Мы познаем мир

Вода шумела, заглушая звуки, и я не сразу услышал шаги. Но, легкое дуновение воздуха, густой, сладкий запах духов, и вот Лана уже стоит за моей спиной.

– А дверь-то не запер, – пропела она. – Жарко, да? – ее голос прозвучал прямо у уха, заставив меня вздрогнуть. – Дай-ка, помогу. Потру тебе спинку.

Прежде чем я успел что-то ответить, ее руки легли на мою мокрую спину. Ладони были удивительно прохладными и скользкими – она намылила их куском хозяйственного мыла.

– Не надо, Лана, я сам, – попытался я возразить, но звук воды заглушил мои слова.

– Молчи, – она приказала мягко, но непререкаемо, и принялась водить по моей коже, смывая пену и рисуя замысловатые узоры. Она мыла мне плечи, спину, ее движения были уверенными, почти профессиональными, но в них сквозила такая откровенная сладострастность, что у меня перехватило дыхание.

Потом ее руки скользнули вперед, на мою грудь. Она терла напряженные мышцы, прошлась большими пальцами по соскам, от чего по телу пробежала электрическая волна. Я замер, упершись руками в края раковины, не в силах пошевелиться. Мое тело предательски реагировало на каждое прикосновение.

– Вот ты какой, крепкий, – прошептала она, и я почувствовал, как ее тело плотно прижимается к моей спине. Через тонкую ткань мокрого платья я ощутил каждую линию ее тела: упругие округлости груди, твердые соски, мягкость живота. Она двигалась в такт своим же ласкам, слегка покачивая бедрами, терлась о меня. От этого в голове мутилось.

– Александр… он же… ждет, – с трудом выдавил я, пытаясь найти хоть какую-то соломинку здравого смысла в этом нарастающем безумии.

– Пусть ждет, – ее губы снова коснулись моего уха, а язык обжег мочку на долю секунды. – Ему лишь бы бухать. А мы тут с тобой… настоящим делом займемся. Ты же хочешь?

Ее руки поползли вниз, по моему животу, к поясу штанов. Я затаил дыхание. Весь мой мир сузился до ее скользящих пальцев и бешеного стука сердца в ушах. Внутри бушевала война: молодое, жаждущее ласки тело кричало "да", а разум, холодный и испуганный, твердил свое: "Это же шлюха. Еще подхватить заразу – не хватало. Позора не оберешься".

И вдруг её ладонь, мокрая и наглая, легла на мой пах. Я резко дернулся, но было поздно – она явно ощутила твердую, напряженную выпуклость под грубой тканью камуфляжа.

– Ой-ой-ой, – притворно удивилась она, и в голосе прозвучала торжествующая усмешка. Ее пальцы сжали меня через штаны – уверенно, оценивающе, демонстративно. – А что это у нас тут такое, боец? Готов к рукопашной? Значит, мои уроки кунфу тоже действуют…

Стыд и злость взорвались у меня в голове. Я резко выпрямился и отшатнулся, сбросив ее со спины. Вода из крана продолжала шумно разбрызгиваться по раковине.

– Прекрати! – прорычал я, и голос прозвучал хрипло и чуждо. – Я сказал – нет!

Она отступила на шаг, оценивая меня с ног до головы насмешливым, колючим взглядом. Мокрое платье прилипло к её телу, вырисовывая каждый изгиб. Она была прекрасна, как дьявол воплоти, и так же опасна.

– Ну что ты, как маленький, – надула она губки, в глазах у нее плясали злые искорки обиды. – Тебя, что не учили – игрушками нужно делиться, особенно с девочками? А не прятать их в… штанах.

В этот момент, с другого конца коридора, донесся голос Александра, злой и нетерпеливый:

– Ланка! Ты где, черт возьми? Едем уже! Ресторан заказан.

Она поморщилась, будто от неприятного звука, бросила на меня последний, обещающий взгляд. – Ладно… Сегодня повезло тебе, ниндзя. Но игра ещё не окончена.

Лана, обиженно ткнув меня ногтем в грудь, будто ставя клеймо, вышла, хлопнув дверью. Оставила за собой шлейф тяжёлых духов, влажные следы на полу и меня – разгорячённого, с бешено колотящимся сердцем и пустотой внутри, где только что бушевала буря.

Я закрыл глаза, пытаясь унять дрожь в коленях. Рука невольно потянулась к тому самому возбуждению, что она вызвала. Стыд и злость на себя смешались с облегчением. Я устоял. В этот момент я понял, что значит настоящее искушение: когда всё тело кричит "да", а разум, сжавшись в комок, шепчет одинокое, испуганное "нет".

И это "нет" далось мне дороже любой победы на ринге.

Вдруг дверь снова тихо приоткрылась. Я вздрогнул, ожидая нового нападения.

Это была снова она. Без ухмылки, без вызова. Простая и серьезная.

– Слушай, … ниндзя – ее голос звучал хрипло и устало, без недавнего надрыва. – Ты там не думай ничего такого. Я не монстр какой-то.

Она сделала паузу, глядя мне прямо в глаза.

– Мой-то, муж… он дальнобойщик. Хороший мужик, работящий. Но он полгода в рейсах, а я вечно одна. Скука… зеленая тоска. В голову лезут дурацкие мысли. Вот и ищу, кого бы в свой омут затянуть, чтобы не сойти с ума от одиночества. А ты… ты хороший парень. Умный. Я поняла, не твое это все.

Она бросила на меня последний, странный взгляд – в нем было что-то похожее на жалость, может, даже к себе самой.

– Так что не парься. Твой поступок правильный. Сиди со своими книжками… студент.

И дверь закрылась, на этот раз почти бесшумно.

Через несколько дней, глубокой ночью, у офиса с визгом тормозов замерла "Волга" Александра Николаевича. Он ввалился первым, звеня бутылками в пакетах. За ним, покачиваясь на высоких каблуках, вошла, как королева, грудастая, Рита. А завершала процессию Лана – в коротком черном платье, с привычной готовностью к веселью на лице. Зыркнула на меня исподлобья и задрав нос прошла не поздоровавшись.

– Охрана, никуда не отлучаться, стоять на шухере. Жену мою не пускать! – пошутил Александр, и они, громко смеясь, скрылись в кабинете директора, захлопнув за собой дверь.

Я попытался вернуться к латыни, но из-за двери глухо донеслись приглушенные взрывы хохота, звон рюмок, а затем – громкая музыка. Мой пост превратился в прихожую какого-то безумного ночного банкета.

Спустя час, дверь кабинета хлопнула. В комнату охраны заглянула Лана. Она была заметно пьяна: макияж слегка поплыл, но глаза горели знакомым азартным огоньком. Шатаясь подошла к столу.

– Опять зубришь? – её голос был замедленным, вязким от выпитого.

– Учусь, – улыбнулся я, откладывая учебник. – Хочешь чаю? Для протрезвления. Она на мгновение задумалась и кивнула головой:

– Давай.

На столе появились две керамические чашки с крепким ароматным чаем и пачка "Юбилейного" печенья – из запасов сменщика. Мы сидели рядышком, словно участники нелепого чаепития, под аккомпанемент приглушенных стонов и хохота из кабинета начальника. Лана смотрела на меня задумчиво, томно потягивая чай.

– Лан, ты прости меня за прошлый раз, – начал я, ловя ее взгляд. – Грубовато получилось. Я просто… не ожидал.

Лана пьяно рассмеялась, и этот смех был горьким: – Да ничего. Я сама, почему-то, завелась от твоего кунфу. Мужики вокруг – как вареные овощи, а ты… весь такой, живчик, вертушки крутишь.

Они замолчали, прислушались. Стоны Риты стали громче, настойчивее к ним прибавился стук стола о стену.

– Лан, зачем ты с ним? – тихо спросил Владимир. – Ты же не… ну. Не проститутка.

– Сашка – веселый и простой, – пожала она плечами, смотря в чашку. – И при бабках. С ним не скучно. И трахает он хорошо, что уж там. – Она сказала это без вызова, с какой-то удивительной, обыденной откровенностью.

– Сейчас он Ритку "оприходует", потом моя очередь удовольствие получать будет. Так что, – она подняла на меня взгляд, в котором играли вызов и жажда, – если хочешь, можем прямо сейчас, по быстрому. Прямо здесь, на твоем столе. Нравишься ты мне, Вовка, черт возьми. Прямо не могу ничего с собой поделать.

Я растерялся. Её слова, её открытая прямота жгли изнутри. Было лестно, дико заманчиво, но…

– Спасибо, Лана, за предложение, но… нет.

– Ах, ты ж, редиска! – возмутилась она, голос её был игривым, а не злым.

– А ну-ка, снимай штаны! Хватит ломаться, как институтка!

До того, как я успел что-то сделать, она резко встала, перекинула ногу через мои колени и села на бедра, лицом ко мне. Короткая юбка задралась, открыв загорелые бедра и белоснежные, до неприличия кружевные трусики. От нее пахло дорогими духами, дешевым коньяком и женским возбуждением.

Я замер, парализованный ее напором. Руки повисли в воздухе, я не знал, куда их деть.

– Я же чувствую, что ты меня хочешь, – она прошипела, прижимаясь всем телом. – У тебя в штанах прямо… каменный штырь. – Ее пальцы потянулись к пряжке ремня.

– Лана, прекрати… – пытался мягко оттолкнуть, но она была сильна и настойчива. – Не надо…

– Да, что ты, как маленький! – она уже расстегнула пряжку и теперь пыталась нащупать молнию. – Ну дай хоть… я тебе отсосу… так, что ты на небо вознесешься!

Я пытался ухватить её запястья, но боялся причинить боль, боялся, что это выглядит как грубая игра. Мысли путались: "Господи, она же любовница начальника! Александр… с Ритой за стеной… Я сейчас потеряю всё…"

Неловкую, абсурдную и накаленную до предела ситуацию разрешила Рита. Дверь распахнулась, и на пороге возникла ее мощная фигура. Волосы были растрепаны, на лице – румянец и удовлетворенная усталость. Она обвела взглядом открывшуюся сцену: Я, красный как рак, пытается привстать, а Лана, сидя на моих коленях с бесстыже задранной юбкой, пытается залезть в штаны рукой.

– О-о-о, – протянула Рита с томной, понимающей ухмылкой. – У вас тут, я смотрю, свои развлечения. А там Сашенька уже скучает по тебе, ласточка. Беги, не задерживай.

Лана с досадой выдохнула, как ребенок, у которого отняли игрушку. Она медленно, с вызовом поднялась, одернула юбку. – Никуда не уходи, Вовка, – бросила она мне на прощание, поправляя волосы. – Я быстренько, и мы продолжим с того же места.

Я молча застегивал брюки, руки слегка дрожали. Я только, что либо опять избежал искушения, либо упустил шанс. Не мог понять, что именно. Знал лишь одно – мой "степной университет" преподавал самые странные и трудные уроки.

Дверь захлопнулась, но Рита не ушла вслед за подружкой. С томным, довольным вздохом она тяжело опустилась на стул, напротив, от которого еще исходило тепло тела Ланы.

– Ну, давай, парень, налей и мне этого своего чудо-чая, – сказала она хрипловатым, прокуренным голосом, протягивая пустую чашку. – Разогрелась там, пить захотелось.

Я, все еще не оправившись от возбуждающей возни с Ланой, молча налил ей. Рита сделала большой глоток, обжигаясь, и удовлетворенно ахнула.

– Эх ты, хороший мальчик, но дурак, – покачала головой, смотря с жалостью и удивлением. – Ты бы трахнул ее, чего уж там. Девка-то она неплохая, бойкая. А что на передок слаба… – Рита мотнула головой в сторону кабинета, откуда доносились приглушенные стоны, – так это от скуки. Понравился ты ей, зараза. Только и слышу от нее все эти дни: "ах, ниндзя", "ой, ниндзя", "ниндзя у вас мускулистый". Прямо заболела тобой.

Я смутился, уставившись в чашку, чувствуя, как горит лицо. Мне было неловко и странно слушать это от нее.

– Лана – то тебе – не шлюха, какая-нибудь, – продолжала Рита, ловя мое смущение и словно пытаясь его развеять. – На заводе она работает, в доменном, представь себе. С Сашкой только изредка – для развлекухи. Жалко мне ее, вроде и замужем, а муж – дальнобойщик – вечно в рейсах. Фактически, одинока, как перст. Баба молодая, кровь играет. Если боишься, что чем-нибудь заразишься, – Рита откровенно подмигнула ему, – то зря. Ничем она не больна. У нашего Сашки, – она снова кивнула в сторону кабинета, где стоны стали громче и отчаяннее, – безопасность на первом месте. У него всегда с собой этот… арсенал. Никогда без резинок на тебя не залезет.

Я невольно прислушивался к тому, что происходило за стеной. Узнал ее стоны – хриплые, надрывные. К ним добавлялся скрип кожаного дивана, тяжёлое прерывистое дыхание Александра. В воображении возникала яркая, неприличная, отталкивающая и в то же время дико возбуждающая картина.

Смотрел на Риту, спокойно допивавшую чай, словно говорили о погоде, а не о их оргиях. И вдруг всё это – её усталая откровенность, звуки, память о Лане на моих коленях – показалось мне грязным, убогим и тоскливым.

– Нет, Рита, – сказал тихо, но очень четко, поднимаясь с места. – Прости. Я не брезгую, просто не могу так, когда она с ним, там…. Нет.

И, не дожидаясь ответа, вышел на темную улицу, жадно глотая прохладный ночной воздух, пахнущий заводской пылью и степной полынью.

Стоял в тени дома, прислонившись к прохладной стене, и смотрел на звездное небо. Ждал, пока пьяная, спотыкающаяся троица не покинет офис. Александр, громко споря о чем-то с Ритой, упаковывал их в машину. Лана, пошатываясь, шла последней. На секунду она задержалась у машины, обернулась, будто почувствовав мой взгляд на себе. Но ничего не увидела, в темноте, и, махнув рукой, скрылась в салоне автомобиля.

Волга рванула с места, разрезая ночную тишину ярким светом фар.

Я запер дверь, погасил свет в комнате охраны и сидел в полной темноте, прислушиваясь к биению собственного сердца.

Спустя два часа, снаружи, послышался шорох, а затем – тихий, настойчивый стук в железную дверь.

– Вовка! – Донесся пьяный, заплетающийся голос Ланы. – Открой…. Я одна.… Сашка уехал…. Давай теперь по-настоящему…

Затаив дыхание, я стоял в полуметре от двери. Слышал, как она скребется, ногтями, по металлу, как бессильно толкается в проем.

– Ниндзя! Ну, пожалуйста.… Я тебе такой отсос устрою…

Ее голос стал тише, обиженнее, потом превратился в пьяное, бессвязное бормотание. Потом наступила тишина. И через несколько минут я услышал, ее неуверенные удаляющиеся шаги. Она ушла в предрассветную мглу.

Я так и простоял до рассвета – не герой, не праведник, а просто молодой парень, который, пройдя через самое настоящее искушение, сделал свой выбор. И этот выбор пах не победой, а одинокой, горькой тоской и щемящей жалостью ко всему этому пьяному, заблудшему миру, частью которого я так боялся стать…

Но, она вернулась, уже трезвая и, как будто, искавшая примирения.

Через несколько дней, вечером, когда в офисе уже никого не было. Сказала, что зашла "просто попить чаю".

Чайник кипел, заварка в стеклянной кружке густым, тёмным облаком расплывалась по воде. Она сидела слишком близко, её колено всё время натыкалось на моё, а запах духов – тяжелый, цветочный, навязчивый – смешивался с ароматом чая.

– Ну что, боец, – томно протянула она, – опять ты от меня убежал? Я же не кусаюсь.

Я пытался шутить, показывая, будто такой же бывалый, как и она. Но внутри всё сжималось. Я был девственником. Мои знания о любви ограничивались расплывчатыми рассказами сослуживцев и порножурналами, которыми они обменивались под полой. А она? Она была из другого мира – мира взрослых, уверенных в себе людей, которые берут то, что хотят.

И она явно хотела меня…

Внезапно она встала и, не говоря ни слова, села мне на колени. Обвила шею руками. Я замер, как кролик перед удавом.

– Смотри, – прошептала она, ее пальцы начали расстегивать пуговицы на блузке. – Какой лифчик! Кружевной, из Турции. Тебе нравится?

Перед глазами мелькнула ослепительно белая кожа, черное кружево, упругая округлость груди. Кровь ударила в голову, затуманивая разум. Руки потянулись к ней сами, но в горле застыл ком – смесь страха, возбуждения и волнения.

"Трофей… Я стану для Александра ещё одним трофеем в ящике стола. Только не трусами, а анекдотом. "А помнишь, того охранника-ботаника, которого Лана…" Они будут смеяться на всех пьянках. А потом… конца этому не будет".

– Лана, не надо, – хрипло выдавил я, пытаясь аккуратно отодвинуть её. – Я… на дежурстве. Нельзя.

– Что тут такого? – она надула губки и прижалась сильнее, её попа жгла мои колени. – Мы взрослые люди. Мне скучно, Вовчик. Развлеки меня.

Ее губы. Мягкие, влажные, сладкие от помады. Это был мой первый поцелуй. Он не был киношным – нежным и трепетным. Он был жадным, опытным, требовательным. В нём не было ничего от той тихой, чистой любви, о которой я читал в книгах. Это был акт потребления.

В этот миг я понял, что не могу. Не от трусости – а потому, что не хочу, чтобы первый мой раз было именно таким – наскоро, в пыльном офисе, с девушкой, для которой я не больше, чем диковинка, "ниндзя" на одну ночь.

Я мягко, но твердо отстранил её.

– Я не могу. Прости.

В её глазах вспыхнула обида, затем презрение.

– Да ты же… – не договорила, уничтожающим взглядом смерила меня. – Ну и сиди тут со своими книжками, ботаник.

Она встала, поправила юбку, с силой хлопнула дверью и вышла. В воздухе остался лишь тяжёлый запах духов и горький осадок – унижения и неопределённости. Я не знал, радоваться ли ее уходу или корить себя за слабость.

Утром сдал смену напарнику. Солнце только поднималось над степью, заливая розовым светом унылые панельные дома. Я вышел на улицу, вдыхая свежий, еще прохладный воздух.

Мимо меня медленно выезжал, из переулка, мощный Камаз. И я увидел ее. Лана сидела в кабине, рядом с широкоплечим мужиком в турецком свитере – ее мужем, как я сразу догадался. Она смотрела прямо на меня. И вдруг улыбнулась. Не той хищной, соблазняющей улыбкой, а какой-то усталой, простой и даже, показалось мне, немного печальной. И помахала мне рукой. Легкий, почти невесомый взмах.

Грузовик рванул с места, из выхлопной трубы вырвался клуб черного дыма и поднялся к небу. А я остался стоять на тротуаре, со странным ощущением, какой то печали и облегчения на душе. Я выиграл эту битву, но в ушах еще стоял хриплый смех Ланы, а на коже – призрачное ощущение ее навязчивых горячих ладоней.

Помотал головой, отгоняя наваждение. Кривые, пахнущие табаком и перегаром лица коллег и похотливая ухмылка Александра, казались теперь частью другого, отсталого мира. Мира, который я должен обязательно покинуть. Провел пальцем по гладкой обложке конспекта. Вот он, настоящий, чистый мир. Все остальное – суета и грязь. Я в этом убежден.

Прошла неделя. Рутина вновь затянула своим однообразием: дежурства, тренировки, учебники, редкие визиты Александра с его бахвальством коллекцией "трофеев-трусов", оставшихся от любовниц. Мысль о Лане, по-прежнему, вызывала неприятный, колкий осадок. После недолгих раздумий я пришел к выводу, что все женщины – либо расчетливые шкуры, как подруги зама, либо уставшие, преждевременно постаревшие тетки, как наш главбух, Клара Борисовна. И на этом успокоился.

Я вновь заступил на суточное дежурство. В полдень принял, по телефону, доклады с охраняемых объектов и снова засел за учебники, изредка отвлекаясь на посетителей. Сегодня, по учебному плану, был мой любимый предмет – история. Я с интересом углубился в разбор сражения на Калке, 1223 года, когда решетка на входе громко звякнула. Не глядя, я протянул руку и нажал кнопку открывания замка.

– Спасибо, Вовочка, – раздался мягкий, бархатный голос.

Мастер из ЖЭКа, Наташа. Невысокая девушка, в скромном светлом платьице и накинутой на плечи спецовке, с большими, чуть настороженными глазами. Она держала в руках папку с бумагами и застенчиво улыбалась. Мне показалось, что от ее улыбки в помещении стало светлее.

Мое ожесточившееся, было, после истории с Ланой, сердце радостно дрогнуло. Кажется, в мой “степной университет” пришел новый преподаватель.

Мы уже сталкивались с ней несколько раз, но обратилась она ко мне, по имени, впервые.

– Ты все учишься? – осторожно спросила Наташа, заглядывая в дежурку.

– Да, собираюсь поступать в университет – на исторический, – ответил я, чуть смущаясь ее внимания.

– Ну, учись. Я в бухгалтерию. И скрылась за дверью.

Немного позже, она опять остановилась поболтать со мной. Попросила приглядывать за ЖЕКовским складом, находящимся прямо напротив нашего офиса. Потому, что недавно, кто-то пытался взломать там замок.

– Конечно, пригляну. А ты часто заходишь сюда? Поинтересовался я.

– Иногда, – скромно опустив глаза, улыбнулась она. – Клара Борисовна приглашает меня на чай и поговорить, за жизнь. Они дружат с моей мамой.

После Ланы с ее липким соблазном и личной трагедией, Наташа была, как глоток родниковой воды. Чистая, ясная, с внимательным взглядом карих глаз, она ощущалась, как свежий морской бриз, как ласковое солнышко разгоняющее своим присутствием унылую серость бытия.

В ней я, интуитивно, почувствовал близкую душу – словно мы были схожи в своем непонимании этого жестокого мира.

Наши встречи становились всё чаще и насыщеннее. Наташа, всё так же, появлялась с папкой бумаг под мышкой, иногда с чашкой чая, иногда просто так – чтобы посидеть вместе в тишине пустого офиса, освещенного тусклым светом единственной лампы. Я ждал этих моментов, как глотка свежего ветра после суровой зимы.

Она рассказывала о своей работе в ЖЭКе, о соседях, о маленьких радостях и обидах жизни. Я рассказывал о книгах, которые читал, о своих тренировках, а также об увлечении экстрасенсорикой – которая стала популярной в последние годы.

Однажды Наташа подняла тему будущего:

– Ты когда-нибудь думал о том, что нас всех ждет дальше? – спросила однажды она, задумчиво глядя в окно. – Я много думаю, боюсь, но верю, что оно может быть лучше. Даже если пока не совсем видно как.

Я посмотрел на неё и увидел в её глазах отражение собственных сомнений и надежд.

– Да, – сказал я тихо, – я столько хочу изменить. Но не знаю, осилю ли. Иногда кажется, что весь мир против.

Она улыбнулась, легко коснувшись моей руки, словно подавая тихую поддержку.

– Не один ты такой. Я тоже не понимаю эту жизнь, но пытаюсь жить по-своему.

Ее слова обожгли моё сердце. В её взгляде блестело что-то большее, чем просто дружеская симпатия – тепло, понимание, нежность. Было сложно не почувствовать, как между нами начинает пробуждаться что-то глубокое и очень личное.

Вечером, моего следующего дежурства, мы опять остались вдвоем, в пустом офисе. Наташа принесла с собой несколько книг из своей домашней библиотеки. Вместе листали страницы, обсуждали идеи, читали вслух отрывки.

Мы могли говорить обо всем. О том, куда катится страна, о книгах Коэльо, которые она тайком читала в ЖЭКе, о моей мечте поступить в университет. Она была единственным человеком, кто не потешался над моим желанием учиться, а с интересом слушала о скифах и норманнской теории.

Наши вечерние разговоры были словно музыка, которая заставляла моё сердце успокаиваться.

– Почему ты так много читаешь? – спрашивала она.

– Потому, что хочу понимать этот мир. Не хочу застрять в болоте обыденности.

Наташа внимательно смотрела мне в глаза, словно пытаясь постичь мою душу.

– Тогда мы с тобой похожи. Я тоже хочу большего. Не просто выживать, как родители – а жить и радоваться.

Я потянулся к ней, обнял за плечи. Тёплое, нежное прикосновение усилило чувства доверия и близости.

– Знаешь, – прошептала Наташа, – иногда мне кажется, что мы всё можем. Что стоит только захотеть.

– Это точно, – ответил я.

Мы сидели в тишине, наслаждаясь прикосновением наших тел. Я чувствовал как доверие и надежда, расправляют свои крылья в наших душах.

Наступила осень. Все чаще шли дожди, желтая листва осыпалась с тополей. Мы, все так же, засиживались до позднего вечера, дружба незаметно переросла, во что-то иное, более интимное. Беседы стали откровеннее. Однажды Наташа, смущаясь и искательно заглядывая мне в глаза, призналась, что родилась со стопой, повернутой в другую сторону. Все детство родители возили ее по профессорам и, что, в конце концов, была сделана операция устранившая это. Остался только шрам.

Движимый чувством жалости и сострадания я спросил можно ли посмотреть этот шрам. Наташа села на столешницу стола, сняла сапог и закатала штанину брюк. Шрам был белой тонкой полоской, практически незаметной. Я кончиками пальцев провел по нему.

– Болит?

– Нет, уже не болит, – ответила она. – Больно было учиться ходить, после операции.

Эта трагедия заставила меня смотреть на девушку другими глазами. Такая, казалось бы, хрупкая, но сумела стойко перенести боль. И выйти из этой трагедии победителем.

В восхищении ее мужеством, я поднес Наташину стопу к своим губам и стал нежно целовать шрам. У девушки перехватило дыхание, она зарделась от смущения и попросила поставить еще чаю.

Наташина история стала для меня примером, который показал, что не нужно бояться трудностей, а нужно двигаться вперёд к выбранной цели.

Потом она стала мне звонить вечерами, вне моих дежурств, на домашний телефон. Обычно мы долго беседовали не в силах положить трубку. Несколько раз сходили в кино и много гуляли, под дождем, в заросшем городском парке, среди ржавых каруселей и мокрых деревьев.

Я видел в ней девушку нежную, ищущую любви, но на работе, в ЖЕКе, ей приходилось быть жесткой начальницей. Так как заставить слесарей, качественно, выполнить свою работу могла только железная глотка и набор матов. В Наташе все это удивительным образом сочеталось. Она сумела завоевать авторитет и уважение у суровых мужиков, всю жизнь посылавших начальство на три буквы…