент на зачехлённой шлюпке – как горячая сковородка. Малой касается пальчиком, отдёргивает руку и морщится:
– Адово пекло!
– Это ты откуда таких слов набрался? – Лёнька делает вид, что удивляется.
Малой изображает смущение. И говорит, как по сценарию, пожимая плечами:
– А чего такого-то…
Оба отыгрывают свои роли и вполне довольны друг другом.
– Надень кепку, голову напечёт, – Лис нахлобучивает Ванечке какой-то разноцветный картуз.
Ванечка тут же стягивает его и щетинится:
– Ну и пусть напечёт, чего такого-то?
– Голова заболит, и блевать будешь. Заставят весь день в каюте лежать. Или вообще на берег в больничку спишут.
Это уже не по сценарию. И Малой удивлён.
– Почему?
– Мозг перегреется. Ну… Как мотор…
– Так бы сразу и сказал, – Ванечка садится в тенёк и грустно смотрит в даль:
– Лёнь, а мы все правда умрём?
– Да. Когда-нибудь… Может быть, очень нескоро… – Лёнька садится рядом.
– А почему так?
– Так устроено.
– По-дурацки устроено…
– Не, наоборот, очень мудро. Пожил-пожил, твоё тело устало, состарилось или заболело. Взял – умер. И – раз – новое тело получил, снова родился. А про старое и думать забыл. Удобно же.
– И мама тоже снова родилась?
– Обязательно. Только она уже не помнит, что была твоей мамой.
– И я могу её встретить?
– Можешь, но ты её не узнаешь, она же другая теперь совсем.
– Я узнаю, если увижу. И вообще – здорово это! Я думал, она насовсем умерла, и её червяки съели, как дядя говорит. Хорошо, что всё не так. Ты это точно знаешь?
– Стопудово.
– А у тебя мама есть?
– Нет.
– А папа?
– Нет.
– Ну тебе же не страшно, наверное, ты же большой уже. И можешь один.
– А тебе страшно?
– Страшно. Я боюсь, что папа тоже умрёт. И куда я тогда денусь. Но все говорят, что нельзя бояться. Чего боишься, то и случится. Надо о хорошем думать.
– Я тоже боюсь, Малой. Все боятся, что останутся одни. Это нормально – бояться. Когда страшно – надо посидеть и побояться немного, а ещё лучше – рассказать об этом кому-нибудь. И страх сам пройдет. И тогда можно дальше жить.
– Да, мой страх будто весь рассказался, когда я о нем тебе сказал. И исчез, – Ванечка прислонился к Лёнькиному плечу, закрыл глаза и стал слушать, как шуршат о борт волны. А через некоторое время заговорил уже другим – весёлым и беззаботным голосом:
– Сегодня учебная тревога будет! Я слышал, как папа старпому говорил. Когда все сюда сбегутся шлюпку спускать, старпом, как всегда, спросит, кто из новичков умеет грести. Вот ни за что не признавайся, если умеешь! А то заставит залезть в шлюпку и плавать на ней долго-долго. И будет ругаться.
– А если никто не признается, что умеет?
– Тогда вместо одной – все шлюпки на воду велит спустить. И всю команду в них загонит. Весело, да? Но все потом будут очень злые. Потому что жарко ведь.
– Понятно. Спасибо, Малой, за предупреждение.
По сигналу тревоги Лис метнулся в кубрик за спасжилетом. Матросы расчехляли шлюпку. Старпом интересовался иронично насчет гребцов. И Лёнька вдруг увидел, какая печаль в глазах забившегося в уголок Ванечки, мол, как же можно верить людям, которые врут даже по такому незначительному поводу… Увидел – и решительно заявил: «Ну я чуток умею грести». А потом несколько часов, сидя на вёслах, нарезал кренделя у теплохода под дружный хохот команды.
Время собачьей вахты истекало. Солнце лезло всё выше. Подходили к Рыбинску. Прошли под аркой моста. Лёнька загляделся на золотой шпиль собора. Улыбнулся родным берегам. Потёр кровавые мозоли на ладонях и вдруг вспомнил, как несколько лет назад взял напрокат у хмурого мужика лодочку, чтобы покатать Алину… В тот августовский день рыбинцы праздновали День города. По набережной ходили разноцветные толпы ряженого народа. А двое влюблённых сидели в лодке на середине Волги и были самыми счастливыми из всех.
Лис тряхнул головой, наваждение пропало. Не исчезла только боль в ладонях. Скоро будем шлюзоваться. И вот-вот придут его сменить.
Воздушный змей
– Вау! Краски! Настоящие! В тюбиках! – восьмилетний Серёжка обеими руками прижимал к груди коробку. Не замечал, что старший брат держит ещё какой-то длинный и лёгкий сверток.
Всю свою сознательную жизнь он мечтал только об одном – рисовать. И чтобы не мешали. Ну, ещё немного – о родителях. Чтобы были живы. Но о родителях мечтали все, это была общая, привычная мечта. А про рисование – только его, Серёжкина.
– Я воздушного змея тебе принёс. Отец рассказывал, что в его время такие умел мастерить любой мальчишка… Пойдём на берег, запустим.
Серёжка покосился на брата. Лёнька помнил родителей. А Серёжка почти нет. Родители жили в Лёньке, говорили его словами, смотрели его глазами. А беспамятного Серёжку бросили.
Завтра Лёньку забирают в армию.
Серёжка вздохнул и затолкал краски под матрас. Придётся идти змея запускать.
На Волге осенний ветер. Интересно, если рисовать песок, то что добавить в охру: жёлтого или немного коричневого… Или даже красного… А вода по тону холоднее, чем небо. Свинцовее. Осенью все цвета тяжелеют. Может, дождём пропитываются…
Лёнька бережно размотал невесомое тело змея, растянутое в рамках, вставил серединную распорку. Положил на ветер. Змей поймал поток, забил хвостом.
Старший сунул младшему катушку:
– Беги и разматывай. Он будет подниматься.
Тяжёлые ботинки вязли в песке. Змей упруго рассекал небо, наискось уходил вверх.
Нитка закончилась. Змей стоял высоко. Дрейфовал. Лёнька смотрел вверх и улыбался. Ветер трепал и закидывал назад его светлый чубчик. Гюйс на плечах тоже лежал на ветре. Лёнька в форме речного училища, хоть уже и не учится там. Наверное, он готов со многим сегодня проститься.
Воздушный змей устремляется туда, куда несёт ветер. Но сердце остаётся на земле, в чьих-то руках. А нитка – любовь, которая не даст раствориться в синей бескрайности. И всегда приведёт назад.
Змей потерял ветер и стал плавно снижаться.
Серёжка сматывал нитку. Ему хотелось рисовать.
II
Консервы на двоих
На Тихорецкой была пересадка на московский поезд до Владикавказа. В тёмной ноябрьской ночи плавали коровьи гудки локомотивов, терялись редкие огни. И холод. Просто космический… Но в безвоздушном пространстве не бывает такого пронизывающего чёрного ветра… Аж сносит со стриженой башки серую армейскую шапку. И жрать охота… Блин, как же жрать охота. До тошноты. Бегом, бегом, стоянка поезда три минуты. Яшка, сверкая глазами затравленного волчонка, запрыгнул в нужный вагон. От резкого движения сознание качнулось, и к горлу подпёр комок желчи. В вагоне нечем дышать. Пахнет перегаром, чаем, колбасой и растворимой лапшой… Вошедшие занимают свои места, закатываясь, как шары, – каждый в предназначенную ему лунку.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.