Нохча

– А чё он? Ты же понимаешь… – выдавил из себя тот в ответ.

– Делай с ним что хочешь. Но у тебя есть три минуты. Время пошло.

Заяц. В нём боролись две натуры… Точнее было бы сказать, не боролись, сосуществовали. Под бременем доминирующей части: вечного терпилы, хрестоматийного неудачника, обитал, томясь в праведном гневе от творящейся вокруг несправедливости, и хаотически проявляясь в самый неподходящий момент, рыцарь без страха и упрёка. Он жил, как политый цветочек в горшке на подоконнике окна с солнечной стороны: не спорил, подчинялся, но в один момент, внезапно, вспыхивал в порыве исправить несовершенство окружающего мира… после чего предсказуемо терпел либо оглушительное фиаско, либо побои. Иногда и то, и другое одновременно.

Будучи духом, написал домой письмо, впечатляющее своим размером и недюжинным литературным талантом, о том, как его все боятся и уважают, как дедушки заправляют его постель и носят ему еду из офицерской столовой. Как, оценив навыки, ему доверили командовать взводом и отправили в горячую точку… Так и остались бы фантазии фантазиями, если бы это был не Заяц… Письмо обнаружили, публично огласили. Сказать, что после этого ему стало тяжелее жить – ничего не сказать.

Ему всегда не хватало чуть – чуть, самую малость… Голодной ночью в столовой выпал шанс поживиться мясом и жареной картошкой. Когда продукты уже источали оглушающий аромат в шкварчащей маслом огромной сковороде, неожиданно вырубили свет.

На марше после многочасового бега с переползаниями, наконец, дали несколько минут оправиться и отдохнуть. Почти триста бойцов делали абсолютно одинаковые действия, лишь один Заяц неожиданно застеснялся и решил отойти подальше… Влез в осиное гнездо, после чего был снят, направлен в санчасть (надо ли писать, что у него открылась аллергия на яд полосатых насекомых), вследствие чего батальон получил предпоследнее место.

Какое-то время носил почётное звание «Самбист», однако столь громкое прозвище никак не вязалось с по-детски угловатыми выпирающими ключицами и осунувшимся сутулым телом, потому в конечном итоге остался Зайцем… а кличку получил на КМБ, когда мокрый после десятикратного повторения команды «Рота, отбой», не укладываясь в поставленные сержантом временные рамки, вывихнул плечо, пытаясь сорвать с себя узкую ХБ с расстёгнутыми лишь тремя верхними пуговицами.

Однако апофеозом неудачливости стал случай со страшненькой, но безотказной опытной дамой, доставшейся ему по наследству от предыдущего призыва. В части существовала традиция – отслужившие полгода бойцы в качестве обряда должны были вступить в интимные отношения с одной из «нежадных» красавиц, что постоянно ищут острых ощущений у заборов воинских частей.

Заполучив заветную гражданскую одежду, несколько «слонов», взбудораженных предвкушением, ночью, под присмотром бывалых, покинули часть через «второй КПП»: пролом в кирпичном заборе за свинарником. Уединившись, он в темноте даже с помощью спутницы не разобрался с хитрой конструкцией пряжки. Пока охали в соседних кустах его боевые товарищи, он в буквальном смысле в поте и крови от ободранных о непослушный металл пальцев пытался ослабить дорогой кожаный ремень, туго обхвативший хлипкий торс, чтобы подчеркнуть ширину его плеч.

Она, упав в мокрую траву, не в силах угомонить спазмирующие мышцы после скромных хрипов, теперь в голос булькала, задыхаясь от хохота… Такое случилось впервые в её богатой практике. Недостаток белого хлеба вынуждал употреблять чёрный – ржаной, от которого пучило кишечник. Сконцентрировав внимание на коварном замке, Заяц ослабил бдительность и произошёл конфуз. Картина маслом: босое, без рук по локоть и без головы (загоревшие части не было видно в темноте, а белая кожа буквально светилась) возбуждённое тело бьется с застежкой и причитает: «Неужели и в этот раз обломится, да что ж такое-то… Да блин…» А «уста, что не говорят по-фламандски», лёгким сопрано ему вторят снизу. Он почему-то с тех пор напрягался от шуток про пояс верности.

Заяц… Десять секунд назад он почитал себя Цезарем в золотой колеснице на победном триумфальном шествии, а теперь выглядел жальче побитой мокрой собаки. Если бы эволюция не атрофировала мышцы, отвечающие за движение ушей, они несомненно были бы прижаты, хвост щекотал бы оголённое, выглядевшее нездоровым при его общей худобе округлое вздутое пузико. Вдавленная шея и ужас, просто ужас в глазах… целых три минуты… «Зачем я опять влез в чужой разговор? Зачем ты опять нарвался? И опять он оказался виноватым больше всех!» – мысли перескакивали с первого через второе на третье лицо. Так было безопасней: смотреть на себя со стороны, когда бьют, лишь по возможности прикрывая наиболее уязвимые части тела.

Глаза оскорбленного смотрели сквозь, даже сказал бы, навылет. Лицо без следов каких-либо чувств внушало ещё больший ужас.

– Теряешь время, – тихо, но жёстко прозвучали рдеющие робкой надеждой слова.

– Ладно, прости, настроение никакое, не спал после наряда, да ещё и Жопа отымел за просто так. Не обессудь, – уцепился за спасательную соломинку потрёпанный Заяц.

– Зачтено.

– Классика! – просиял Авторитет. – Знал, что не ударишь. Тебя как на гражданке звали?

– Да как только не звали.

– Нохча! – он, ожидая, смотрел на него.

– Да по боку, Нохча, так Нохча. Не чурка ведь.

– Ну что ж, в большой семье на звёзды не смотрят. Давай к чаю…

Разливался кипяток уже в другой атмосфере. Напряжение спало, словно вся компания одним разом выдохнула. Правда, молчание ещё немного угнетало.

– Об тебя, говорят, сам Жопа опрофанился сегодня в бане? – начал новую тему Авторитет.

Дождавшись положительного ответа в виде лёгкого кивка головы, продолжил:

– Жопа опытный… Мерки всегда точно снимал. А ты реально здоровый, как Женька.

– Точно, точно, – поддержали его с разных сторон присутствующие.

Новонаречённый Нохча продолжал молчать. Он, конечно, не знал, кто такой этот Женька, но прекрасно осознавал, что вопросом ставят Его, молодого и неопытного, в невыгодное положение, когда вокруг умудрённые учителя, снизошедшие до Его просвещения. Понимал: кто первым откроет рот, тот потеряет преимущество, поэтому молчал не по статусу. Тишина поддавливала…

– Давай, расскажу, ведь ты не знаешь, кто такой Женька, – не выдержал Комендач. – Он тебя на полгода старше, но уже легенда. Пришли к нам в призыв перед вами три товарища. Один – здоровый, мы его Дутышем прозвали. Страшный на вид. Просто посмотришь и поймёшь: хрестоматийная советская угроза, симметричный ответ агрессивной имперской политике запада. Мы им дрищей, что чуть раньше вашей команды прибыли, пугали. Мышцы есть, фактура дикая, но неуклюжий…

– Второй – сухой, но какой-то мутный. Вроде верующий, но непонятно в кого, точно не православный. Про него как-то сразу узнали, что боец, реальный боец. Он троих из четверых напавших за пол минуты кувыркнул – уработал так, что не дай Бог, плюс ещё с бритвой в кармане ходил. Помнишь, как трёх «королей говна и пара» в столовке заделал и прапора, что неосмотрительно наведывался о том, что там у них происходит? – обратился он к одному из присутствующих, на что тот многозначительно покивал. – С виду хиляк, – продолжил Комендач, – но на турнике упражнение «номер шесть» – полтос спокойно: сухой. Постоянно молится, синенькую книжечку читает, говорит, что это библия. Может быть… У нас пятеро дагестанцев пригнали, он сначала с ними подрался, а потом подарил им такие же. Они тоже читали. Мы ещё прикалывались, мол, вот дед будет: «Рота подъём, всем на молитву!» И ведь не ослушаешься. Он мог бы беспредел устроить со своими физическими данными и организационными способностями, но живёт по понятиям… Здесь реально слава Богу.

– Он ещё имеет талант появляться в самый нужный и неожиданный момент, – вновь себе на беду оторвался от чашки чая пришедший в себя Заяц. – Вроде всё рассчитали, а тут он… И силы становятся неравны.

– Да, Заяц, это тебе не пояс верности снимать, – несколько человек фыркнули в кружки, а Авторитет снисходительно похлопал по щеке неудавшегося героя – любовника. – Они вчетвером решили прижать Дутыша, а Верующему в это время приспичило. В итоге преступник и жертва поменялись местами: четыре туловища отдыхали под писсуарами.

– Ну чё ты, – смеялись все, кроме, естественно, Зайца, а Комендач тем временем продолжал:

– Ну вот я и говорю, а третий – Женька. Ничем не выделялся. Ну видно, что здоровый, крупный, но по сравнению с Дутышем – ничто. Хотя… – показал пальцем на Авторитета и назвал его по имени, от чего того покоробило, – махом определил Дутыша. Через несколько дней раскусил Верующего. А вот Женьку даже он не приметил. Они как втроём пришли, так втроём в спецназ и попали. Правда Дутыша через месяцок назад к гансам (они нас так называют) в роту спустили. Не сдюжил. Там тебе не железо тягать. Побился, поломался, высох, короче, Дутыш сдулся… – последнюю шутку вновь встретили смехом… заулыбался даже угрюмый Заяц.

Комендач слыл краснобаем. Свои недостатки в физической силе он компенсировал наглостью, низким басом и огромным словарным запасом. Рассказывать истории – его стихия, распаляясь, чувствовал себя, как рыба в воде. После него не интересно было смотреть фильмы. Он вплетал в сюжетную канву свои нити, да так искусно, что именитые сценаристы, услышав, наверняка заплатили бы ему львиную долю своих многонулевых гонораров. Но Комендач «тянул срочку»… и вернуться ему предстояло в свою забытую Богом деревню, которая ещё менее, чем десяток лет назад, была вполне процветающим ПГТ.

Авторитет, молча, натужно улыбался. Наблюдая, как сгущёнка, растворяясь, превращала практически чёрное горькое содержимое чашки в светло-коричневую, приятную на вкус, густую субстанцию, не переставал удивляться, как у «воздуха» получилось так грамотно его задвинуть. Сейчас отрабатывает свою часть Комендач, а что потом? Нохча прекрасно считывал эту фальшивую улыбку, понимая, что сейчас решается вопрос: кто для Него Авторитет – враг или союзник? Такого врага Он себе не желал, поэтому решил подыграть, обозначив своё место в иерархической армейской системе вопросом:

– А что за спецназ? – Авторитет просветлел.

– Тебя не предупредили? – искренне удивился Комендач. – Это наша гордость, им хвалятся, в первую очередь молодым рассказывают. Спортсменов сразу отбирают… Тогда почему ты не в курсе? А! Просто Гуля в отпуске, – ответил он сам себе. – Ну ничего, вернётся. Тебе дорога открыта, если захочешь, конечно.

– Если захочу? Откуда сомнения?

– Заяц знает, он туда всё рвется… Краповый берет носить хочет, – Авторитету необходим был козёл отпущения.

– Ну чё ты опять…

– Только не взяли Зайчонка, говорят с поясом верности нельзя… – продолжал язвительно самоутверждаться старослужащий, правда вместо ожидаемого смеха услышал лишь робкие ухмылки, да и то, как дань уважения или долг страха.

«Не твой сегодня день», – подумал Нохча.

– Там засада, – продолжал Комендач. При этом присутствующие в знак согласия закивали головами. – С одной стороны – кайф. Ты в привилегированном положении, нет никаких нарядов, нет строевой, нет караулов, кухняков нет. Даже на тумбочке они не стоят. Плюс, конечно, увалы, просьбы напрямую за отпуск, особое питание, что для молодого немаловажно. Сауна офицерская… Но зато ты в шесть утра выбежал, а прибежал в семь вечера. Правда есть час на послеобеденный сон. Прямо там, в зале, на матах. Холодно, жарко – всё равно. Час спецназа – не дай Бог нарушить тишину.

– Для нас стрельбище – это маршем семь километров по песку в гору туда и столько же обратно, событие нечастое. Для них может быть по три раза в сутки. Здесь БТР – это сел и поехал. Для них это тренажёр: запрыгнули – спрыгнули, на броню – с брони, на ходу или со статического положения. Гуля – бешенный, он готовит себе бойцов. В классе попробуй глаза закрой. Кому оно нужно: войны-то нет… А комбат их курирует – это его была идея. Папа, как всегда, поддержал инициативу. Ломаются часто: спарринги… Для нас синяк – это залёт. Для них перелом – обычное дело.

«Тарьтесь!» – дежурный негромко стукнул в дверь. Заяц тут же подскочил и щёлкнул выключателем. Комната погрузилась во тьму. Из окна было видно, как на освещённый плац выходила одинокая фигура.

– Хо—ро—шо, – полушёпотом пропел Авторитет. – Хорошо, что «шестой» сработал чётко. Только тревога ложная – это патруль, а не дежурный по полку… Почему же он один? А… Два дедушки и слон в одной смене: молодняк отрабатывает, а старички в пожарке досыпают. Понятно. Заяц, верни ясность в это царство мрака…

Лампа дневного света, поморгав, вновь залила своим холодным светом бытовку.

– У нас раз в полгода марши, – Комендач продолжил свой монолог, словно не прерывался. – По полной выкладке тяжело… регулярно мрут на бегу: не выдерживают. Поэтому таримся сами или тарим потенциальных двухсотых. Крайний раз… Короче, пришёл пацан – хронический гайморит, нос не дышит вообще. Худой, дрищ – дрищом. В компах хорошо разбирается. «Как тебя в армию взяли?» – спрашиваю, а он в ответ глазами моргает: «Не знаю. Пришли, вручили повестку и забрали после комиссии».

– В тот раз не получилось его спрятать. Через каждые два километра посты расставили, чтобы выдёргивать из строя смертников. Посты-то подготовили, но установку «дойти без потерь» не сняли. Считают время по последнему, а если кто-то не дошёл – штрафуют так, что потом неделями не спим: шакалы лютуют. Бежим, разгрузили его по полной. Он уже самостоятельно еле ноги передвигает. Сначала посинели губы, думаем, ну, ничего, должен дойти. Потом внезапно стал белым, и тут же всё лицо синевой покрылось. Несём его, реально несём, ноги по песку волочатся. На посту контрабас и медсестра… страшная… Не поверишь, страшнее, чем я. Заметили, прыгнули и давай, значит, отнимать у нас это туловище. Так Али, – он ткнул пальцем на одного из присутствующих, – тому прапору в нос зарядил, а сестричку послал далеко и ёмко. Когда позже дело разбирали, оправдали. Мол, ударил случайно: автомат поправлял, а насчёт медсестры, так это было не оскорбление, а так, терапия. Вот если бы там мужик был, то оскорбительно… А у спецов такие марши каждый день…

Молчание, что на этот раз повисло в воздухе, было иного рода: не напряжённое, а… глубокое, своё. Не надо было быть провидцем: и балагур Комендач хотел носить берет с левым заломом, и Авторитет желал выбирать время для отпуска и бывать только в официальных еженедельных увольнениях. Все, все они хотели преференций, но струсили. Потому и гнобили Зайца, что он – единственный, кто попробовал. Понимали, что тот, у кого не получилось, выше того, кто не пытался. И сейчас рассказ Комендача вновь поднял внутри вопрос: «а в ту ли сторону я свернул, когда променял покой и услады пустого армейского быта на наполненную риском и смыслом службу?»

Хлопнула дверь в расположение. Комендач встрепенулся, словно внезапно разбуженный салага, уснувший на посту. Беспокойно подскочил к выключателю Заяц.

– Спокойно, это дежурному хлеб и масло из столовой притаранили, – Авторитет жестом угомонил суетящихся.

– Эх, ну про Женьку-то… – голос Комендача заметно подсел. – Он ещё на КМБ себя проявил. Командир их взвода – страшный человек. Не дай Бог тебе к нему попасть: монстр. Но по воскресеньям разрешает поставить стол и поиграть в теннис. Стол стоит за стеллажом, посмотри – вон он, в пять уровней, длиной метров в шесть. Каски, броня, пэ-эры. Вот его необходимо было отодвинуть от стены, вытащить стол, задвинуть стеллаж обратно, чтобы не мешал. Он зовет Женьку – мол, сделай доброе дело, что значило: сконцентрируй вокруг себя ещё человечка три – четыре, совместно перенесите объект и назад верните. Женька истолковал по-своему: подсел, схватился, напрягся, в одного передвинул, вытащил стол и на место поставил. Взводный подошёл, попробовал – ни на сантиметр, – Комендач встал и утрированно, но талантливо, переиграл последовательность действий и гамму эмоций офицера: как тот напрягся, как присел, сосредоточился – отчего стал похож на человека, страдающего от запора; как удивлённый отошёл от объекта; как задумчиво потирал подбородок.

– Подозвал бойца, попробовали вдвоём. Стеллаж только качнулся. Опять зовёт Женьку и просит повторить. Тот спокойно, профессионально исполняет просьбу. Тут-то и возник искренний вопрос, прямо из глубины его тёмной души: Кто ты, воин? А этот в ответ приложил руку к пустой голове и представился, как положено по Уставу. Потом разобрались. Оказался мастер спорта по силовому троеборью, там становая тяга под три центнера, а с виду не скажешь… Депилированным в охре и стрингах его на подиум не пустят: показывать нечего, это вотчина Дутыша, – он прошёлся по каптёрке, пóшло повиливая бёдрами и криво имитируя стойки мистера Олимпия.

Последние слова потопил общий смех, кто-то пшикал чаем, прикрываясь руками, кто-то смеялся в голос. Легко трясся и Нохча, поставив кипяток подальше от себя для безопасности. Он представил, как нелепо выглядели неизвестные Ему Женька и Дутыш покрытые неаккуратными колючими шпенечками, оставленными потерявшим остроту от многократного использования лезвием, в липкой глянцевой краске на подиуме, почему-то в армейских сапогах с вылезающими белыми лоскутами портянок, контрастирующими с красно-коричневыми коленками.

Гогот заставил дежурного по роте заглянуть с просьбой быть потише…

На сём решили разойтись. Поднявшись, Нохча взял свою чашку, чтобы ополоснуть. Сидевший рядышком дагестанец, тот самый Али, как бы невзначай попросил:

– Братан, по дружбе, возьми и мою, руку порезал, нельзя в воде болтаться. Мы ж с тобой вроде как земляки.

– Зря ты его на вшивость шерстишь, Али, – ответил Комендач, – смотри, чтобы не согласился, а то будет как с Верующим. Нарвёшься так, что ай-яй-яй… А этот может и пострашнее оказаться.

– Ну пойми, не мог не попробовать, – после чего Али встал и негромко позвал дневального в приоткрытую дверь, чтобы тот убрался за ними.

– У нас командировка была, – не обращая внимания на оправдания Али, начал говорить в сторону Нохчи Комендач. – А там не совсем понятно, как так получилось… То ли что-то не досчитали, то ли украли, то ли «кто-то слишком много ест»… Короче, приехали к обеду, а на довольствие по документам должны были поставить только на следующее утро.

А мы, если честно, ещё не завтракали – нечем было. Раскидали нас по подразделениям. А там татары масть в части держали – землячество, значит. Заходит голодный и немного злой Верующий в расположение, видит – пир горой: стол накрыт, печеньки, куриные ножки, картошечка, чаёк… всё в ажуре, стало быть. Ну они его по-доброму – заходи, мол, отобедай, мил человек. Тот не отказался. Поел, повеселел, поблагодарил, расслабился. Также как ты встал, взял свою тару и пошёл к раковине. Помыл. Ну и попросили его, как и тебя… По-доброму. Причём грамотно – тот, что приглашал и попросил. Он возьми и согласись, ведь накормили, напоили, как не ответить добром на добро. Тогда второй встает и уже в приказном тоне говорит: «Мою тоже вымой». Верующий сразу смекнул, что попал, что теперь ему прямая дорога в шныри – прецедент в наличии.

Мягко так, желая миром решить вопрос, отказался. Говорит: мол, ошибся, ты брат, не той, мол, масти. Тогда первый и вступился: «А что ты к нему хуже, чем ко мне относишься? Он рожей в твоих глазах не вышел? Он вообще-то мой брат». А Верующий – он как белый мишка. Знаешь их особенности? Они очень опасны для дрессировщика. У любого зверя агрессия находит внешнее выражение (работник успевает сориентироваться), а у белого медведя – нет. Он секунду назад был в прекрасном расположении духа, а сейчас готов с тебя скальп снять. Только ничем не проявит, не покажет внешне эту внутреннюю перемену.

Никто не заметил, когда Верующий принял решение атаковать. С тем же умиленным выражением лица, без предупредительного выстрела, как говорится… (Пытались позже за это ему предъявлять). Те даже понять не успели почему из шести присутствующих четверо мгновенно превратились в мягкое податливое желе: двое в отключке, двое визжат.

Там двухлитровый чайник закипел к этому времени. Он вырубил первого и второго двумя движениями, а тем двоим не дал даже встать – схватил чайник и выплеснул в два захода всё содержимое – по литру кипяточка на брата: чётко в пах. Выхватил лезвие и молча предоставил выбирать двоим оставшимся – лечь рядышком или угомониться. Знаешь так, с улыбкой, расслаблено. Они просто офигели от такого демарша. Картина вообще не располагает к дальнейшему сопротивлению… Ошпаренных отнесли на больничку, пострадавших с сотрясением укрыли на недельку покоя в расположении. Когда пришли в себя, как и говорил, предъявили ему, мол, что не предупреждаешь? Угрожать пытались. Самые смелые требовали сатисфакцию. А на утро пригласили в спорткомнату, чтобы поставить удар… Так что, Али, – он обратился к вернувшемуся с бойчишкой дагестанцу, – за себя смотри сам, а я под этот каточек попадать не желаю.

Народ согласился с доводами. Недовольный тем, что его не угостили, дневальный, аккуратно, чтобы не шуметь, начал уборку. Авторитет же после официального завершения банкета не проронил ни слова. И только когда все вышли, подошёл и промолвил:

– Удачная охота, говоришь… Охотник должен быть невидимым… Не выделяться. Что ж демаскировался-то? Чёлку зачем оставил?

– Менталитет такой, – улыбнулся тот в ответ.

Примечания