Игры отчаяния

**Глава 1: Трагедия Роберта Фракса**

Последний экземпляр его книги лежал на столе, пойманный лучом утреннего солнца, пробивавшимся сквозь грязное, запыленное окно. Луч высвечивал мельчайшие частицы пыли, танцующие над потрепанным корешком и пожелтевшими страницами. Этот тонкий том был немым памятником годам каторжного труда, бессонных ночей и горьких разочарований. На обложке, выведенная дрожащей, неуверенной рукой, красовалась надпись: «Моему единственному читателю». Рядом, как зловещее эхо полного краха, громоздилась стопка официальных бумаг – договоры о расторжении контрактов. Их сухие, бездушные юридические формулировки кричали о провале громче любых обвинительных речей. Каждый штамп, каждая подпись были ножом в спину.

Сам виновник этого тихого, личного апокалипсиса, Роберт Фракс, крепко спал на узкой, продавленной кровати, похрапывая. Его лицо, изборожденное глубокими морщинами тревоги и бессонных ночей, на мгновение в забытьи казалось почти безмятежным. На тумбочке старые электронные часы дернулись и показали 8:00. Резкий, пронзительный, режущий слух визг будильника разорвал тишину комнаты, как стекло.

– Ммм… – что-то невнятно проворчал Роберт, шаря сонной, одеревеневшей рукой по липкой поверхности тумбочки, пока дрожащие пальцы не нащупали наконец кнопку. Звон оборвался, оставив после себя звенящую тишину, еще более гнетущую. Он открыл глаза. Пустота. Все та же знакомая, выгрызающая душу пустота комнаты, забитой папками с отвергнутыми рукописями, пылью и немым укором неудач. Воздух был спертым, пахнул пылью, старыми книгами и тлением. – Опять… Опять этот проклятый день, – произнес он хрипло, с трудом отрывая затекшую голову от впалой подушки. Голос звучал плоско, лишенный даже отголосков былой страсти, глухой, как из могилы. – Снова куча ненужной работы, от которой не получаешь ничего, кроме горечи и усталости, сосущей все соки.

Он встал, костяшками пальцев потерев виски, пытаясь разогнать туман сна и тяжесть отчаяния, и подошел к столу. Каждый шаг отдавался гулко в тишине. Взгляд упал на стопку бумаг слева – двадцать три неудавшихся варианта первой главы его нового романа, его последней, тщетной надежды на спасение, на признание. Без слов, с каменным, бесстрастным лицом, он собрал их в охапку, ощутив знакомый вес неудачи. Поднес к старой, покрытой копотью и нагаром пепельнице в форме человеческого черепа – подарку жены в те времена, когда будущее еще светилось. Чиркнул зажигалкой. Огонь жадно лизнул бумагу, разгораясь красно-оранжевым пламенем, пожирая слова, фразы, куски его души, вложенные в эти строчки. Роберт закурил, наблюдая, как огонь превращает его труды в пепел и тонкие, черные, извивающиеся ленты дыма, поднимающиеся к потолку. Когда остались лишь тлеющие уголки, он нарочно уронил сигарету на голый, линолеумный пол и притушил ее потертым носком дешевого кеда. Горький, едкий запах горелой бумаги и табака повис в неподвижном воздухе, как похоронный звон.

– Может, хватит? – прошептал он в гнетущую тишину, глядя на серый пепел, олицетворявший его надежды. – Может, пора наконец признать? Признать себе, что ты не писатель. Что все это – самообман слабого человека, цепляющегося за соломинку… – Мысль висела тяжелым, удушающим камнем на шее. Лицо его, освещенное угасающим пламенем в пепельнице-черепе, стало похоже на маску отчаяния с потухшими, мертвыми глазами. В них не было слез, только пустота глубже пропасти.

Громкий, настойчивый, властный стук в дверь врезался в тишину, заставив Роберта вздрогнуть всем телом, как от удара током. Сердце екнуло. Он открыл, ощущая ледяное, всепоглощающее опустошение где-то глубоко внутри, в самой сердцевине. На пороге стояла девушка-курьер. Яркая, живая, словно солнечный зайчик, заблудившийся в его сером, безрадостном мире. Ее глаза сияли незамутненной энергией.

– Здравствуйте! – звонко, как колокольчик, произнесла она, жизнерадостно улыбаясь и протягивая руку для рукопожатия. Ее уверенность была обжигающей.

– Доброе утро, – глухо, как из подземелья, ответил Роберт, автоматически, словно робот, доставая из кармана халата смятую пачку сигарет и зажигая вторую за утро. Дрожащее пламя зажигалки осветило его осунувшееся лицо. Девушка, поймав его отсутствующий, потухший взгляд и ощутив ледяную волну его отчуждения, неловко опустила протянутую руку. Улыбка на миг дрогнула.

– Я из издательства «Эпилог». Вам письмо, – продолжала она, с усилием сохраняя улыбку, но в глазах мелькнуло легкое замешательство, тень тревоги. Она протянула плотный, дорогой на ощупь белый конверт с четким, стильным логотипом.

– Мне? – голос Роберта сорвался на хрип, он подавился едким дымом. Неожиданность ударила, как обухом по голове. Кровь отхлынула от лица. – Спасибо… – выдавил он, машинально, почти не видя, беря конверт. Пальцы его дрожали.

Девушка, бросив быстрый, оценивающий взгляд на его помятый, засаленный халат, на пепельницу-череп с дымящимся пеплом его сожженных надежд, поспешно ретировалась: – До свидания! – Дверь захлопнулась с гулким эхом. Роберт не заметил ее ухода. Весь его мир, вся вселенная, сузились до одного этого конверта в его дрожащих, неверующих руках. Бумага казалась невероятно тяжелой, живой.

**Глава 2: Падение в бездну**

Он затушил сигарету о шершавый край пепельницы-черепа и опустился на продавленный диван, ощущая каждую пружину под собой. С трепетом, почти благоговейным ужасом, он разорвал конверт. Бумага шелестнула громко в тишине. Внутри – плотный лист с фирменным бланком.

*Дорогой Роберт Фракс!*

*Я, Келвин Кропс, глава издательства «Эпилог». Ваши книги произвели на меня глубокое впечатление. Я искренне восхищен вашим уникальным даром и вижу в вашем творчестве невероятный, нераскрытый потенциал. Я был бы чрезвычайно рад возможности встретиться с вами лично, чтобы обсудить перспективы нашего плодотворного сотрудничества. Предлагаю встретиться 27 числа в нашем офисе. Прошу подтвердить вашу возможность.*

*С глубочайшим уважением,*

*Келвин Кропс.*

– Наконец-то… – вырвалось у Роберта, но он тут же стиснул зубы, сжимая письмо так, что бумага смялась. Эмоции, дикие, первобытные, всепобеждающие, рвались наружу – волна радости, гордости, неверия, смывающая года отчаяния. – Наконец-то они увидели! Мой талант… он не пропал даром! – прошептал он уже увереннее, пытаясь обуздать бурю внутри, сжать ее в кулак.

Но сдержанность была напрасной: на его лице расцвела широкая, почти детская, сияющая улыбка, а глаза, еще минуту назад потухшие, мутные, теперь сияли неприкрытой радостью и торжеством, как в лучшие дни. Он бережно, как святыню, как драгоценную реликвию, разгладил письмо и положил его на стол, даже не подозревая, что в это самое мгновение, за километры отсюда…

*Психбольница №3. Кабинет главврача.*

…в прокуренном, душном кабинете, пропахшем дешевым табаком и лекарственной, больничной затхлостью, сидел человек, чья тучная фигура едва умещалась в кресле. Келвин Кропс, главврач, был грузен, лицо одутловато, нездорового сероватого оттенка, с мешками под маленькими глазками-щелочками. Он вальяжно раскуривал трубку, выпуская жирные кольца дыма в спертый воздух. Внезапно в дверь постучали – резко, по-деловому.

– Входите! – буркнул он, не отрываясь от монитора, где мелькали цифры, похожие на финансовые отчеты, балансы, цифры "расходов".

В кабинет робко, почти на цыпочках, вошла та самая девушка-курьер. Ее жизнерадостность, солнечность куда-то испарились, лицо было бледным, восковым, а глаза бегали по сторонам, как у загнанного зверька.

– Я… я все сделала, как вы сказали, – произнесла она, запинаясь, голос дрожал. – Отнесла письмо. Он взял. Выглядел… потерянным.

– Молодец, девчонка, – Кропс лениво протянул руку, открыл вторую за день банку шипучей, приторной газировки и громко хлебнул. Липкая жидкость оставила след на его губе. – А то еще один "доброволец" в нашем районе – и министр точно взбеленится. Я сразу вылечу отсюда куда подальше, пока не поднялась волна, – добавил он с высокомерием, обводя кабинет жестом хозяина положения. – Что ты тут замерла? Свободна! – крикнул он внезапно, вспылив, как порох. Девушка вздрогнула, подпрыгнув. – Ах, да, – будто вспомнив, Кропс полез в карман пиджака, вытащил помятую стодолларовую купюру и небрежно, с презрением сунул ей. – Держи. Молчок. Если проболтаешься – сама узнаешь, что такое "лечение".

Девушка схватила купюру, как горячий уголь, и почти выбежала, хлопнув дверью. Ее быстрые шаги затихли в коридоре.

*Вернемся к Роберту.*

Он аккуратно, с почти религиозным трепетом, вложил драгоценное письмо обратно в конверт, как в футляр. Пальцы его все еще слегка дрожали. Открыв нижний, глубокий ящик старого письменного стола, пахнущего деревом и пылью, он бережно положил конверт внутрь. Там, в пыльном полумраке, среди забытых бумаг, лежал большой, кожаный, потрепанный временем фотоальбом. Роберт достал его, ощутив знакомую, сжимающую сердце тяжесть памяти, и присел на диван, заваленный стопками пожелтевших газет.

Альбом открылся со скрипом переплета. На первой странице – она. Лили. Улыбка, которая когда-то согревала его мир, освещала самые темные дни. Фотографии ловили мгновения их совместной жизни, выхваченные из потока времени: безудержный смех на пляже под шум прибоя, уютные вечера с чаем и разговорами под абажуром, поездки на природу, где воздух пах свободой. Каждый снимок был острым ножом по незажившей, кровоточащей ране. Роберт медленно, с усилием перелистывал страницы, пальцы скользили по защитной пленке, прикасаясь к призракам прошлого, к теням былого счастья. На его лице застыла странная, болезненная улыбка – попытка радости, сквозь которую проступала такая глубокая, всепоглощающая горечь, что становилось трудно дышать, сжимало горло.

Вдруг из альбома, между страниц, выпал еще один, пожелтевший, хрупкий на вид конверт. Роберт поднял его, замер на секунду, словно увидел привидение, затем бережно стряхнул невидимые частички пыли, как священную реликвию. Он вытащил сложенный листок – старое письмо, бумага хрупкая на ощупь, готовая рассыпаться. Положил его рядом на диван, не глядя, оттягивая момент. Потом, сжав зубы, развернул.

*Уважаемый мистер Фракс,*

*С глубочайшим сожалением вынужден сообщить вам ужасную новость. Во время родов возникли непреодолимые осложнения. К сожалению, ваша супруга, Лили Фракс, спастись не смогла. Ребенок… ребенок также не выжил. Примите наши искренние соболезнования в вашей невосполнимой утрате.*

*С уважением,*

*Келвин Кропс,*

*Главный врач родильного отделения Госпиталя Св. Марии.*

Роберт машинально, словно в трансе, сунул письмо обратно между страниц альбома, как будто пытаясь спрятать саму боль. Убрал альбом в ящик, захлопнул его с глухим стуком. Его взгляд скользнул по подписи, но мозг, охваченный эйфорией от нового письма, жадно вцепившийся в соломинку надежды, отказался видеть зловещее совпадение. Имя «Келвин Кропс» не зарегистрировалось как угроза, лишь как случайный, болезненный фон старой боли, которую он сейчас так яростно, отчаянно отталкивал прочь.

– Завтра… завтра важный день, – пробормотал он, вставая с дивана, как поднявшийся мертвец. Голос был глухим, пытающимся заглушить подступившую, знакомую тоску, накатывающую волной. – Надо… надо выпить. За удачу. Или за забвение. Да, за забвение.

Он подошел к шкафу, отодвинул груду старых, пахнущих нафталином свитеров и достал оттуда бутылку, пыльную, но целую. Пятнадцатилетний французский коньяк. Подарок друга на свадьбу. Хранился для самого особенного случая. Теперь этот случай настал. Выпивки больше не было – ни для радости, ни для горя. Пришлось вскрывать последнюю святыню, последний якорь. Роберт схватил бутылку так, что пальцы побелели от напряжения, с силой выдернул пробку. Хлопок был негромким. Запах дубовой бочки и выдержанного, крепкого спирта ударил в нос, знакомый и обжигающий.

Он поднес горлышко ко рту, запрокинул голову и залпом, не моргнув, выпил четверть крепкой, обжигающей горло жидкости. Кашель вырвался сам собой, слезы выступили на глазах – не от горя, а от физической реакции на удар по пустому желудку. Но внутри что-то оцепенело, стало чуть легче дышать. На мгновение. Тяжесть отступила, сменившись теплым туманом.

*Психбольница №3. Кабинет главврача. Поздний вечер.*

– Я вам обещаю, – Кропс говорил с набитым ртом, доедая третью жирную, липкую булочку с повидлом, крошки падали на стол и его пиджак. – у каждого, кто сегодня в этом кабинете, будет премия. Не просто премия – бонус! Солидный! – Он махнул рукой, крошки полетели на стол. – Так, повторим план на завтра еще разок для полной ясности. – Он встал, тяжело опираясь о стол, кряхтя, и прошелся перед сотрудниками – двумя крепкими, бесстрастными санитарами с каменными лицами и медсестрой с бесстрастным, как маска, лицом. – Завтра, ровно в десять, он приедет по адресу. Вы все – переодеваетесь. Костюмы, галстуки, белые рубашки. Никаких халатов! Никаких бейджиков! Ни единого намека! Вы для него – не врачи и не санитары. Вы – сотрудники престижного издательства «Эпилог». Понятно? – Он уставился на каждого по очереди, его маленькие глазки буравили. – Каждый должен играть свою роль. Уверенно. Вежливо, но без заискивания. Главное – чтобы он был на все сто уверен, что попал именно туда, куда и хотел. Что это не больница, а храм литературы! – Кропс хрипло рассмеялся, звук был неприятным. – Завтра утром, перед его приездом, еще раз пройдемся по деталям. А пока – все свободны. Задание простое, но от его исполнения зависит… – он многозначительно потыкал жирным пальцем в фотографию Роберта Фракса, лежащую на столе, – …зависит наше с вами благополучие. Если все закончится гладко, как по маслу, – Кропс сладко щелкнул языком, облизывая губы, – министр не оставит меня без щедрой благодарности, а я, поверьте, не забуду и вас. Всем спасибо.

Персонал молча, как тени, разошелся. Кропс остался один. Он подошел к окну, глядя на темнеющий город, на его огни. В отражении стекла его лицо, обычно самоуверенное, наглое, на мгновение исказила тень беспокойства, тревожной неуверенности. Он быстро отогнал ее, отхлебнув из банки.

*На следующий день. Утро.*

Роберт проснулся раньше будильника. Нервы звенели, как натянутые до предела струны. Он принял ледяной душ, заставляя тело взбодриться, тщательно побрился, стараясь скрыть глубокие тени под глазами, синяки усталости. Затем надел свой единственный приличный костюм – темно-синий, немного поношенный на локтях, но безупречно чистый, выглаженный. Подарок Лили на его тридцатилетие. Последний подарок. Он поправил галстук перед треснувшим зеркалом, поймав свое отражение – глаза все еще светились отголоском вчерашней радости, но в глубине, в самой глубине зрачков, таилась знакомая, древняя тревога, готовая вырваться наружу, как зверь из клетки.

Он достал письмо из внутреннего кармана пиджака, где носил его всю ночь как талисман, как оберег, и перечитал еще раз, впитывая каждое слово. Слова «глубокое впечатление», «уникальный дар», «перспективы сотрудничества» снова заставили сердце биться чаще, кровь прилить к лицу. Он сунул письмо обратно, похлопал по карману, словно проверяя его наличие, и вышел. Запах свежести и надежды смешивался с запахом старого дома.

Дорога до «издательства» пролетела в нервном напряжении, в тумане мыслей о будущем. Он припарковался у большого, несколько мрачноватого, обветшалого здания. Над входом красовалась новая, еще блестящая влажной, липкой краской вывеска: «Издательство Эпилог». Роберт поморщился. Почему-то ему казалось, что раньше здесь была другая вывеска… что-то медицинское? «Родильное отделение»? Но мысли спутались, как паутина, он отмахнулся от них – мнительность, просто мнительность уставшего человека. Усталость играет злые шутки.

На пороге его уже ждал высокий, подтянутый, как струна, мужчина в безупречном, словно только что из ателье, черном костюме. Лицо было вежливо-бесстрастным, как у робота.

– Здравствуйте, мистер Фракс. Мы вас ждали, – произнес он без эмоций, открывая тяжелую дверь. Голос был ровным, металлическим.

– Здравствуйте, – растерянно ответил Роберт, не ожидая такого строгого, холодного приема. Внутри его встретил еще один «сотрудник», такой же безупречный, начищенный и неестественно статичный.

– Здравствуйте. Позвольте проводить вас в кабинет директора, – вежливо, но как-то механически, заученно произнес второй человек. Ни улыбки, ни тепла.

Они пошли по длинному, пустынному, гулкому коридору. Стены были выкрашены в безликий бежевый цвет, местами облупившаяся краска, пол блестел от недавней уборки, пахло резко хлоркой и… чем-то еще, лекарственным, больничным? Роберт напрягся. Он бывал в настоящих издательствах – там обычно царил творческий хаос, стопки книг, макеты, гул голосов, запах бумаги и кофе. Здесь же было стерильно тихо, пусто и как-то… неживо. «Мнительность, – снова подумал он, сжимая кулаки в карманах, ногти впиваясь в ладони. – Просто нервы. Держись».

– Прошу. Кабинет господина Кропса, – «сотрудник» остановился у массивной дубовой двери. Роберт толкнул дверь. Воздух внутри был густым, сладковато-удушливым от сигарного дыма. За большим, дорогим, полированным письменным столом сидел Келвин Кропс. Он был облачен в шикарный, явно миланский костюм, который сидел на его тучной, расплывчатой фигуре несколько нелепо, но кричал о деньгах, о власти. При виде Роберта его лицо расплылось в широкой, неестественной, как у клоуна, улыбке, обнажив желтые зубы.

– Мистер Фракс! Наконец-то! Садитесь, пожалуйста, садитесь! – замахал он рукой, как крылом. – Ваши рукописи… они просто замечательны! Необычайно свежий взгляд, мощный стиль! Я прямо-таки вдохновлен! «Эпилог» будет горд сотрудничать с вами. Готов подписать контракт немедленно! – Он говорил быстро, напористо, захлебываясь, его маленькие глазки бегали по комнате, не фокусируясь на Роберте.

– Подождите… – Роберт опешил от такой прыти, навязчивости. – Так быстро? Без обсуждения деталей? Без… ознакомления с новым материалом?

Не успел он договорить, как Кропс сунул ему в руки толстую стопку бумаг – договор. Листы были теплыми от его рук. – Просто формальности! Подпишите вот здесь… и здесь… и тут… – он тыкал жирным пальцем в места для подписи, его дыхание участилось.

Роберт машинально начал просматривать плотный текст, написанный мелким, утомляющим глаз шрифтом. Его взгляд, выхваченный из оцепенения навязчивой спешкой, зацепился за строчку в самом низу последней страницы, в разделе мелким шрифтом «Дополнительные соглашения»: «*Пациент добровольно соглашается на прохождение пожизненного курса специализированного лечения и наблюдения в учреждении*».

Ледяная волна прокатилась по спине. Роберт резко поднял голову, оглядев кабинет с новым, ужасным пониманием. Полки с медицинскими справочниками, замаскированные между томами бутафорской «литературы». Запах – не только табака, но и резкого, едкого антисептика. И лицо… лицо этого Кропса! Оно вдруг проступило сквозь пелену лет, тучности и лжи – холодные, хищные глаза, знакомый хищный оскал. Воспоминание ударило, как обухом: больница, кабинет главврача родильного отделения, тот же человек, склонившийся над столом, сообщающий ему о смерти Лили и ребенка… Тот же голос, тот же запах отчаяния.

– Вы… – голос Роберта предательски дрогнул, сорвался. – Это не издательство? Что это за место?! Кто вы?! – Он вскочил, отодвигая кресло.

Улыбка Кропса исчезла мгновенно, словно ее и не было. Его лицо стало каменным, маской жестокости, глаза – ледяными, бездонными щелями.

– Нет, мистер Фракс. Конечно же, нет, – он произнес тихо, но каждое слово било, как пощечина, обжигало ледяным ветром. – Но вы здесь останетесь. Навсегда.

У Роберта не было мыслей – только инстинкт выживания, кричащий в панике. Он вскочил, опрокидывая кресло с грохотом, и рванул к двери. Паника придала ему сил, адреналин взыграл. Но было поздно. Дверь распахнулась, и прямо на пороге его встретили двое крепких мужчин в белых халатах, спрятанных под пиджаками. Их руки, сильные как стальные тиски, схватили его за плечи, впились в мышцы. Роберт отчаянно забился, пытаясь вырваться, дикий крик застрял в горле. В этот момент он почувствовал резкую, жгучую боль в спине, чуть ниже шеи. Оглянувшись, он увидел Кропса, подошедшего сзади с пустым шприцем в руке. В глазах главврача не было ни злобы, ни сожаления – лишь холодный, расчетливый удовлетворенный блеск.

– Спокойной ночи, писатель, – услышал Роберт его голос, словно издалека, сквозь нарастающий гул в ушах, прежде чем черная, густая, бездонная волна накрыла его с головой, унося в небытие.

Темнота. Абсолютная.

*Симуляция. Роддом.*

Роберт дернулся и открыл глаза. В руках у него был огромный, пышный букет алых роз, шипы кололи пальцы. Воздух был напоен знакомым, сладковато-тошнотворным запахом больничного антисептика, смешанным с тяжелым, дурманящим ароматом цветов. Он стоял в ярко освещенном, слишком ярко, коридоре с глянцевыми, отражающими свет стенами. Где он? Что случилось? Воспоминания о кабинете, Кропсе, уколе были смутными, обрывочными, как кошмар после пробуждения.

– Вы записались на прием? – послышался знакомый, но теперь почему-то натянуто веселый, искусственный женский голос.

Перед ним стояла та самая девушка-курьер, но теперь в белоснежном, идеально отглаженном, неестественно чистым медицинском халате. На бейджике было написано «Медсестра Елена». Ее улыбка была слишком широкой, глаза не смеялись.

– Где я? Что… что происходит? – прохрипел Роберт, ощущая странную слабость в ногах, ватность. Голова была тяжелой, мысли путались, как клубок ниток. – Кропс… письмо…

– В роддоме, мистер Фракс! – девушка улыбнулась слишком широко, неестественно. – Ваша супруга, Лили, уже в предродовой. У вас же сегодня такой важный день! Скоро вы станете отцом! – Ее голос звучал как заученная реплика из плохой, дешевой пьесы, лишенная искренности.

Роберт замер. Лили? Роды? Но… она же… она… Сердце бешено заколотилось, ударив в ребра. Радость и ужас, неверие и безумная надежда смешались в нем в ядовитый, дурманящий коктейль. Что-то было ужасно, чудовищно не так. Воздух вокруг словно дрогнул, как мираж.

*Реальный мир. Подвал психбольницы №3. Лаборатория.*

В холодном, сыром подвальном помещении, освещенном мерцающими, мигающими люминесцентными лампами, стоял металлический стол, как в морге. На нем, под белой простыней, лежало неподвижное тело Роберта Фракса. К голове и груди были подсоединены датчики, провода тянулись к сложному, гудящему аппарату с мигающими разноцветными индикаторами – детищу доктора Франкстона.

Рядом, покуривая дорогую, терпко пахнущую сигару, стоял Келвин Кропс. Его сопровождал сам создатель аппарата – доктор Виктор Франкстон, худой, нервный человек с лихорадочным, нездоровым блеском в глазах фанатика. Рядом с ним вертелся бледный ассистент, записывая показания на планшет.

– Доктор, я вам несказанно благодарен, – Кропс выпустил кольцо дыма, глядя на тело под простыней. – Вы… вы буквально гений. Этот аппарат… он не просто поддерживает функции. Он создает целые миры! Реальности! – Он жестом обвел подвал. – Это будущее.

Франкстон нахмурился, поправляя очки, запачканные пальцами. Его взгляд скользнул по экранам.

– Благодарность приятна, Келвин, но… вы уверены, что использование прототипа Alpha было этически оправдано? – Он кивнул на тело Роберта. – Мы по сути… убили человека. Здорового человека. Пусть и подавленного. Это не пациент с клинической смертью мозга…

– Вы знаете, что бы с нами было, если б он докопался?! – Кропс резко повернулся к нему, его жирное лицо покраснело, налилось кровью. – Он уже шел по следу! Нашел связь между смертью жены и тем старым делом с поставками! Некачественные медикаменты, поддельные документы… Если бы он вышел на министра… Нас бы не просто посадили. Нас стерли бы в порошок! И поверьте, – он ткнул пальцем Франкстону в грудь, – ваш срок за незаконные эксперименты и соучастие был бы куда дольше моего. А так… – Кропс развел руками, его тон смягчился, стал почти отеческим, слащавым. – А так он счастлив. Он сейчас там, – он указал на экран монитора, где мелькали абстрактные, красивые паттерны мозговой активности, – со своей любимой женой, ждет ребенка. Он допишет свою великую книгу. Он живет своей лучшей жизнью. Только во сне. – Кропс усмехнулся, довольный. – Гораздо гуманнее, чем тюрьма или петля, не находите? Живой, здоровый, счастливый. В своем мире.