ГЛАВА 1. "Если что – копай"
У меня в холодильнике лежали две вещи: заплесневелый сыр и письмо от покойной соседки.
Почему письмо в холодильнике? Потому что в момент, когда я его получила, мне казалось, что всё вокруг слишком тёплое – воздух, чай, новости, соболезнования. А письмо… оно было прохладным, странным и немного липким на ощупь, как ощущение, что ты забыл выключить утюг.
Я положила его рядом с банкой оливок. На потом.
И это “потом” наступило на седьмой день. Сыр рассыпался, как крошки из чужой жизни. А письмо – осталось. Розовый конверт с маленькими сердечками. Адрес – мой. Почерк – Людмила Васильевна.
Подпись аккуратная, как всегда. И дата отправки – за день до её смерти.
Внутри – один листок. На нём:
"Если что – копай."
Вот и всё. Без привета. Без пояснений.
Я перечитала три раза, потом свернула обратно. Потом развернула снова. Потом села на кухне, открыла банку оливок и сделала то, что делает каждый нормальный человек, получив подобное письмо:
Ничего.
А утром пошёл дождь. И на мокром подоконнике я вдруг поняла – мне надо копать. Потому что, если человек отправляет тебе такое письмо до смерти, а умирает потом случайно, то это уже не "если что". Это "всё".
Вопрос был не в том, копать или нет. Вопрос был – где.
У Людмилы Васильевны был небольшой садик перед подъездом, где она выращивала что-то между укропом и декоративной капустой. Никто толком не знал, что именно, потому что всё это чаще служило фоном для её ругани с голубями. Слева от входа – клумба с табличкой «не наступать». Табличку она меняла каждые полгода. Весной – новая. Осенью – тоже.
А ещё был сарай. Закрытый, старый, облупленный. Он официально числился "неиспользуемым". Открывался громко, как капот старой "Волги".
И всё это теперь – потенциальное поле для копки.
Я надела перчатки (всё-таки санитарные привычки – вещь полезная, когда ты работаешь с лицами), и вышла. Двор был тихим. Только где-то над пятым этажом ругались два голубя – наверное, спорили, кто первый заметил меня с совковой лопатой.
Первым делом я пошла к клумбе. Земля была рыхлая, как будто недавно взбитая. Но нет – просто прошёл дождь.
Я постояла минуту, вспомнила, как Людмила Васильевна носила свои резиновые тапки, как щёлкала языком на детей, которые рвали её "базилик", и как однажды сказала:
– Покой, детка, – это роскошь. А настоящую правду только земля держит. Все остальные – трусят.
Тогда мне казалось, она пудрит мозги. А теперь – держу в руках лопату.
Я присела рядом с клумбой и сделала первый коп. Ничего не произошло. Никакой молнии, никакого духа Людмилы, подсказывающего "правильней левее". Только червь. Толстый, ленивый. Глянул на меня, как на дурочку.
– Я тоже не уверена, – сказала я ему.
На третьем копке я наткнулась на сопротивление. Металл? Камень? Корень? Постучала лопатой – глухо. Пальцами попробовала – жесткое. Не природное.
Смахнула землю – показался угол. Что-то вроде небольшой коробки. Железной. Побитой ржавчиной. Края обмотаны старой изолентой. Я вытащила её, как вынимают бутыль с соленьями из подвала: медленно, с уважением к возрасту и возможной токсичности содержимого.
И тут позади раздалось:
– Ну надо же. И куда это мы собрались с инвентарём?
Я вздрогнула, чуть не уронив коробку. На тропинке стояла Зинаида Дмитриевна – соседка с третьего этажа, мать троих, бывшая доярка, нынешняя пенсионерка, обладательница взгляда, от которого тухнет чай в кружке. В халате с узором, похожим на турецкий ковер, и с веником в руках. Веник был символом власти. Иногда даже дубинки.
– Доброе утро, – попыталась я сделать вид, что копаю, скажем, морковку.
– Угу. Только вот обычно сажают весной, а не выкапывают в ноябре, – она подошла ближе и прищурилась. – Это что, Людкин огород?
– Она… просила, – сказала я. – Оставила мне письмо.
Зинаида Дмитриевна сложила руки на груди.
– А-а. Она тебе, значит, письмо. А мне – закваску на блины. Видно, разным соседям – разный уровень доверия.
– Оно было странное. Просто три слова. "Если что – копай".
Она на секунду замолчала.
– Хм. Это на неё похоже.
– Серьёзно?
– Ну да. Она ж в молодости в архивах работала. Всё прятала, всё шифровала. Даже рецепты. У неё пирог с капустой назывался "пять один ноль два".
– Что?
– Да сама не поняла. Но вкусный был.
Я посмотрела на коробку.
– Может, вы помните, было у неё что-то закопано?
– Деточка, если бы я запоминала всё, что она закапывала – у меня бы мозг в компост превратился. Но если уж копаешь – копай до конца. А я, пожалуй, пойду чайник поставлю. Уж больно интересно, чем ты тут закончишь.
Она пошла, шаркая тапками по мокрой плитке, оставляя после себя запах мяты и подозрений.
Я осталась одна, с коробкой, грязными руками и нехорошим предчувствием.
Как будто сейчас открою – и придётся не звать полицию, а снова копать.
Поглубже.
Коробка была закрыта на старый, погнутый зажим. Кусок изоленты держался на честном слове и пыли. Я села прямо на землю, подложив под себя сумку – и не для комфорта, а чтобы было хоть какое-то разделение между мной и мокрым ноябрём.
Сняла ленту. Зажим сдался с лёгким щелчком. Крышка приподнялась – туго, как будто не хотела открываться после всех этих лет.
Внутри лежали:
– Маленькая, чёрная записная книжка.
– Медальон, треснутый пополам.
– Ключ. Обычный, железный, на нём цифры: 12Б.
– И полиэтиленовый пакетик с фотографией. Старой, выцветшей.
На фото – четыре человека. Один из них… Людмила Васильевна. Молодая. Смешно улыбается, держит бутылку "Советского шампанского". Рядом – мужчина.
Его лицо аккуратно перечёркнуто ручкой.
Я провела пальцем по царапине. Чернила давно въелись. Почерк был злой, нажимистый. Снизу приписано: «Он начал. Я – закончу».
Внезапно стало очень тихо. Даже голуби замолчали. И это был тот редкий случай, когда я подумала, что заплесневелый сыр в холодильнике – не самое странное, что меня ждёт сегодня.
ГЛАВА 2. "12Б"
Я вымыла руки, заварила крепкий чай, съела печенье, которое уже три месяца называлось "на случай гостей", и выложила находки на кухонный стол.
Если бы я была детективом, как в книгах, я бы сейчас завела блокнот, приклеила туда снимок, записала бы дату и придумала что-то вроде "дело о молчаливой соседке".
Но я – не детектив. Я – человек, у которого до сих пор стоит ёмкость с водой для кошки, которая сбежала в июне.
Первым делом я взяла записную книжку. Чёрная, карманного формата. Тканевая обложка, чуть потёртая на уголках. Внутри – страницы с датами, пометками, временами просто словами без контекста. На первой странице – подчеркнуто: "В случае моей смерти – НЕ выбрасывать. Особенно если это она." "Она" была подчеркнута дважды. Почерк нервный.
Листаю дальше. Заметки отрывочные.
● 2 июня – "12Б. Всё ещё там?"
● 6 июля – "Позвонила снова. Голос дрожит. Она знает?"
● 22 августа – "Юрий – не Юрий. Это не совпадение."
● 9 октября – "Пакет сдать в надёжные руки. Только тем, кто НЕ был в клубе."
Что за клуб? Кто "она"? И кто, простите, Юрий-не-Юрий?
Записная книжка – как дневник параноика или шпионский блокнот, но без ключа к шифру. Хотя… ключ буквально лежал передо мной. Небольшой, металлический, на нём гравировка: "12Б".
Я поднесла его к лампе – просто рефлекс из криминальных сериалов. Никаких отпечатков, ничего особенного. Обычный дверной ключ, может быть, от почтового ящика или подсобки.
Я встала, подошла к окну и глянула на наш подъезд.
У нас квартиры с буквами не нумеруются. Ни одной "12Б" ни в доме, ни во дворе. Посмотрела в инете местные адреса – есть улица "12-я Болотная", но это в другой части города, и звучит слишком поэтично, чтобы быть правдой.
Медальон оказался пустым. Без фото, без гравировки, только маленькая трещина – как от удара. Или попытки вскрыть?
Фотографию я разглядывала дольше всего. Людмила Васильевна в молодости – это было странно. Почти как увидеть фото бабушки на дискотеке. Слишком… живой. Трое рядом – двое мужчин и ещё одна женщина. Лица не подпиcаны. Один из мужчин – тот самый, чьё лицо перечеркнуто. Он был в костюме, держал руку на плече Людмилы.
Надпись: "Он начал. Я – закончу." Почерк тот же, что и в записной книжке. И ещё мелко, внизу: "Если ты это читаешь – спасибо. У тебя ещё есть выбор."
Выбор. Выбор чего?
В этот момент телефон зазвонил. Номер не определился. Просто "Неизвестный абонент". Я замерла. Не брала. Через пять гудков – тишина.
Через минуту пришла СМС: "Ты взяла не своё."
***
Утро началось с того, что я трижды набрала номер поликлиники, забывая, зачем звоню. Потом выключила телефон – чтобы не видеть неизвестные номера. СМС с фразой "ты взяла не своё" никуда не исчезло, но, как это часто бывает, мозг решил просто: "Ну и ладно."
Пока мозг притворялся, что всё нормально, руки продолжали действовать. Я отсканировала фотографию, увеличила фрагменты, нашла в уголке крошечную надпись:
"Фотоклуб 'Фокус'. Осень 1986."
Фотоклуб. С этим уже можно было работать.
Через пару часов поисков (спасибо интернету и людям, у которых слишком много свободного времени и любви к краеведению), я нашла статью с заголовком:
«Фотоклуб "Фокус": мир в кадре, дружба – вне его» и знакомое лицо. Людмила Васильевна, только моложе, с той же улыбкой, только ещё уверенной.
Подпись под фото: "Участники клуба, 1986. Слева направо: В. Козлов, Л. Рудакова, И. Борисова, Ю. Ершов."
Ю. Ершов. Тот самый, чьё лицо было зачёркнуто.
Я записала фамилии, адрес библиотеки, где якобы хранились "архивы фотоклуба", и пошла – не как детектив, а как человек, которому просто очень хочется понять, зачем пожилая соседка устроила ему квест после смерти.
***
Библиотекарша смотрела на меня с тем выражением, с каким смотрят на людей, которые просят "что-нибудь несложное, но философское, и чтоб с картинками".
– Фотоклуб, говорите… Был такой. Архивы – в подвале. Не разбирались лет пятнадцать. Вам прям надо?
– Ну, не прям, – я улыбнулась, – но мне кажется, Людмила Васильевна была бы очень разочарована, если бы я сдалась на полпути.
– Люда? Рудакова? – глаза у неё чуть расширились. – А, ну тогда… да. Подождите минут десять, я схожу посмотрю. Там, правда, пыль как в мавзолее.
Она вернулась с коробкой. В ней – папки, фото, старые программы мероприятий. Через двадцать минут перебора я нашла то, что нужно: выписку участников клуба, телефонные номера, адреса. Почти все – устаревшие. Почти. Один номер был всё ещё действующим.
***
Звонила я, как будто записывалась к врачу:
– Здравствуйте, меня зовут Наталья, я… ищу информацию о фотоклубе "Фокус". Людмила Васильевна Рудакова была его участницей. Я нашла фотографию и хотела бы…
– Кто вам дал мой номер? – перебил мужской голос.
– Никто. Он был в архивной бумаге. Я просто хочу понять, кто изображён на снимке. Там вы, кажется, тоже есть. Юрий Ершов?
Пауза.
– Я давно не общался с Людмилой. С момента, как… она кое-что узнала.
Он говорил холодно, словно держал дистанцию руками.
– Что она узнала?
– Вам лучше не лезть в это.
– Но она уже влезла. И я – после неё.
Долгая пауза.
– Есть место. Старый фотосалон, где раньше собирались. Завтра. 17:00. Не опаздывайте. И… не приносите это фото. Её бы это не устроило.
Щелчок. Гудки.
***
Впервые за всё время я почувствовала, что что-то реально происходит. Что за "это" он имел в виду? Почему не приносить фото? И главное – почему у меня в животе теперь будто кто-то свернулся клубком и шепчет: "Ты всё ещё можешь остановиться."
Я посмотрела на коробку на столе. Ключ. Медальон. Фото. Записная книжка. Тихий, старый мирок Людмилы Васильевны. И внезапно – узел, в который завязалась чья-то старая ложь.