Камни жизни. В поисках силы

– Я уже говорил вашему королю, – голос его прозвучал холодно и отчужденно, – что Камни – это миф. Сказки для невежд и честолюбцев. – Он отложил перо с резким, раздраженным движением, и капля чернил брызнула на дубовую столешницу. – А то, чем я занимаюсь – это наука. Реальная, осязаемая проблема, от которой страдают тысячи женщин по обе стороны границы. Разве спасение жизней не важнее ваших химер?

Старый алхимик фыркнул, его тонкие, бледные губы искривились в гримасе, где смешались презрение и жалость.

– Ваша светлость изволит шутить? Камни – источник величайшей силы, ключ к бессмертию и власти! А вы копаетесь в…

– В том, что может дать жизнь новому поколению! – внезапно вспылил Ринат, впервые за долгое время чувствуя под ногами твердую почву фактов. – Пока вы ищете мифические артефакты, женщины теряют детей ещё в утробе! Или не могут зачать вообще! Это чума, Кассиан! Чума, которая не разбирает флагов! Разве это не достойная цель для учёного?

Кассиан смерил его длительным, уничтожающим взглядом, полным ледяного превосходства человека, который знает истинную цену всему, даже человеческим жизням.

– Цель? Ваша цель – служить интересам Юланколии. А интересы Юланколии – в обретении силы, чтобы раздавить врагов. Или вы забыли, чьей милости обязаны своим нынешним положением, этой крышей над головой и… – он сделал многозначительную паузу, – безопасностью?

Ринат побледнел, как полотно.

– Меня интересуют только факты, – сквозь стиснутые зубы, глядя в ту самую чернильную кляксу, прошипел он. – А не сказки для впечатлительных умов.

Кассиан язвительно ухмыльнулся, довольный произведенным эффектом.

– Как пожелаете, ваша светлость. Продолжайте ваши… игры. – Он ядовито растянул последнее слово, наполняя его уничижительным смыслом. – Король будет незамедлительно проинформирован о вашем выборе приоритетов.

Станислав был закутан в грубый, пропыленный плащ из колючей шерсти, цвета влажной земли и высохшей грязи. Ткань намертво скрывала мощные очертания его плеч и спины, делая его силуэт безликим и невыразительным. Ни одна складка, ни один случайный блеск металла или взгляд из-под капюшона не должны были выдать в нём принца Горкейлии и ученика Шан-Оки.

Нижнюю часть лица, от переносицы и ниже, скрывал плотный шарф из тёмной, немаркой ткани, обмотанный в несколько слоёв. Предосторожность была не только от колючего ветра, хлеставшего по лицу – он тщательно маскировал верхний край татуировки, живой и дышащей под тканью. Порой ему казалось, что он чувствует, как чешуйчатая кожа чудища шевелится у него на груди, будто Дракон чуял приближение чего-то важного. О её истинном, сакральном значении не знал почти никто из живых, но она была слишком уникальным, смертельным клеймом, которое следовало скрывать даже от случайных взглядов воронов на оголённых ветках.

Он шёл с обманчивой, почти кошачьей легкостью, словно тяжелый ранец с припасами и снаряжением за его спиной был набит пухом. Длинного меча при себе не было – лишь пара отточенных до бритвенной остроты клинков, надежно спрятанных в специальных ножнах под мышкой и у голенища поношенного сапога. А зачем человеку, в чьих жилах бушевала сила, способная высечь из сжатого кулака сжигающий всё на своём пути адский огонь, неповоротливый кусок металла? Его оружие всегда было с ним. Оно дремало в самой его плоти, пульсировало в крови, таилось в каждой клетке, ожидая своего часа. Меч был бы лишь помехой, лишним грузом, признаком того, что он не доверяет своей истинной сути.

Рядом, подбивая своими небольшими ногами в прочных, но уже истёртых башмаках, семенила Мэри, закутанная в такой же, но меньшего размера, дорожный плащ. Она не просто шла – она порхала, подпрыгивала на ходу, её огромные, ярко-зелёные глаза, широко распахнутые, жадно ловили каждую деталь незнакомого мира, словно пытаясь запечатлеть его не только в памяти, но и в самой душе.

Ей всегда хотелось сбежать из убогой, серой Белопустыни, и теперь мечта сбывалась с лихвой, пусть и оплаченная страхом и кровью, которых она старалась не касаться мыслью. Мир манил её, будоражил воображение. Она вдыхала полной грудью, и ей чудились не просто ароматы хвои и влажной земли, а сам запах свободы – острый, холодный и пьянящий. Она уже почти физически ощущала шум огромных, невиданных городов, видела заснеженные вершины, от которых перехватывает дух, и слышала шепот таинственных лесов, полных древних секретов.

Этот поход, несмотря на всю его смертельную опасность, наполнял её не страхом, а жгучим, пьянящим любопытством и безудержным восторгом первооткрывателя. Она была готова идти за своим молчаливым, закутанным в тайны проводником хоть на самый край света – и ей казалось, что они уже почти у цели.

Станислав, конечно, был досконально подготовлен. В его памяти, вышколенной годами суровых тренировок до состояния идеального архива, хранилась не одна, а несколько ментальных карт. Самая ценная из них – та, что он годами тайно составлял в Шан-Оки, – была испещрена десятками возможных мест, где, согласно легендам, запретным манускриптам и отрывочным донесениям, мог находиться Камень. Но все эти точки были разбросаны по необъятным, враждебным просторам, и каждая метка была не целью, а лишь гипотезой, версией, требующей проверки.

Он не был азартным игроком, чтобы ставить всё на одну, самую заманчивую легенду. Его стратегия была иной. Он надеялся на своё чутьё, выкованное в тысячах часов слежки и выживания, на обрывки пьяных разговоров в придорожных тавернах, на язык ветра и поведение зверей. Но главным его компасом была она – Мэри и её странный, неподконтрольный дар.

Поэтому он не спешил, двигаясь с обманчивой, почти ленивой неторопливостью. Шан-Оки научил его главной добродетели – бесконечному, стальному терпению. Побеждает не тот, кто быстрее бежит, а тот, кто способен ждать, слиться с тишиной, стать частью пейзажа и нанести единственный, безошибочный удар. Именно в ожидании и таился ключ. Он давал время Камню – или его хранителям – проявить себя.

Они неспешно, почти крадучись, пробирались сквозь Мёртвый лес. Воздух здесь был густым, тяжёлым и совершенно неподвижным, словно вымершим вместе с деревьями много лет назад. Солнце, бледное и равнодушное, уже почти скрылось за остроконечными вершинами высохших, скрюченных деревьев.

В этой гнетущей, неестественной тишине путники начали готовиться к ночлегу.

– Ты на все сто процентов уверен, что нас тут не сожрут в первую же ночь? – уточнила Мэри, озираясь по сторонам с преувеличенной осторожностью. Она как никто другой слышала в детстве страшилки о Мёртвом лесе. Здесь, по слухам, водились не просто голодные волки – здесь бродили тени из старых сказок, воровавшие непослушных детей, и далеко не все эти истории заканчивались хорошо.

– Уверен, – буркнул Стас, коротким, точным движением тесака с хрустом отделяя сухую ветвь от ствола, больше похожего на кость великана. Его слух, отточенный в тишине ледяных пещер Шан-Оки, был острее самого заточенного клинка; он мог за версту уловить шорох полёвки под слоем хвои или тяжёлое, крадущееся дыхание рыси. Он убил не одну сотню голодных хищников и относился к местной фауне с холодным, почти обидным для леса презрением.

Но была в этой прогулке по Мёртвому лесу куда более страшная опасность, чем любая мифическая тварь. Его настоящим испытанием стала неугомонная, непрекращающаяся болтливость его юной спутницы. Её слова лились бесконечным потоком, атакуя его собранность и терпение сокрушительнее любой армии.

– А давай пожарим грибы, если найдём, – продолжала она, возясь со своим мешком. – Я в них очень разбираюсь. А вот Стейша, моя сестра, терпеть их не могла. Прямо-таки ненавидела, морщилась, как от самой горькой редьки. Поэтому мы редко их ели. Мама всегда готовила для неё отдельно… – В её голосе прозвучала едва уловимая, давно забытая обида.

– Давай, – односложно откликнулся Стас, с силой втыкая в плотную землю шест для будущего котелка.

– А рядом есть ручей, ты проверял? Давай наберём воды на завтра в дорогу, а то потом искать придётся.

– Давай.

– А огонь будем разводить большой-большой или маленький, чтоб только согреться? А если ночью будет очень холодно? Ты не боишься простудиться? – её слова лились сплошным потоком, требуя ответа на каждый, даже самый малейший вопрос.

– Не боюсь, – чуть слышно вздохнул Стас, десять лет проведший в ледяном аду Шан-Оки, где простуда считалась смехотворной проблемой на фоне обморожений и голодной смерти.

– А я бы вот не хотела простужаться, – философски заметила Мэри, раскладывая свои нехитрые пожитки. – Тогда наша великая секретная миссия задержится, если я буду валяться с температурой и соплями. Непорядок. Может, нарвём еловых веток, чтобы укрыться потеплее? Ты хочешь укрыться?

– Нет.

– А я вот хочу. Ой, – она замолчала на секунду, принюхиваясь к воздуху. – Вот бы сейчас кусочек мяса… настоящего, жареного, с дымком…

Стас молча поднялся. Взяв свой нож, он без единого слова растворился между чёрных, безжизненных стволов Мёртвого леса, став его частью.

Через полчаса – ровно столько, сколько требовалось, – он так же бесшумно вернулся. В одной руке он нёс аккуратную охапку отборных грибов, собранных с безошибочной точностью знатока. В другой – свежего, ещё тёплого зайца-беляка.

Одним точным, выверенным щелчком пальцев он высек из воздуха крошечную искру. Она упала на растопку, и сухой хворост вспыхнул ровным, почти неестественно послушным пламенем. Не теряя ни секунды, он принялся свежевать добычу, нанизав мясо на импровизированный вертел. Ему это было ни к чему – годы в Шан-Оки приучили его желудок переваривать и сырое мясо, и вещи похуже, – но юланколийская девочка явно была к такому не готова.

– Жалко зайчика, – тихо сказала Мэри, устроив у себя на коленях тёплую заячью шкурку, которую Стас снял. – Такой пушистый был… Смотри, какой мягкий.

Она протянула руку, предлагая ему потрогать шерсть, но Стас лишь бросил беглый взгляд, продолжая поворачивать вертел.

– А тебе в Шан-Оки приходилось… есть такое? – она кивнула на шкурку. – Когда другой еды не было?

Стас на секунду замер. Казалось, он решал, игнорировать ли вопрос.

– Нет, – наконец произнёс он. – Шкуры шли на бинты. Или на приманку.

– На приманку?

– Голодный зверь чует кровь за версту. Можно отвлечь. Или выманить.

Мэри сглотнула, представив эту картину. Её собственные голодные годы в Белопустыни казались теперь почти идиллией на фоне этого леденящего душу практицизма.

– А ты… – она замялась, подбирая слова. – Ты там часто голодал?

– Голод – это инструмент, – так же отстранённо ответил Стас, переворачивая мясо. – Как холод. Как боль. Их не боятся. Их используют. Они затачивают разум.

Он отломил кусок подрумяненного мяса и протянул ей, прерывая допрос.

– Ешь. Пока горячее.

Мэри взяла мясо. Она смотрела не на еду, а на его руки – покрытые сетью тонких белых шрамов.

– Спасибо, – тихо сказала она.

Впервые за вечер его плечи, казалось, на сантиметр расслабились. Почти неуловимо.

Ночью Стасу не спалось. Он сидел, прислонившись спиной к шершавому, словно каменному, стволу мёртвого дерева, его тёмные глаза, привыкшие к абсолютной темноте, безошибочно выхватывали любое, малейшее движение в кромешной, почти осязаемой тьме Мёртвого леса. Его слух автоматически фильтровал ночные шорохи, раскладывая их по категориям: «безобидно», «потенциальная угроза», «фоновый шум». Но его сознание было далеко от этих приземлённых опасностей.

Он смотрел на Мэри.

Она спала, свернувшись калачиком у потухающих углей костра, подложив под щёку свёрнутый плащ. Её белоснежные волосы, растрепавшиеся за день пути, казалось, светились изнутри собственным, призрачным сиянием, ловя и отражая скупой, бледный свет луны. Это было единственное живое, яркое пятно во всей этой мёртвой, чёрно-серой картине. И он, невольный разрушитель её старого мира, стал её единственным проводником в мире новом. Глупая, абсурдная ирония судьбы.

Завтра они должны были выйти к руинам Белопустыни. К её дому. Вернее, к тому, что от него осталось. К пепелищу, которое он сам и оставил после себя. В его памяти, обычно чистой и отстранённой, как отчёт о проведённой операции, с мучительной чёткостью всплыли образы, которые раньше не цепляли: не просто клубы дыма, а лицо старика, застывшее в немом ужасе у горящего забора; не просто треск горящих брёвен, а плач ребёнка, мгновенно оборвавшийся в грохоте обрушившейся кровли.

Тогда это были не люди. Это были цели. Помехи. Ресурсы противника, подлежащие уничтожению. Он не испытывал ни угрызений совести, ни сомнений – это была война, чёткий приказ, часть большой стратегии. Этому его и учили: дробить реальность на тактические задачи, а не на человеческие судьбы.

Но сейчас, глядя на безмятежно спящую девочку, которая с такой слепой, пугающей доверчивостью пошла с ним, он ощутил в груди тяжёлый, холодный камень, медленно опускающийся на дно души. Он почувствовал, как под повязкой на его груди шевельнулась татуировка, будто Дракон почуял слабость своего носителя. Стас резко, почти яростно, стиснул челюсти, глотая ком непонятной горечи. Слабость была непозволительной роскошью.

Какая будет её реакция, когда она увидит это? Разразится слезами? Проклянет его? Или её зелёные, всевидящие глаза просто наполнятся ледяным, безмолвным пониманием, от которого будет больнее, чем от любого крика? Он не знал.

С тихим, едва слышным, почти несвойственным ему вздохом он поднялся. Его взгляд, выхватывавший в темноте малейшую угрозу, теперь скользнул по ее лицу, разгладившемуся во сне, по легкому, едва заметному вздрагиванию плеча от холода. Он заметил это сразу – его собственная кожа, закалённая ледяными пустошами Шан-Оки, почти не чувствовала перепада температуры, но её хрупкое тело отзывалось на каждое дуновение.

Он подошёл к спящей, движением легким и точным, не нарушающим тишины. Сначала он лишь поправил уже почти догоревшие угли голой рукой, не чувствуя их жара, и подбросил сухого хвороста, раздув пламя до ровного тепла, достаточного, чтобы отогнать ночную стужу, но не привлечь лишнего внимания. Лишь затем он снял с собственных плеч грубый, пропахший дымом и дорогой плащ – тяжелый, колючий, но несомненно тёплый, и накрыл им Мэри, стараясь не задеть её и не прервать сон. Его пальцы с неожиданной осторожностью поправили складки ткани у ее подбородка.

Плащ был непомерно велик для её хрупкой фигуры и почти полностью скрыл её, утонувшую в грубой ткани, словно стремясь защитить от всего мира. От холода. От его собственного прошлого. От правды, что ждала их завтра.

Он постоял ещё мгновение, глядя на это маленькое, беззащитное существо, неожиданно вверенное ему судьбой, а затем так же бесшумно, как тень, вернулся на свой пост. Эта ночь, полная призраков прошлого и странной, новой ответственности, казалась ему бесконечно долгой.

Кассиан вошел в тронный зал, где Ориан восседал на высоком обсидиановом троне, вглядываясь в развернутую на коленях карту, испещренную алыми стрелами нападения и синими клиньями обороны. Король поднял взгляд и одним беглым, пронзительным взглядом прочитал на лице старого алхимика всё: и досаду, и сдержанную злобу, и следы неудавшейся провокации.

– Кассиан, – голос Ориана прозвучал спокойно. – Мои указания, кажется, были прозрачнее горного ручья. Никаких личных бесед с Ринатом. Никаких намёков, никаких игр с мышью, которая сама прибежала в нашу мышеловку и теперь тихо грызёт наш сыр. Он нам нужен целым и, что куда важнее, – преданным иллюзией выбора. Пока он сидит в наших библиотеках, упиваясь мнимой свободой и безопасностью, у нас в руках живой ключ к Горкейлии. Ключ, который искренне верит, что отпирает дверь к знанию, а не к гибели своего рода.

Кассиан склонил голову, его костлявые пальцы судорожно сцепились за спиной в немом усилии сдержать ярость.

– Ваше величество, я всего лишь намекнул на бесперспективность его текущих изысканий, – прошипел он. – Этот перебежчик осмеливается называть Камни Жизни сказкой! Пока он играет в учёного, настоящая сила ускользает от нас!

– Он тратит время именно так, как я того требую, – Ориан перебил его. – Ты слушаешь, но не слышишь, старик. Мой план – не ворваться в Горкейлию, как варвары, а вырезать Лимара с Тимуром и возвести на залитый кровью трон Рината.

Ориан поднялся с трона и сделал несколько неспешных шагов, его тень легла на Кассиана, словно физически придавливая его.

– Мы возведём идеальную марионетку. Благодарного, вечно обязанного нам за избавление от тирании его собственной семьи. Он будет править, с нашей помощью, по нашим законам, свято веря, что восседает на троне по праву ума и великодушия Юланколии. И который, в силу своей… научной ограниченности, даже не почувствует, что корона отлита из того же металла, что и ошейник на его народе.

Ориан остановился прямо перед Кассианом, и на его губах распустилась тонкая, холодная улыбка.

– Его исследования – идеальная ширма. Так что оставь его в покое. Пусть изучает свои травы. Его наивность – наш главный стратегический резерв. Не смей портить его своей старческой желчью. Понятно?

Последнее слово прозвучало не как вопрос, а как приговор.

– Но что будем делать дальше, ваше величество? – не унимался Кассиан. – Какие наши конкретные шаги? Когда мы…

– Наши шаги, – перебил его Ориан, и в тот же миг, словно сама тень повиновалась его воле, тяжелые дубовые двери тронного зала с глухим стуком распахнулись, пропуская внутрь генерала Оши. – Начинаются прямо сейчас.

Генерал вошел быстрой, размашистой походкой, от которой звенели латы и гулко отдавались шаги по каменным плитам. В руке он сжимал свернутый в трубку пергамент, увенчанный военной печатью.

– Что нового, генерал? – спросил Ориан, хотя по лицу Оши, по его победной осанке, и так всё было кристально ясно.

– Всё идёт по плану, ваше величество, точнее некуда! – отрапортовал Оши, щелкнув каблуками. – Принц Тимур пляшет под нашу дудку, как марионетка! Мечется, усиливает границу до абсурда, душит торговлю. Зуб даю, уже отправил своих лучших лазутчиков в наши земли – искать эти ваши Камни, – генерал фыркнул, с пренебрежением швырнув свиток на стол. – И главный подарок: он снял с должности генерала Шена! Теперь их армией командует самый младший щенок, выкормыш Шан-Оки. Станислав.

– Очень хорошо, – прошипел Кассиан. – Молодость – порок полководца. В его крови горит азарт и слепая жажда славы. Он наделает ошибок. Рванёт в бой сломя голову, не дожидаясь подготовки. И мы его встретим во всеоружии.

Ориан, до этого момента сохранявший каменное спокойствие, медленно покачал головой.

– Вы оба ошибаетесь, – его голос прозвучал тихо, но заставил замолчать даже победный марш в позе Оши. – Вы ждёте, что он нападёт. А я жду, что он этого не сделает.

Оши остолбенел. Кассиан нахмурился.

– Но… ваше величество… – начал генерал.

– Станислав – не Тимур, – отрезал Ориан. – Его не проведешь на панику и указы. Его десять лет ломали и переделывали в Шан-Оки. Его единственная страсть – это эффективность. И сейчас он видит ту же картину, что и мы: ослабленную, парализованную нерешительностью брата армию. И он не будет её бросать в нашу ловушку. Он заставит её ждать. Он будет копить силы, изучать нас и искать одно-единственное, самое слабое место для удара.

Ориан снова повернулся к карте, его палец лег на символ Итрата.

– Так что забудьте о глупой западне на границе. Настоящая игра начинается сейчас. – Ориан медленно прошелся перед ними, его тень, отбрасываемая факелами, плясала на стенах, словно живое предзнаменование. – И наш ход – заставить этого идеального солдaта… ошибиться. Проявить хоть тень эмоции. А для этого нужна не ловушка из кольев и стрел, а приманка из плоти и крови.

Он остановился, его обсидиановый взгляд перешел с Кассиана на Оши.

– Княгиня Мила и её учёный муж засиделись в Итрате. Слишком уютно устроились в библиотеках, слишком далеко от театра военных действий. Пора им вернуться в Чунь. На свои законные места, – на губах Ориана застыла тонкая, безжалостная улыбка. – Мила будет управлять своей провинцией у самой границы, а Ринат… Ринат продолжит свои бесценные исследования в шаге от родного дома, который он предал. Мы создадим для них иллюзию самостоятельности, расставим вездесущую, но невидимую стражу. И будем ждать.

Генерал Оши, до этого момента слушавший с нахмуренным лбом, теперь смотрел на короля с растущим пониманием, азарт загорался в его свинцовых глазах.

– Вы хотите, чтобы змея выползла из норы, ваше величество, – прохрипел он. – Вы выставляете наживку, от которой тот щенок не сможет отказаться. Его брат-предатель и женщина, отдавшая приказ сжечь деревню… прямо у него под носом.

– Именно, – подтвердил Ориан. – Станислав – оружие. И у любого оружия есть инстинкт – бить по самому больному месту врага. Мы покажем ему это место. Мы подарим ему цель для возмездия. И когда он, движимый яростью, покинет свою тень и кинется на эту наживку… – Король повернулся к Оши. – Вот тогда ты и встретишь его, генерал. Ты возьмешь с собой «Воронов» Милы и лучшую часть армии. Ваша задача – не вступать в честный бой. Ваша задача – ждать его ошибки. А он её совершит. Рано или поздно. Ибо он теперь не просто солдат… у него появилось слабое место.

Ориан снова взглянул на карту, его палец лег на Чунь.

– Генерал, готовьте ваши лучшие части к перемещению на юг. Но помните – вы там наблюдатель и гарант наших интересов, а не правитель. Позвольте Миле вкушать сладость иллюзорной власти, но будьте моими глазами и ушами.

– Будет исполнено, ваше величество! – Оши вытянулся в струнку, и по его лицу пробежала тень. Он понимал: его отправляют не на триумфальную битву, а на сложную, тихую охоту, где главным оружием было терпение.

– И последнее, – голос Ориана стал тише, обретая опасную, лезвийную остроту. Он смотрел на них поверх сложенных рук, и его взгляд парализовал. – Никто. Слышите? Никто не должен знать об истинных масштабах нашего замысла. Для двора, для армии, для самой Милы – мы просто укрепляем южные рубежи. Ясно?

Ориан откинулся на спинку трона

– На этом всё, – произнёс он, и это прозвучало как опускаемый занавес. – Приступайте.

Наутро Стас и Мэри умылись ледяной, почти обжигающей кожу водой из лесного родника, доели оставшегося зайца с грибами и в напряжённом, звенящем молчании тронулись в путь. Лес постепенно редел, уступая место выжженным солнцем холмам и редким перелескам, и Мэри начала неуверенно, по едва уловимым приметам, узнавать окрестности. Она шла, почти не глядя по сторонам, её взгляд был обращён внутрь себя, вглубь воспоминаний, которые поднимались со дна сознания.

– Вон по той тропе… – вдруг тихо проговорила она, словно во сне, указывая подбородком на едва заметную ленту среди травы. – Можно выйти к озеру. Там вода чистая-чистая, и летом кувшинки цветут белые-белые… Папа… отец иногда брал меня с собой на рыбалку. Сидел молча, курил свою вонючую трубку, а я… а я рыбачила… – Её голос дрогнул и сорвался на последних словах. Она резко замолчала, замедлив шаг перед другой, ещё более узкой и заросшей колючим кустарником тропинкой, уходящей вправо, в чащобу. Она стояла, застыв, глядя на неё, будто видя сквозь годы и чащу что-то незримое. – А эта… – выдохнула она, и в её голосе прозвучала бездонная, детская тоска. – Ведёт домой.

Стас остановился рядом, его молчание было густым и тяжёлым. Он смотрел не на тропу, а на неё – на дрожь в уголках губ, которую она отчаянно пыталась сдержать. Тяжёлый, холодный камень, который он ощутил прошлой ночью, снова сдавил ему грудь. Он не сказал ни слова. Не было слов, которые могли бы закрыть эту рану. Он лишь шагнул вперёд, на ту самую тропу.

– Может, поговорим о том, что произошло? – тихо, почти неслышно, предложил он.

– Не надо, – так же тихо, но с каменной твёрдостью ответила Мэри, не глядя на него, вглядываясь в даль, где уже угадывались знакомые очертания. – Я видела это во сне. Много раз. Видела всё. Жаль соседей. Старого Рата, который всегда подкармливал бездомных псов… и Олла-старшего. Он был добрым. Всегда угощал меня яблоками из своего сада. И… он был отцом моего жениха.

– Твоего жениха? – Стас непроизвольно замедлил шаг, удивлённо взглянув на её профиль. Этого фрагмента в его разведданных не было. – Но тебе… – он запнулся, подсчитывая, – только исполнилось четырнадцать лет.

– Да, – кивнула она. – Но когда мне было одиннадцать, отец заключил сделку со старым Оллом. Мы должны были пожениться, как только я… как только созрею. Я уже не маленькая! – в её тоне вдруг прозвучала лёгкая, детская обида, пробивающаяся сквозь взрослую скорбь, и это прозвучало трогательнее любой жалобы. – В наших краях это обычное дело. Как только девушка становится женщиной, её отдают замуж. Так быстрее появятся дети, больше рабочих рук для хозяйства. Здесь все так живут. Выживают.

Она на мгновение замолчала, переступая через кочку.