© Тынибеков Абай, 2024
© ТОО «Издательство «Фолиант», 2024
От автора
Произведение, которое вы, уважаемый читатель, держите в руках, является литературным сочинением, написанным в жанре исторического романа.
Однажды, ещё в далёкую юношескую пору, в библиотеке мне на глаза попала небольшая книжица – как оказалось чуть позже, я впервые взял в руки исторический рассказ. Именно с той поры я и начал зачитываться книгами, содержащими подобные повествования: романами и рассказами о древней истории человечества, оставившими в моей душе неизгладимое, чарующее впечатление.
Так же как и многих молодых людей, события давно минувших лет, удивительные приключения древних героев уводили меня в совершенно незнакомый мир. Мир, полный тайн и загадок, открывавший для меня неисчерпаемый кладезь знаний, дарящий новизну и истинные сюрпризы.
Не покривлю душой, если признаюсь, что и сейчас в свободное время я отдаю предпочтение литературе, связанной с далёким прошлым людей и всевозможными превратностями в судьбах героев, порой пусть даже никогда и не существовавших в реальном мире, но получивших свои жизни на страницах книг и не оставивших равнодушными к себе ни меня, ни других читателей.
Человек, на мой взгляд, это единственное существо на земле, вокруг которого всегда разворачиваются значимые, но, к сожалению, зачастую не очень гуманные и довольно трагические события. Ко всему этому он весьма интересен сам по себе ещё и своей непредсказуемостью, происходящей, безусловно, от его разума. Стереотип в мышлении человека, как и в поведенческих проявлениях, во все времена был скучен и неинтересен и не мог являться ни признаком, ни преддверием каких-либо открытий, ни тем более динамичного развития и прогресса.
Прежнее обычно-буквальное значение слова «исполин», применяемое многими при описании внешнего облика великана (существа, обладавшего громадным телом), в моём личном понимании когда-то давно было вытеснено иным смыслом: понятие «исполин» может в равной степени относиться и к сути человеческого существа, но уже служа своеобразным определителем величия его души и поступков.
Очень надеюсь на то, что отдельные герои данного романа сообразно с их помыслами, деяниями и поступками по праву соответствуют тому, чтобы их называли исполинами.
Желание сотворить нечто подобное не раз посещало меня и в годы прохождения службы на Балтийском флоте, и в годы студенчества в одном из самых замечательнейших высших учебных заведений – в Свердловском юридическом институте, и даже в годы работы в органах прокуратуры и юстиции. Но лишь теперь, с некоторых пор, в моей жизни всё сложилось именно так, что я имею возможность посвятить себя ставшему любимым делу.
Моё близкое окружение, моя семья есть тот самый важный стимул, что окрыляет меня в этом непростом творчестве.
Отдельные идеи настоящего романа подсказаны моим сыном Ауэзом, выпускником казахско-турецкого лицея, фактически являющимся моим соавтором. Всё, что в этом романе, во всех трёх книгах, связано как с великанами, так и с меньшими нашими братьями, представителями животного мира и, в частности, с самым преданным другом человека – собакой, и есть добрая и посильная его лепта, нежный вклад в это произведение. Я надеюсь, что со временем он наполнит моё творчество множеством прекрасных идей и замыслов и однажды сам возьмётся за перо.
За исключением реальных исторических личностей, известных в мире, все остальные персонажи романа, равно как и события, связанные с ними, являются вымыслом автора.
Пролог
Древние кочевники саки, как и все другие народы, всегда были богаты удивительными и своевольными людьми, скромно ведшими свои обычные жизни в будни и проявлявшими себя в своих наилучших качествах при исполнении общих намерений сородичей и повелений властителей.
Многогранная и разнообразная жизнь своим течением во все времена вдыхала душу в нарождённые человеческие тела и одаривала их разными судьбами, оставляя при этом каждому из них равную возможность влияния на свой земной путь.
Осознание обладания таким выбором никогда не покидало человека, но зачастую оно так и оставалось с ним до его самого последнего вздоха, не проявляясь по причине его слабого духа ни в одном из его действенных порывов, словно ему и не было предоставлено такое право, и обрекая его идти по определённой кем-то другим дороге.
Тот же, кто не мирился с таким устоем и изыскивал в себе силы найти своё истинное предназначение, добирался и до славных венцов, и до памятных могильных холмов.
Но так или иначе он всё же успевал, пусть и недолго, пожить в полной гармонии с самим собой, словно получая эту возможность в дар от Всевышнего за пережитые муки и боли.
Однажды именно он, бунтарь по духу, встречался с тем единственным, подобным себе человеком, для кого был создан в пару, как задумано в природном естестве.
Нечто такое случалось, может быть, и довольно редко, и не со многими людьми, но обязательно с теми, кто был по-своему твёрд и особо отмечен судьбой.
Так, осиротевшая в раннем детстве обычная массагетская девочка с красивым именем Далайя, ставшая волею судьбы воспитанницей славной царицы Томирис, большую часть жизни проводит в строгом соответствии с существующими традициями, устоями и обычаями, пока однажды не происходят характерные для того времени трагические перемены.
Будучи совершенно не готовой к таким житейским превратностям, она впервые сталкивается с одиночеством, оказавшись за пределами родимой земли, в чуждом для неё краю.
В её жизни наступает пора для удивительных событий и открытий, неожиданных для неё важных знакомств, благодаря появлению которых постепенно возрождается её истерзанная душа, и однажды она всё-таки обретает столь желанное и долгожданное ею умиротворение.
Далайя, конечно же, не может знать о том, что ожидает в будущем и её единственного сына Дантала, и её последнего правнука Дассарию, но, если бы узнала, то гордилась бы своими удивительными потомками, прожившими хотя и трудные, но достойные, очень интересные, яркие и насыщенные всевозможными событиями жизни.
Часть первая. «…И в мирах всё стремилось куда-то»
523 год до н. э.
Глава первая
Иониец Форкис был нарождён пятым младшим сыном в многодетной семье в небольшом рыбацком селении на самом юге острова Самос, расположенном в Эгейском море, у западного побережья Малой Азии.
С самого раннего детства вместе с молчаливым престарелым отцом он часто выходил на небольшой лодчонке в море, что плескалось в приливы почти у самого порога их скромного жилища, и всегда возвращался домой, хоть и с небольшим уловом, но очень довольный тем, что удавалось помочь родителю.
Трое старших его братьев, о которых доводилось слышать ему от матери в отсутствие отца, не желавшего ничего знать о них, когда-то тоже помогали ему в промысле рыбы, но однажды, забросив надоевшее занятие, тайком покинули дом в не известном никому направлении. С тех пор от них не было ни одной весточки.
Сестра, что была на пять лет старше его, имела прескверный характер. Он побаивался её и старался не оставаться в жилище с ней наедине.
Всегда чем-то занятая, быстрая на руки и вообще вся какая-то стремительная, она разительно отличалась от спокойной и уравновешенной матери. Ничто на всём белом свете не могло заставить её улыбнуться. Порой юноше казалось, что не она дочь своих родителей, а все они – её дети. Ему не доводилось видеть, когда она засыпает и встаёт, или хотя бы заметить, как она ест и просто, присев, отдыхает. Даже при трапезе её не было за столом, но он точно знал, что всю эту еду чаще всего готовила именно она.
В делах она всегда опережала всех, в том числе и его. При такой её активности он чувствовал себя неумехой, и ему становилось стыдно в первую очередь перед отцом.
Но всё же с годами он стал ценить в ней два её удивительных качества. Во-первых, в семье она никогда никого ни за что не упрекала. Во-вторых, ни при каких обстоятельствах она не нуждалась ни в чьём внимании. Это было довольно странно, особенно в первом случае и, как он полагал, по отношению к нему, почти бездельнику и уж точно нахлебнику.
Единственной работой среди всех семейных хлопот, которой она не касалась, была ловля рыбы. Наверное, поэтому он желал поскорей уходить в море и как можно дольше не возвращаться. Там, в морских просторах, он забывал о ней и от этого чувствовал себя свободным и полноценным человеком.
Море было всепоглощающей его страстью. Ничто во всём мире не радовало его так, как это великое, божественное творение. От прохладных солёных брызг при частых ударах волн о борта у него захватывало дыхание, замирала его душа. Каждый раз, отойдя далеко от берега, когда его уже не было видно и всюду, сливаясь с небом, простиралась вода, он словно заново рождался. Он знал, что такое возвышенное чувство невозможно испытать на суше, на твёрдом земном побережье.
Глядя на увлечённого промыслом сына, старый рыбак широко улыбался щербатым ртом, утирая мозолистыми, узловатыми пальцами то ли капли воды, то ли скупые слёзы радости.
* * *
Рыбу ловили на верши и небольшие сети, хотя всегда брали с собой и удочки. Чаще попадалась всякая мелочь, но были и превосходные уловы. Особую радость доставляли макрель, каракатица и осётр, но когда изредка попадались угорь и усач, восторгу не было предела. Эти два вида рыбы были в большой цене и поставлялись на столы богачам. На добычу тунца выходили совместно с другими рыбаками, так как в одиночку ловить их было почти невозможно.
Пойманную рыбу женщины варили, солили, коптили, вялили и вместе со свежей при хорошем улове, выплатив часть в виде налога, продавали торговым людям – скупщикам, которые, в свою очередь, доставляли её на рыбные рынки. Тем и кормились.
В те редкие дни, когда не выходили в море, немногословный хозяин семейства, занимаясь починкой лодки и снастей, сам того не замечая, начинал предаваться воспоминаниям. Скрипучим, протяжным голосом под тихий всплеск прибрежных волн он каждый раз сызнова приступал к повествованию о своём прошлом и о былой жизни своего народа, и юноша в который уже раз слушал его слова очень внимательно, не перебивая его и не отрываясь от работы. Он понимал, что вот таким незамысловатым способом его престарелый отец старается помнить о своих корнях и передать эти знания ему, своему сыну, дабы и он не забыл о том, откуда он родом.
Из рассказов отца юноша знал, что род, из которого вышла их семья, принадлежит к ионийцам – одному из четырёх наиболее крупных греческих племён. Помимо них были эолийцы, дорийцы и ахейцы. Часть его предков когда-то давно, ещё при вторжении родственных им дорийцев, переселилась на этот остров, и с тех самых пор они, их потомки, и обитали здесь. Многие их соплеменники расселились по другим островам или же остались в приморских материковых землях.
Когда старец умолкал, юный Форкис позволял себе задавать вопросы. Прошлое, безусловно, являлось важным, но то, что творилось сейчас, для него всё-таки было гораздо интереснее.
– Отец, а кто самый главный теперь на нашем острове? – начинал он.
– Зачем тебе это, сынок? – нехотя бурчал тот.
– А кто такой Поликрат? – не унимался любопытный юноша.
– Уж лучше бы кто другой был, чем этот самозванец, – попавшись на хитрую приманку сына, начинал старик.
Видя, что отец уже почти готов к рассказу о властителе, Форкис подстёгивал его другой уловкой:
– Скажи, отец, а правду говорят, что это он построил храм Геры и все эти красивые гавани и большие корабли?
– Он, сынок, он. Кто же ещё-то. Теперь все мы под ним ходим. Убили бы твоего Поликрата, что ли. Да простят меня боги, – отец с досадой махал рукой.
Больше он ничего не говорил.
Устало поднявшись, он внимательно осматривал работу сына, затем, пошаркивая ногами, направлялся в дом.
* * *
Если что-нибудь и изменялось в жизни острова, то происходило это, прежде всего, в его главном городе Самосе. Здесь же, на окраинах, всё узнавали в последнюю очередь. К тому же все эти перемены не очень отражались на жизни простого бедного рыбака, решавшего извечную проблему: что, наконец, придумать такого, чтобы всегда был хороший улов?
Островитяне, проживавшие в срединной части, были гораздо богаче. Множество их овец и коз паслось на обширных и сочных лугах, что раскинулись среди густых зарослей виноградников и садов с плодовыми деревьями. Шерсть и вино очень ценились у скупщиков на огромном городском рынке.
Но всё же основными занятиями, приносящими настоящее богатство, являлись кораблестроение и выплавка руды, получившие бурное развитие при деспотичном хозяине острова Поликрате, бывшем в недавнем прошлом торговцем и ставшем тираном – человеком, захватившим власть и установившим на острове единоличное, довольно жестокое правление.
Всякие слухи ходили о нём среди простого народа. Одни поговаривали, будто бы он вовсе и не был таким злым, иначе для чего, резонно подмечали они, при его дворе находились учёные умы и разные мастеровые? Видя его отношение к богам, коим он щедро воздвигал храмы, другие не считали его жадным, стараясь оправдать такими его поступками всё возрастающие поборы и не замечая его пристрастия к роскоши.
* * *
Форкис часто видел в море военные корабли. Он восторженно замирал, стоя посреди своей лодки, и провожал их долгим взглядом. Отец при этом задумчиво поглядывал на сына, выбирая из воды сети.
– Эх, сынок, сынок, – вздыхал он тихо. – Где-то там на них твои братья. Они тоже, как и ты, мечтали попасть туда. Жаль, не доглядел. Ничего теперь не поделаешь.
Лёгкие волны от мощных гребков на ближнем судне добегали до их лодчонки, раскачивая её и креня на бок. Старец тут же брался за вёсла и разворачивал своё хрупкое судёнышко носом к волне, боясь опрокидывания.
В такие вечера, вернувшись к дому, юноша подолгу сидел на песчаном берегу у костра, обхватив колени и упершись в них подбородком, и не сводил глаз с морского заката.
* * *
Однажды Форкис, разделывая большую рыбину, сильно порезал руку и по настоянию отца остался дома. Родитель в одиночку ушёл на промысел и больше не вернулся. Юноша несколько дней подряд выходил с соседями в море, но всё было тщетно, даже лодку не удалось найти. Пучина поглотила старца. Такое среди рыбаков считалось хорошим концом жизни.
Отца помянули, как смогли, сдержанно, пригласив лишь троих его старых товарищей.
Семья лишилась не только отца. Теперь у них не было и того, что кормило и давало средства к существованию, – не было лодки. Поначалу сердобольные рыбаки приносили им часть своего улова, но со временем они перестали это делать, на что были разные причины, и главная из них заключалась в их собственной нищете.
Вскоре слегла мать, тихо ожидая своей смерти.
Сестра была неизменна. Как прежде, она находила какое-то занятие, ухаживала за матерью, не забывала заботиться и о нём, Форкисе, обстирывая и латая его изрядно прохудившуюся одежду. Продукты, обменянные на снасти, быстро закончились. Другого в доме ничего не было.
Наступали мучительные голодные дни. На удочку с берега ничего не ловилось, и тогда Форкис решился на то, что назойливо вертелось в его голове последние дни. Он подался к ближайшему от их селения богатому дому, где, выждав наступления темноты, проник во двор, желая поживиться хотя бы птицей. Всё закончилось довольно печально: его схватили и бросили в отстойную яму.
В тот же день в их доме появился прислужник богача, сообщивший обо всём случившемся. Сестра, выведя его из жилища, стала умолять отпустить глупого брата, но тот, безразлично выслушав её, пожал плечами и предложил обратиться к хозяину. Набросив на плечи длинный старый плащ, она направилась к богачу.
Уже к полудню Форкис был дома, не понимая, почему его отпустили, но радуясь вновь обретённой свободе и купаясь в море, чтобы смыть зловонный запах. К вечеру сестра не появилась. Мать спала, попив принесённой сыном воды. Эту ночь они впервые провели вдвоём. Он не сомкнул глаз, выбегая из дома на каждый шорох.
Лишь с рассветом вернулась сестра. Она тихо прошла к своей лежанке и легла, свернувшись клубком.
Форкис, не понимая, где она была, в душе радовался её возвращению, и, хотя и видел странные перемены в её поведении, не стал мешать её отдыху, ушёл к морю. Тёплые лучи восходящего светила быстро пригрели его, и он уснул, растянувшись на мягком песке.
Ближе к полудню его разбудил то ли чей-то крик, то ли стон, поначалу непонятный ему и казавшийся каким-то очень далёким. Он вскочил на ноги, оглядываясь по сторонам. На берегу никого не было. Прислушавшись, он вдруг понял, откуда доносились звуки, и тут же помчался домой. Вбежав с яркого солнца в тёмное помещение, он едва различил мать, лежавшую на животе на полу.
Она, словно рыба, выброшенная на сушу, бессловесно открывала рот, тараща страшно выпученные глаза и протягивая дрожащую руку куда-то в глубь жилья. Форкис бросился к ней, пытаясь поднять её и уложить обратно, но она яростно замотала косматой седой головой, смотря мимо него. Он оглянулся и в ужасе замер.
Прямо посреди дома, медленно вращаясь, как-то очень неестественно склонив к плечу голову, высунув кончик языка, на верёвке, привязанной к толстой потолочной балке, висела его сестра. В страхе попятившись, не сводя с неё глаз, юноша упёрся спиной в стену, вцепился дрожащими пальцами в её шероховатости и стал сжимать кулаки, царапая камень ногтями, сдирая их и оставляя тонкие кровавые полосы. Всё живое в нём, подкатив к самому горлу, вдруг застряло там комом, сперев дыхание, туго пульсируя и наполняя рот горькой тягучей массой. Судорожно схватившись одной рукой за горло, другую прижав к губам, он перевёл почти невидящий взгляд на мать. Она по-прежнему лежала, но больше не двигалась и даже не стонала, уткнувшись лицом в пол. Его, едва успевшего выскочить из дома, тут же за углом вырвало. Низко склонившись, он долго стоял у стены, то задыхаясь, то натужно кашляя. Пустой желудок, сжимаясь до колющей боли, выделял лишь тягучую горьковатую слизь. Выступившие на его глазах обильные удушливые слёзы заслонили всё своей прозрачной пеленой, стекая по щекам, перемешиваясь на подбородке со слюной.
Вскоре он устало присел, часто дыша, прижимаясь к прохладной стене ноющим затылком, с облегчением вытягивая онемевшие ноги. В голове сильно шумело, а перед глазами долго наплывали и исчезали блёклые круги.
Придя в себя через некоторое время и только лишь теперь осознав всё случившееся, Форкис поднялся и, пошатываясь, вошёл обратно в дом. Мать была мертва. Взяв со стола нож, он забрался на лежанку, перерезал верёвку и, с трудом удерживаясь на ногах, опустил тело сестры на пол.
* * *
Вечером в дом к Форкису, держа в руках две рыбины, заглянул по-соседски старый рыбак. Довольный хорошим уловом и возможностью угостить семью покойного друга, он переступил порог и в ужасе замер, выронив дары. Посреди жилья в полумраке спиной к входной двери на полу сидел сам Форкис. Слева и справа от него находились тела матери и сестры. Юноша медленно раскачивался из стороны в сторону, тихо и жутко подвывая. Старик, опершись подрагивающей сухенькой рукой о дверной косяк, чуть замешкался, потом развернулся и что есть сил на полусогнутых ослабших ногах побежал к себе.
Уже через мгновенье он едва поспевал за своей старухой.
Форкис, заботливо уложенный ими на лежанку, всю ночь обливался холодным липким потом. Его то знобило до дробного зубного стука, то бросало в жар, и дом наполнялся стоном и громким скрежетом крепко сжатых зубов.
* * *
Покойников хоронили всем селением без осиротевшего Форкиса.
Юноша не пришёл в себя и на следующий день, и ждать его прихода в чувства не стали, так как знали, что в жару нельзя оставлять тела без погребения.
Довольно скоро люди уже молча разбредались от свежих могил, над которыми, громко крича, иногда пролетали чайки.
* * *
По прошествии трёх дней Форкис исчез.
В ту же ночь всех рыбаков разбудило страшное зарево. Что-то сильно горело возле дома местного богача, находившегося на небольшой возвышенности невдалеке от их селения.
* * *
Форкис, никогда ещё не бывавший в главном городе родного острова, очень долго бродил по нему среди людской толпы, открыв от удивления рот в восхищении перед строениями и площадями. Здесь всё для него было новым и необычным. Поднявшись по мощёной улице к одному из холмов, он присел на камень, с восторгом взирая на огромный храм.
– Ты знаешь, как называется это сооружение?
Юноша вздрогнул, услышав сбоку от себя чей-то голос. Рядом с ним, опершись двумя руками на обычную, но обструганную палку, стоял молодой человек, возрастом лет на пять старше него. Поверх нового голубого хитона у него была наброшена белоснежная шерстяная хламида с серебряной пряжкой на правом плече. На его красивом лице светились умные, добрые глаза. Он почему-то сразу показался знакомым, но в то же время юноша точно знал, что они никогда прежде не встречались. Форкис почтительно встал, уступая ему своё место.
– Это гекатомпедий. Здание только такого размера может называться так. В нём храм в честь нашей верховной богини, царицы богов волоокой Геры. Ты слышал о ней? – сам же ответив на свой вопрос, вновь спросил незнакомец.
Юноша кивнул.
– Ему уже около трёхсот лет. А его длина ровно сто футов, – любуясь величественным храмом, тот ненадолго замолчал.
Форкис тоже перевёл взгляд на храм.
– Богиня Гера – дочь покровителя урожая бога Кроноса и богини Реи, – незнакомец присел, вытянув одну ногу.
Кожаные сандалии тонкими ремешками удобно обвивали его щиколотки.
– Ты должен знать о ней как можно больше. Она сестра многих богов: Деметры – богини земледелия и плодородия, Аида – бога подземного мира, Гестии – богини каждого домашнего очага, Посейдона – бога морей, всех источников и вод и её супруга Зевса – бога неба.
Странный собеседник посмотрел в лицо юноше, улыбнулся и замолчал. О чём-то подумав, он продолжил:
– Тебе нужно знать и всех их детей: Ареса – бога войны, Гебу – богиню цветущей юности, Гефеста – бога огня и кузнечного ремесла. Да, и Илифию – богиню родов, ты тоже должен знать.
Форкис смутился. Конечно же, он слышал о некоторых из них от отца, но всё же многого из того, о чём говорил этот незнакомый человек, он не знал.
– Вон, видишь тот храм? – собеседник указал рукой чуть правее, туда, где в отдалении также на возвышенности белело удивительное здание. – То строение называется диптер. Пойдём туда, поближе к нему. Я давно не был там.
Он поднялся, выпрямил спину и зашагал вниз по улице, увлекая за собой удивлённого юношу.
Вблизи храм был великолепен. Сдвоенные ряды высоких колонн тянулись по всему его периметру. В отличие от прежнего храма он был почти новым.
Вновь присев на тёплый плоский камень, проведя ладонью по лицу и лёгким прикосновением пальцев протерев глаза, незнакомец, восхищённо взирая на красивое строение, с удовольствием цокнул языком и произнёс:
– И в наше время умеют творить чудеса. Ведь этот храм был завершён незадолго до моего рождения. Да, да, – он утвердительно покивал головой, посмотрев на юношу. – Я лично знаком с его творцами. Это удивительные люди. А знаешь, как их зовут?
Юноша мотнул головой, давая понять, что этого он не знает.
– Ройк и Феодор.
Он замолчал.
– Я не сказал тебе название храма? – вдруг, будто забыл что-то важное, нахмурив брови, спросил он.
Форкис вновь отрицательно покачал головой.
– Надо же! Не сказал ещё. Так вот, это третий Герайон – храм Геры, – выпятив нижнюю губу, снова кивая головой, ответил незнакомец.
– А где первый? – тихо поинтересовался Форкис.
– Какой первый? – не понял тот.
– Ну, если тот храм, где мы были, второй, а этот храм уже третий, то должен же быть первый. Или тот был первый? Тогда где второй? – юноша объяснил свой вопрос.
– Ах, вот ты о чём! Нет. Всё обстоит несколько иначе. Только вот этот храм выстроен на месте двух прежних. Поэтому он третий. Но есть самый древний храм богини Геры. Ему, наверное, семь сотен лет или даже больше того. Он находится не здесь. Там, далеко на западе, – собеседник непонятно махнул рукой, уставился себе под ноги и задумался.
Форкис молча рассматривал его.
– Как твоё имя? – неожиданно подняв голову, спросил тот.
– Форкис, – ответил юноша.
– Кто тебе дал его? – улыбнулся собеседник.
– Отец, – смутился он.
– Да. Очень интересно. Очень. Имя твоё действительно удивительное. Я бы сказал, даже весьма необычное, – вглядываясь в его глаза, размышлял незнакомец. – А ты знаешь, что оно означает?
– Нет.
– Ну да ладно. Когда-нибудь ты узнаешь всё о нём, – собеседник перевёл взгляд в сторону. Глядя куда-то в низину, указав палкой, он вновь спросил: – Вон, видишь, множество людей занято работой.
В небольшом отдалении, внизу, сквозь деревья виднелось скопление народа. Там всё пребывало в каком-то быстром движении. Оттуда по узкой дорожке в сторону этого храма тянулись повозки с различным строительным материалом. На подступах к холму они исчезали и вновь появлялись в стороне от здания, на самой возвышенности, снова скрываясь, но уже за ним.
Форкис кивнул.
– Там, в том месте, Поликрат начал подготовку всего необходимого для возведения нового, очень большого и красивого храма, – как обычно, со знанием толка во всём, что он говорит, произнёс незнакомец.
Услышав имя хозяина острова, юноша замер, широко открыв глаза, с трудом сдерживая желание расспросить о правителе. Он был уверен в том, что этот человек знаком с ним и может многое о нём рассказать, но вместо этого совершенно неожиданно для него самого вырвался совсем другой вопрос:
– А где будет новый храм?
– Он ещё не решил. Вернее, решил, но, я думаю, неверно, – спокойно ответил странный собеседник. – Повернув к юноше голову, он спросил: – А знаешь, почему? Нет. Ты, конечно же, пока не можешь этого знать. Поликрат возжелал выстроить новый четвёртый Герайон на месте третьего. Вот этого.
– Зачем? – Форкис был искренне удивлён.
– Представь себе, он считает, что этот храм уже слишком мал и нужен другой, гораздо больший по размерам и по-настоящему достойный богини Геры, – иронично ответил незнакомец, поднимаясь с камня.
Он ненадолго задумался.
– Что ж. Может, он и прав. Спрошу-ка я у него, что всё-таки с этим будет? Как он намерен с ним поступить? Хотя всё и так уже мне известно. Коль третий храм заменил второй, а тот когда-то заменил первый, то что должно произойти? – улыбаясь, шутливо спросил он юношу.
– То четвёртым будет заменён третий, этот, – Форкис сам не поверил в то, что сказал.
Он не мог представить, что скоро такой красоты не станет.
– Вот именно. Правильный ответ. Стало быть, и спрашивать мне его об этом уже не стоит, – весело произнёс незнакомец, склонившись к нему.
Юноша серьёзно посмотрел ему в глаза, затем с сожалением взглянул на храм.
– Прощай, Форкис. Мне уже пора идти. Нужно много трудиться, чтобы о тебе узнали люди, – подчеркнув его имя, тот стал разворачиваться.
– А как же имя моё, что оно означает? – не сдержался юноша, видя, что незнакомец собирается уходить.
– Об этом мы с тобой поговорим как-нибудь в другой раз. Хорошо? – странный собеседник направился вниз по дороге.
– Когда? – почти с криком вырвалось у Форкиса.
– Через три дня я буду свободен. Найди меня. Моё имя Пифагор, – не оборачиваясь, почти пропел тот.
* * *
Весь остаток дня Форкис продолжал бродить по улицам, но, где бы он ни был, а таких величественных сооружений больше не увидел.
Ближе к вечеру, постоянно вдыхая ароматные запахи различной еды, густо пропитавшие воздух и витавшие по всей округе от огромного рынка, расположенного на красивой площади в самом центре города, он сильно захотел есть. Ещё никогда юноша не испытывал такого голода.
Торговые люди уже увозили и уносили оставшиеся продукты. Народ разбредался по домам, но некоторые из них, видимо прибывшие сюда из селений, оставались на ночлег недалеко от города, прямо под открытым небом.
После дивного заката, ненадолго покрывшего землю бледно-розовым цветом, мазнувшего золотистыми лучами по белоснежным стенам храмов, наступила ночь.
Пристроившись у одного из костров, Форкис раздумывал над словами странного собеседника по имени Пифагор: «Почему он не сказал сразу мне о значении моего имени? Странно это. Он знает самого Поликрата! Надо же! Интересно, кто он сам?».
Отсюда, с этого места, была видна рыночная площадь. Наверное, поэтому, подумал он, эти люди устраивались на ночлег именно здесь.
Юноша взглянул туда и вновь залюбовался. Сейчас, при разожжённых там огнях, всё выглядело иначе, красивее и таинственнее. К площади вели две главные улицы города, пересекаясь прямо на ней. Сама же площадь со всех сторон была окружена высокими колоннами, и лишь на входах с улиц располагались пропилеи – крытые ворота с выступающими вперёд стенами.
Кто-то тронул его за руку. Повернувшись, он увидел старика, протягивающего ему небольшую вяленую рыбу. Быстро и с удовольствием съев её, юноша растянулся на мягкой траве и уснул.
Наутро, узнав, где находится гавань, Форкис направился туда, желая поскорей увидеть корабли.
Вскоре он вышел к берегу. Море было спокойным и искрилось в лучах восходящего солнца. Лёгкий ветерок, пробегая над самой водой, оставлял на ней мелкую ослепляющую рябь. Вся набережная, покрытая гравием, была защищена от бурь каменной насыпью мола, протянувшегося далеко в воду. Мол окаймлял большую бухту, оставляя широкий проход для кораблей. Крепкие деревянные мостки, по бокам от которых стояли суда, ровными рядами уходили вдаль от плоского берега. Справа от них находилась верфь. Там повсюду трудились люди. Вся гавань была наполнена различными звуками: громкими голосами, стуком, скрежетом и криком чаек. Невиданное доселе зрелище было восхитительным.
Форкис сбежал вниз, на набережную. Мелкие острые камушки не давали ему идти быстро, больно врезаясь в мозолистые стопы. Но он не смотрел под ноги. Его внимание захватили боевые корабли, стоявшие в бухте в большом количестве. Приблизиться к ним не позволяла вооружённая охрана, выставленная вдоль берега и на мостках. Но даже с того места, где он находился, они выглядели неимоверно внушительными, длиной почти двести футов и шириной около двадцати. Юноша стал рассматривать самый ближний из них.
Единственный большой светлый парус, имевшийся на корабле и прикреплённый к широкой верхней рее, был поднят и удерживался при помощи многочисленных канатов, свисая нижним краем параллельными складками.
Вёсел у большинства кораблей, как и у этого, не было, но маленькие оконца, куда их втянули, чернели тремя ярусами по каждому борту, причём в каждом ряду их было около тридцати. На одном, самом дальнем от берега, вёсла ещё не убрали, и от этого он был гораздо красивее остальных. Вся гавань была заполнена множеством открытых лодок, сновавших между кораблями и берегом и доставлявших различные грузы и такелаж.