Дело о мертвой балерине
- -
- 100%
- +
Это в точности совпадало с картиной, которую Воронов видел в гримёрной.
– А следы? – спросил сыщик. – Что остаётся?
– Почти ничего, в этом-то и вся прелесть для отравителя. Характерный трупный запах, который, впрочем, быстро выветривается. Особое окрашивание крови, которое заметит лишь опытный судебный лекарь, а не простой околоточный врач. Но есть один нюанс, Родион Ильич. Одна маленькая деталь.
Он подошёл к шкафу, достал оттуда склянку с какой-то прозрачной жидкостью и поставил её на стол.
– Это глицерин. Вязкий, маслянистый, без запаха. Сам по себе безвреден. Но если смешать цианид с небольшим количеством глицерина, прежде чем добавлять его в спиртовой раствор…
– То что? – Воронов внимательно следил за его манипуляциями.
– То мы замедлим испарение. Яд не улетучится из флакона за несколько часов, а будет терпеливо ждать своего часа. И, что ещё важнее, на коже жертвы, в месте нанесения, могут остаться микроскопические, едва заметные маслянистые следы. Которые, разумеется, никто из полицейских чинов искать не станет. Они же не химики.
Воронов молчал, обдумывая услышанное. Убийца действовал не просто дерзко, но и с определённым знанием дела. Это не походило на импульсивный поступок взбешённой ревности. Это была холодная, расчётливая работа.
– Благодарю вас, Герман Карлович. Вы, как всегда, бесценны, – сказал он, надевая пальто. – Полагаю, счёт мне пришлют?
– Непременно, – кивнул аптекарь, возвращаясь к своим пробиркам. – И, Родион Ильич…
– Да?
– Будьте осторожны. Яды – это женское оружие. Коварное и непредсказуемое. В отличие от пули, оно не оставляет громких следов. Лишь тихий аромат горького миндаля.
Выйдя на улицу, Воронов глубоко вдохнул сырой, промозглый воздух. Запах города – смесь конского навоза, угольного дыма и сырости – казался сейчас почти спасительным после удушливой атмосферы театра и химической лаборатории.
“Итак, убийца, скорее всего, обладал познаниями в химии. Или, по крайней мере, получил весьма толковый совет.”
Это сужало круг поисков, но одновременно и расширяло его в самом неожиданном направлении. Он снова подумал о записке:
«Шалисъешлтий…»
Бессмыслица на дешёвой бумаге. И холодная, расчётливая работа с ядом. Эти две нити явно вели в одном направлении. Туда, где живут люди, привыкшие к тайнам и обладающие специальными знаниями. Этот след нравился ему всё больше. От него веяло не духами или химикатами. Он источал тайну.
Извозчик попался старый, сгорбленный, под стать своей кляче, которая не бежала, а скорее обреченно переставляла ноги по мокрой брусчатке. Когда пролетка выехала на набережную и загрохотала колесами по настилу Николаевского моста, ледяной ветер с Невы ударил в лицо с такой силой, будто хотел сбросить их в свинцовую воду.
Воронов поднял воротник пальто, пытаясь укрыться от сырости, но холод проникал глубже – под одежду, в старые раны. Нога, простреленная под Мукденом, отозвалась тупой, тянущей болью. Он достал портсигар, щелкнул крышкой и закурил «Дюшес». Сладковатый дым на секунду перебил запах речной гнили и мокрого гранита.
Он смотрел на тяжелые воды Невы, бившиеся о быки моста, и думал о том, как безжалостен этот город. Петербург был великолепной, сияющей машиной, которая перемалывала человеческие судьбы, превращая их в пыль для своих гранитных мостовых. Он уже перемолол Ланскую, возомнившую себя богиней. Перемолет и всех остальных, превратит их всех в пыль небытия рано или поздно.
Здесь, на продуваемом всеми ветрами мосту, граница между жизнью и смертью казалась такой же зыбкой, как туман, ползущий со стороны залива.
Глава 5. Две гримёрные
Воронов решил, что должен увидеть гримёрную Анны Нечаевой. Место, которое полиция, без сомнения, уже осмотрела, но, скорее всего, поверхностно, сквозь пальцы, сосредоточив всё внимание на сцене трагедии. Он вернулся к служебному входу театра, где скучающий городовой, уже предупреждённый Крапивиным, нехотя пропустил его внутрь.
Коридор, ведущий к гримёрным, казался ещё более тихим и зловещим, чем час назад. Дверь в уборную Ланской была опечатана грубой сургучной печатью Департамента полиции. Воронов задержался у неё лишь на мгновение, а затем повернул к соседней.
Дверь в гримёрную Анны Нечаевой была не заперта.
Он толкнул её и вошёл. Комната была почти зеркальным отражением соседней, но в ней не было и тени показной роскоши. Всё было строго, функционально, почти по-спартански. Простой деревянный столик у зеркала, жёсткая кушетка, накрытая солдатским одеялом, несколько гравюр с балетными сценами на стенах. Воздух здесь пах иначе – не приторной сладостью духов и цветов, а резко, аптечно: смесью камфорной мази для растирания мышц и дешёвого одеколона «Флёр д’оранж».
Воронов не искал ничего конкретного. Он просто смотрел, впитывая атмосферу, пытаясь понять хозяйку этого места. На столике перед зеркалом царил такой же безупречный порядок, как и в кабинете балетмейстера. Баночки, пуховки, шпильки – всё стояло на своих местах, выстроенное с почти военной точностью. Никаких записок, никаких сентиментальных безделушек. Только работа, только дисциплина. Это была комната женщины, которая привыкла сражаться, а не принимать дары.
Его взгляд упал на мусорную корзину в углу. В ней, среди скомканных бумажек и старых лент от пуантов, лежало несколько пустых аптечных пузырьков. Он осторожно, кончиком трости, выкатил один из них. Этикетка стёрлась, но Воронов узнал характерную форму склянки из-под валериановых капель. Похоже, стальные нервы балерины Нечаевой в последнее время давали сбой.
Затем он подошёл к маленькому гардеробу, где висело несколько сценических костюмов и одно простое, тёмное городское платье. Всё было аккуратно развешано. Он провёл рукой по ткани платья – дешёвый, жёсткий драп. Мотив зависти, который так нравился Крапивину, приобретал всё более весомые очертания.
Он уже собирался уходить, когда его внимание привлекла одна деталь на туалетном столике. Среди аккуратно расставленных баночек и флаконов стоял один, выбивавшийся из общего ряда. Маленький, почти пустой пузырёк из тёмного стекла без этикетки. Внутри виднелись остатки какой-то маслянистой, прозрачной жидкости.
Воронов замер. Слова аптекаря Финкельштейна прозвучали у него в голове: «Если смешать цианид с небольшим количеством глицерина…».
Он не поддался искушению немедленно схватить находку. Память, вышколенная на полях Маньчжурии, где любая брошенная вещь могла оказаться ловушкой, подсказала ему единственно верный порядок действий.
Он осторожно взял пузырёк двумя пальцами, держа его на вытянутой руке. Флакон был почти пуст. Он знал, что синильная кислота, продукт реакции цианида, чрезвычайно летуча. Но он также помнил и другое – глицерин замедляет испарение.
Воронов отступил на шаг от стола, встав так, чтобы лёгкий сквозняк из коридора уносил воздух от него, а не к нему. Он не стал подносить флакон к лицу. Вместо этого он применил старый сапёрный приём, которому их учили для определения запаха взрывчатки. Держа флакон на уровне груди, он лёгким, смахивающим движением ладони направил небольшую порцию воздуха от горлышка в сторону своего лица.
Один короткий, контролируемый вдох.
Он не искал запах миндаля. Он искал его отсутствие. Если бы он уловил хоть слабую ноту, это означало бы одно – в пузырьке яд. Но воздух был чист. Никакого запаха. Абсолютно.
Это было то самое подтверждение, которое он искал. В пузырьке был чистый глицерин, безвредный сам по себе, но являющийся ключевым компонентом дьявольского рецепта. И эта находка была куда страшнее, чем если бы он нашёл сам яд. Она говорила о хладнокровии и предусмотрительности убийцы.
Он быстро огляделся. Никто не видел его. Движения его стали быстрыми и точными, как у солдата, обезвреживающего мину. Он достал из кармана чистый носовой платок, тщательно обернул им склянку, стараясь не оставить своих отпечатков и не стереть чужие, и опустил в глубокий карман своего пальто. Это была улика. Тяжёлая, почти неопровержимая. Улика, которая могла отправить Анну Нечаеву прямиком на каторгу.
И всё же что-то не давало ему покоя. Убийца, проявивший такие знания в химии и такую расчётливость, был слишком умён, чтобы так небрежно оставить улику на самом видном месте. Или же это была часть плана? Двойная игра, в которой этот пузырёк – не ошибка, а наживка, брошенная полиции?
Он вышел из гримёрной, плотно притворив за собой дверь. Две двери, одна опечатанная, другая – нет. За одной – мёртвая прима, утопавшая в роскоши и тайнах. За другой – живая подозреваемая, в чьей спартанской келье нашлась, возможно, главная часть ловушки.
Воронов поправил в кармане тяжёлую стеклянную улику. Это был поиск того, кто расставил этот капкан. Поиск стратега, мыслившего на несколько ходов вперёд. Дело становилось запутанным, но своим нутром он чувствовал, что противник ему по силам.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
0
французский и российский артист балета, педагог, балетмейстер. Считается одним из самых влиятельных балетмейстеров и хореографов в истории балета