Убийство по нотам

Орлов, растерянный и уничтоженный, молча развернулся и вышел в коридор, с силой захлопнув за собой дверь. Он стоял, тяжело дыша, не в силах прийти в себя от ярости. Его любимая племянница больше не послушная маленькая девочка, а своенравная, хитрая женщина.

К гримерке по коридору уверенной и лёгкой походкой шёл довольный Левин. В его руке покачивалась запотевшая бутылка дорогого шампанского «Cristal». Он оценивающе взглянул на бледное, искаженное гримасой гнева лицо дирижера, потом на дверь гримерной.

– Что, Виктор Петрович, звезда снова диктует свои условия? – усмехнулся довольный меценат и, не дожидаясь ответа, вошёл в гримерную Романовой.

Из-за двери тут же донесся счастливый, игривый смех Насти, сменивший её недавнюю истерику.

Орлову стало до тошноты гадко. Он резко развернулся и быстрым шагом направился в свою дирижёрскую комнату. Нужно было побыть одному, собраться с мыслями и силами, и с лёгким сердцем идти во второе отделение концерта.

У самой лестницы он столкнулся с Ириной Левиной. Жена мецената стояла, разглядывая старую афишу на стене, её поза была воплощением случайной небрежности. Она обернулась на его шаги, и на её идеальных чертах застыла легкая, светская улыбка.

– Ах, Виктор Петрович, – произнесла она голосом, холодным и прозрачным, как горный лед. – Вы как раз кстати. Кажется, я немного заблудилась в ваших лабиринтах закулисья. Здесь так легко сбиться с пути.

Орлов замер, глядя в её глаза – спокойные, ничего не выражающие и оттого бесконечно пугающие. Он попытался что-то сказать, но язык не повиновался. В ушах еще стоял ядовитый смех Насти, а перед ним застыла эта ледяная маска.

– Я могу проводить Вас в зал, – наконец выдавил он, чувствуя, как его собственная растерянность становится еще очевиднее.

– Не стоит труда, – она мягко, но неоспоримо отклонила предложение легким движением руки. – Я ещё немного тут погуляю, здесь тихо и спокойно, в отличии от шумного фойе. Я найду дорогу назад сама, не волнуйтесь, – она улыбнулась, и в этой улыбке было что-то хищное. – Вы ведь спешите, маэстро? Не задерживайтесь из-за меня.

Она сделала изящный жест, пропуская его, и намекая, что их разговор закончен. Орлов, и без того сбитый с толку, пробормотал что-то невнятное и устремился вниз по лестнице, в спасительную тишину своей дирижерской комнаты.

Через двадцать минут прозвучал третий звонок. Антракт подошёл к концу.

В Большом зале мягко погас свет, призывая публику занять свои места. Зал, еще несколько минут назад шумевший словно растревоженный улей, постепенно затихал. Первые ряды в ожидании продолжения концерта замерли. Все взгляды были прикованы к сцене.

В своей ложе Борис Борисович Левин откинулся на спинку бархатного кресла с напускной небрежностью, но пальцы его нервно барабанили по подлокотнику. Он украдкой скользнул взглядом по залу, выискивая знакомый профиль жены. Ирины нигде не было видно.

И вот, когда последний гулкий разговор в зале угас, на сцену один за другим начали выходить музыканты оркестра. Артистов встречали шумом аплодисментов. Вначале это были робкие, разрозненные хлопки, но с каждой новой группой инструменталистов овация нарастала, как снежный ком, катящийся с горы, и вот уже весь зал, от партера до самых дальних ярусов, гремел единым, гулким, теплым гулом. Аплодисменты были не просто вежливыми – теперь в них слышалось нетерпеливое ожидание, предвкушение праздника, благодарность за первую часть концерта и ожидания удовольствия от второй.

Музыканты, слегка склонив головы в почтительном поклоне в сторону зала, занимали свои места. Строгий ряд струнников, блестящие медью трубы и тромбоны, массивный контрабас – сцена вновь оживала, наполняясь артистами и инструментами. Среди них, уверенной и легкой походкой, прошел к роялю блестящий и уверенный в себе Яминский. Его появление вызвало новый, заметный всплеск аплодисментов.

Место Елены Васильевой пустовало. Анна Сомова бросала в сторону зияющей пустоты понимающие, сочувствующие взгляды. Она, как никто другой, могла понять чувства бедной девушки, попавшей под ноги звездной Романовой. Невдалеке, постоянно поправляя давящий галстук, нервно ерзал на стуле виолончелист Петров. Его глаза были болезненно воспалёнными, а руки нервно дрожали. За всем этим с явным наслаждением наблюдала внимательная к деталям Щербакова. Она расплывалась в довольной улыбке, ведь такого потока событий давно не было в их загрустившем было оркестре.

Из-за кулис на авансцену твердым шагом вышел маэстро Виктор Орлов. Его фигура в строгом фраке была воплощением порядка и власти. Зал взорвался новой волной бурных аплодисментов. Маэстро склонил голову, поднял руки, принимая овации. Его лицо было маской невозмутимости и полного принятия происходящего.

Он обвел взглядом оркестр, встречаясь глазами с музыкантами. Все были на местах. Аплодисменты стали стихать в ожидании выхода звезды программы. Восхитительной Анастасии Романовой. Публика ждала. Ждала главное действующее лицо.

Но звезды не было.

Орлов замер, изображая сосредоточенность. Секунда тянулась за секундой. На сцене царила звенящая тишина, нарушаемая лишь беспокойным шорохом в зале.

На долю секунды взгляд Орлова встретился с глазами Игоря Яминского. Затем стремительно переместил его на Анну Сомову. Неслышимый ни для кого в зале шепот губами. Невидимый кивок.

Анна решительно поднялась с места и заняла место первой скрипки. Она готова была сыграть партию Романовой.

Руки дирижёра взметнулись вверх. И зазвучали вступительные аккорды Концерта для скрипки и фортепиано Мендельсона.

Но сегодня это был концерт для фортепиано. Яминский играл так, как будто за его спиной стояла вся его загнанная внутрь годами ярость, вся горечь от лет, проведенных в тени Насти. Его игра была ослепительной, мощной, мстительной. Его пальцы не просто касались клавиш – они вонзались в них, высекая не ноты, а искры. В его игре не было ни капли смирения или подчинения. Он не затмевал отсутствующую Романову – он стирал её. Доказывал не просто свое право на сцену, а свое превосходство.