Глава 1. Нотариус от слова «но».
У нас в конторе обычно тихо. Мухи жужжат лениво, кофемашина скрипит как старая бабка, а я подшиваю документы так, будто от этого зависит чья-то загробная судьба. Иногда – действительно зависит.
Я – Валя. Работаю помощником нотариуса. То есть я всё делаю, а подпись ставит он. Он – это Борис Ильич. Пожилой, надёжный, и слегка мёртвый внутри. У него вместо души – пунктуальность, а вместо сердца – печать с гербом.
Всё идёт по расписанию. Покойники умирают, родственники приходят, получают, ругаются, уходят. Редкий день без конфликта начинается с «А почему всё Маше, если я Марина?»
Но в тот понедельник пришло завещание, которое всё сломало.
Оно не было странным по форме – обычный конверт, нотариальная опись, подпись завещателя. Но вот содержание…
«Я, Берта Павловна Цыглер, завещаю свою квартиру, дачу, коллекцию фарфоровых собак и банковский вклад размером 840 000 рублей – не родственникам. А соседям. По подъезду. Тем, кто приносил мне йогурт. Тем, кто не давал собаке гавкать. Тем, кто просто улыбался, когда я шла в халате.
С уважением, человек, который жил с вами рядом, а теперь, наконец-то, займёт отдельную квартиру – где потеплее.»
Я перечитала дважды. Потом показала Борису Ильичу. Он помолчал. Потом сказал:
– Это законно?
– Почти.
– Тогда придётся разбираться.
Через три дня одна из наследниц – дама с очень правильной причёской и лицом, как у той самой училки по алгебре, что била тряпкой по щеке – умерла.
Прямо на лестничной клетке. В халате. С йогуртом в руке.
И тогда я поняла: это завещание – не просто странность. Это начало чего-то очень, очень неуютного.
Берта Павловна Цыглер умерла с достоинством. По крайней мере, так сказала соседка с третьего этажа – Алла Борисовна, которая умирает раз в полгода, но исключительно морально.
– С достоинством, Валечка, – повторила она, прижимая к груди авоську с яйцами. – Легла на диван, как в кино.
– В хорошем смысле?
– Ну… не в артхаусе, конечно. Всё прилично.
На похоронах было восемь человек, не считая кота. Плакала одна – дама в бордовом пальто, очень решительная. Мы позже узнали, что это председатель ТСЖ. Она плакала не из-за утраты, а из-за того, что квартира Цыглер была без балконного остекления, и теперь это ляжет на её плечи.
После похорон всё пошло по сценарию:
● Квартира – наследуется.
● Коллекция фарфоровых собак – вызывают споры.
● Завещание – читается вслух в нашем кабинете.
И вот тут началось.
***
– Простите, – сказала дама с фамилией как у футбольного клуба, – вы серьёзно хотите сказать, что эта старая ведьма отдала квартиру каким-то… «соседям»?
– Да, – ответил Борис Ильич. – Причём не всем, а конкретным.
– Конкретным кому?!
– Тем, кто приносил йогурт.
Тишина была такой, что я услышала, как мышка в столе Бориса Ильича закашлялась от неловкости.
– Я ухаживала за ней! – вскричала другая наследница. – Я ей ноги мазала!
– А йогурт?
– Йогурт я ела сама. У неё диабет был!
Завещание было крепкое, с подписью, свидетелями, и даже с приложением – фото собак, чтобы не перепутать.
«Вот это – Цезарь. Ему – полка над камином. А это – Жужа. Её не пугать. А это – не собака, а солонка. Не путать.»
На следующий день умерла первая «соседка по йогурту».
Её нашли на лестнице. С пакетом из супермаркета и – да, действительно – баночкой йогурта в руке. Очень символично. Очень подозрительно.
Полиция пришла на автомате. Отметили смерть как «естественную». Хотя она, по словам Аллы Борисовны, всю жизнь была как танк.
– Да она могла зимой в тапках за хлебом бегать!
– А теперь не может… – тихо добавила я.
Борис Ильич хмыкнул и выдал своё фирменное:
– Интересное дело. Надо бы сохранить копии.
Я задумалась. Фарфоровые собаки, завещание, мёртвые соседки, йогурт. Звучит как сюжет из дешёвой мелодрамы. Но пахнет – как что-то посложнее.
И вот я впервые задумалась: а что, если это не случайности? А если Берта Павловна и правда знала, кому нельзя доверять ни квартиру, ни Цезаря?
И что, если фарфоровые собаки – ключ? Ладно. Может, не ключ. Но хотя бы очень характерная улика.
ГЛАВА 2. «Йогуртовое братство собирается»
В пятницу в нашей нотариальной «приёмной» (а по факту – в комнате с жалюзи и пыльным кулером) собрались четверо из семи наследников. Остальные либо отказались, либо «приедут позже», либо «всё равно знали, что их обойдут» – то есть типичная завещательная демография.
Я приготовила чай, по старой традиции, которую никто не просил. Чай был чёрный, люди – серые. И только один был подозрительно ярким.
– Привет всем, я Гоша, – сказал мужчина в футболке с надписью «Жизнь – боль, пока не докажут обратное».
– Я не был с Берточкой особенно близок, но у нас был ритуал. Я ей приносил молочный коктейль. Она делала вид, что он ей не нужен. И всё-таки выпивала.
– Это был йогурт?
– Это была… трансформация. В процессе.
Он сел с видом человека, который знает, что его цитаты однажды попадут на кружки.
Второй был молчаливый. В плаще, с лицом таксиста в отставке и глазами, как у человека, который умеет прятать документы в подкладке пиджака.
– Имя? – спросила я.
– Андрей.
– А фамилия?
– Пока рано.
– Это по завещанию?
– Это по жизни.
Третьей была женщина по имени Ольга, которой очень шёл шарф цвета кирпича и полное отсутствие доверия к окружающим.
– Я жила с ней в одном подъезде десять лет.
– Общались?
– Я ей жаловалась на лифт. Она жаловалась на котов. Это был диалог.
Четвёртым был парень лет двадцати. С наушниками и выражением лица «где я и когда будет пицца». Он представился как Илья и сказал:
– Мне просто сказали прийти. Я не против ничего.
А теперь – главное. На столе у меня лежали три коробки:
Одна – с документами.
Вторая – с фотоархивом Берты Павловны (в основном собаки, дача и какой-то странный костюм кролика).
Третья – с фарфоровыми фигурками.
И вот здесь произошёл первый сбой.
– Где Жужа? – спросила Ольга, заглянув в коробку.
– Прошу?
– Жужа. Маленькая собачка, с чёрными ушами и грустными глазами. Берта называла её «ослик среди хищников».
– Не вижу, – сказала я, перебирая псов. – Цезарь есть. Альма есть. Солонка с ушами – тоже. А вот Жужи… нет.
Наступила пауза. Из разряда тех, в которых обычно стреляют в кино.
– Возможно, кто-то забрал её, – сказала я.
Андрей молча посмотрел на коробку. Гоша ухмыльнулся. Ольга напряглась. Илья играл в Тетрис.
– Слушайте, – сказал Гоша. – Может, это и к лучшему?
– Это не «к лучшему», – сказала Ольга. – У каждой из фигурок был прикреплён номер. Жужа – под номером шесть
– И что?
– Номер шесть в завещании – одна из комнат в квартире. С сейфом.
Сейф. Конечно. Потому что что ещё могло быть у старушки с фарфоровыми собаками и соседями с нервами?
– Я могу разузнать, – неожиданно сказал Андрей. – У меня… остались ключи. От дома. Когда-то.
– У вас всё «когда-то», – заметила я.
– В наше время это уже многое.
Я записала всё в блокнот. Вид сделала деловой. Но внутри чувствовала, как тёплая тревога поднимается от живота к горлу.
Собака исчезла. Сейф есть. Люди не те, кем кажутся. А я – как всегда – не имею отношения ни к чему. Но всё равно сижу в эпицентре следующей драмы.
На следующий день Андрей пришёл с ключами. В чёрной барсетке, как будто только что вернулся из девяностых и принес нам подарок – бандитскую ностальгию.
– Надеюсь, там нет ничего незаконного, – пробормотал Борис Ильич.
– Всё, что мы делаем – строго в рамках закона, – ответил Андрей, не поднимая глаз.
– Это радует. Особенно если закон хотя бы слегка знает, что мы делаем.
Мы пришли в квартиру Берты Павловны в три часа дня. Солнце светило в окно, на подоконнике скучала пыль, а на комоде у входа стояли две фарфоровые собаки. И не хватало – угадай кого? Жужи.
Ольга заметила это первой.
– Вот она стояла тут. Всегда. Прямо напротив входа. Она, кстати, была немного треснута – Берта называла её «с характером».
Мы молча двинулись дальше, как в плохом квесте: искать комнату с сейфом, номер которой совпадает с номером на недостающей собачке. Комната номер шесть была заперта.
– Почему шесть? – спросила я.
– Потому что на двери криво прибита табличка с цифрой 6. Видимо, Берта метила территорию как хотела. Андрей вставил ключ. Повернул. Скрипнул замок. Дверь открылась.
Внутри – старый письменный стол, кресло, занавески цвета заплесневелой хурмы. На полу – коробка из-под телевизора. И, конечно, у стены – тот самый сейф. Обычный. Пыльный. Не очень большой. Как будто ждал.
– У кого код? – спросила я.
– Наверное, никто не знает, – ответила Ольга.
– Или знает, но молчит, – добавил Гоша, который почему-то снова появился, как из воздуха.
– А вы откуда здесь?!
– Интуиция.
Мы переглянулись. Сейф был закрыт. Но рядом лежал лист бумаги. Старый. Заломанный. На нём – аккуратный почерк:
«Если вы открыли дверь – значит, кто-то вспомнил Жужу. Код – не шифр. Код – чувство. Дата, когда Жужа пропала. А вы не заметили. Значит – не все заслуживают.»
Момент был философский. Андрей медленно поднял голову.
– А кто вообще знал, когда она пропала?
– Берта, – сказала Ольга. – Я однажды пришла – а она плакала. Сказала: «Жужа исчезла. Всё будет хуже.»
– Когда это было?
– Декабрь. Перед Новым годом. Где-то двадцатые числа.
– 26-го, – сказал вдруг Илья, у которого до этого всё внимание было в телефоне.
– Почему ты так уверен?
– У неё в квартире всё было подписано. На фото с Жужей – дата 25.12.89.
А дальше – нет ни одной новой. Только Цезарь и солонка.
Илья подошёл. Набрал на циферблате:
2 – 6 – 1 – 2 – 8 – 9
Щелчок. Сейф открылся. Мы замерли. Внутри – не деньги… не золото… не эротическая коллекция времён застоя.
А… папка. С надписью от руки: «Если они читают – значит, я ушла не зря.» И ещё – конверт. На нём: «Для неё.»
Валя. Моё имя. Чётко. Без ошибок. Как будто Берта Павловна знала, что именно я когда-нибудь буду стоять тут. И именно мне – нужно это прочитать.