Новеллы Тайного общества

Предисловие

В этом сборнике читатель найдёт не только страстные сцены, детально описанные с учётом физиологии и психологического отклика, но и диалоги, раскрывающие мотивации и внутренний мир персонажей. Сочетание реализма и романтики, лёгкой иронии и серьёзных эмоций делает этот сборник не просто серией рассказов, а настоящим путешествием по "Вселенной Желаний".

Некоторые особенности:

1. Герои живые.

Каждая из женщин – Натка, Таня, Танюшка – имеет не только телесность, но и прошлое, усталость, внутренние конфликты. Это не куклы, а настоящие люди, что крайне редко встречается в эротических новеллах.

2. Вова – не альфа, но тепло.

Он – не супергерой. Он – внимательный, немного неуверенный, но честный и чуткий мужчина, который дает женщинам то, что им действительно нужно – принятие, физическую заботу, ощущение значимости.

3. Их близость – это средство восстановления.

Здесь телесность – не ради похоти, а ради исцеления. Все сцены, даже самые откровенные, наполнены психологическим напряжением, стыдом, преодолением, доверием. Это удивительно и сильно.

Что особенно ценно:

Фирменный стиль: сочетание реализма, немного грубого юмора, внутреннего монолога, исповеди и кинематографичности. Это напоминает литературную версию кино 90-х в современной психологической огранке.

Контекст командировок: глушь, пыль, мотели, холодные постсоветские улицы – и на этом фоне вспыхивающие страсти кажутся ещё ярче, почти как протест против серости.

Психология женщин: ревность, вина, страх, возбуждение, игра, недосказанность – всё отображено с тончайшими нюансами. И особенно сильны – сцены, где женщины сами проявляют инициативу.

Отсутствие морализаторства: герои не «хорошие» и не «плохие». Они просто люди – уставшие, ищущие тепло и любовь, иногда совершающие ошибки.

Заключение:

Это – не просто эротика. Это терапевтическая проза.

Пространство, где женщина может быть желанной, сложной, свободной от шаблонов. Это пространство обволакивает, согревает и, без преувеличения, помогает вернуть женскую целостность и право на удовольствие, без вины и страха.

Добро пожаловать на страницы, где каждое ощущение – это шаг к пониманию себя и тех, кто рядом.

Три дня до рассвета

(Май 2002 года, Крымские горы, буковый лес)

Машина – старенький УАЗ «буханка» – захрипела, дернулась и замерла посреди горного серпантина, как подстреленный зверь. Дымок из-под капота пах бедой.

– Ну вот, Наташ… – Вова вышел из заглохшей машины, и тишина гор обрушилась на них густой, почти осязаемой волной.

– Добро пожаловать в горный рай. С великанами-буками.

Он кивнул в сторону склона. Выше, куда они не успели доехать, стояли величественные деревья буков. Белоствольные, стройные, уходящие кронами в синеву неба. Как колоннада забытого богами храма. Красота, от которой щемило сердце. И абсолютная глухомань.

Натка – тогда еще просто Наталья, коллега с холодноватыми глазами и безупречными чертежами – сжала губы. Ее пальцы нервно перебирали ремешок сумки:

– Водитель сказал… связи нет. Вообще. Даже у его рации – шум.

Сергей, водитель, человек бывалый, махнул рукой:

– Пешком до кордона – три дня. Я быстрее. Сидите тут, не шляйтесь по лесу. Продукты есть? Он сунул им палатку, найденную под сиденьем, две буханки хлеба, рюкзак с продуктами и пластиковую бутыль воды.

– Держитесь. Через сутки, максимум, двое – помощь придет.

Он ушел растворившись в зелени. Но они понимали, что помощи ждать не стоит. Майские праздники начались. Начальство в Алуште решило, что они уже на кордоне. Кордон ждал их только после выходных. Мир забыл о них.

Метрах в ста от дороги, продираясь сквозь заросли папоротника и колючего шиповника, они нашли ручей. Он вывел к озерцу. Небольшому, с кристально чистой водой цвета изумруда и удобным спуском. Идеальное убежище и место для отдыха. И тишина. Только птицы и ветер в кронах.

– Райский уголок, – прошептала Натка, сбрасывая пыльные туфли. – Глубина… по пояс, кажется?

Она вопросительно оглянулась на Вову. Он кивнул, отвернулся, делая вид, что проверяет палатку. Слышал, как падает на песок ветровка, юбка. Слышал осторожное вхождение в воду, сдавленный вздох облегчения. Потом рискнул взглянуть.

Натка стояла по грудь в воде, запрокинув голову, мокрая футболка прилипла, обрисовывая упругие полушария грудей с острыми сосками. Русые волосы, распущены, спускаются мокрыми прядями на плечи. Она была… такая… живая. Настоящая. Не “Снежная Королева” из проектного отдела. Вова поймал себя на том, что с удовольствием любуется линией ее спины, изгибом талии под водой.

День прошел в подготовке к ночевке. Поставили палатку, заготовили дрова, загорали на крошечном пляже (Натка, в купальнике, Вова в плавках). Купались. Молчали. Обедали продуктами из рюкзака водителя. Ждали. Слушали гулкую тишину леса, нарушаемую лишь пением невидимых птиц.

Вечер наступил стремительно. Солнце скатилось за горы, и тепло дня сменилось резким, пронизывающим холодом. Они развели костер на краю пляжа. Пламя трещало, отбрасывая пляшущие тени на стволы буков, превращая их в загадочных древних стражей. Кипятили чай в жестяной кружке, найденной в машине. Натка сидела, обхватив колени, ее тень на скале была огромной и дрожащей.

– Звуки… – прошептала она, вжимаясь в плечо Вовы. – Что это?

Ночной лес ожил. Скрип, шорохи, отдаленный вой, треск веток где-то в темноте. Незнакомый, враждебный мир. Страх был физическим, холодным комом под ложечкой.

– Звери. Птицы. Ветер, – старался говорить спокойно Вова, но его собственная спина была напряжена струной.

– Ничего страшного. Огонь отпугивает хищников.

В палатке было тесно и холодно. Два спальника на одном тонком коврике казались жалкой защитой. Натка дрожала мелкой дрожью.

– Вова… можно я… Голос сорвался. Она не договорила, просто юркнула в его спальник. Тела соприкоснулись сквозь тонкую ткань одежды – холодное ее и теплое его. Он почувствовал аромат ее мокрых волос, смешавшийся с дымом костра.

– Ты же… замуж скоро, – прошептал он, прижимая ее спиной к своей груди.

– Через три месяца, – ее дыхание горячо касалось его руки. – И это не спасает от страха… здесь. Сейчас.

Его руки начали медленно, осторожно разминать ее ледяные плечи, спину. Пальцы находили узлы напряжения под лопатками, у основания шеи. Он чувствовал, как под его ладонями мышцы постепенно сдаются, тело согревается, а дрожь сменяется глубокими, ровными вздохами. Его губы невольно коснулись макушки ее головы – легкий, успокаивающий поцелуй.

“Правильно ли я поступаю? Она напугана. Она доверчива. Она не моя. Мой брак – пустыня, но это не оправдание. Она сказала “да” другому”.

Его мысли путались. А ее тело, расслабляясь под его руками, становилось все более податливым, близким. Он чувствовал изгиб ее талии, мягкость бедер.

“А если это последний шанс”? – пронеслось в голове Натки. – “Последняя вольность перед долгой, скучной жизнью замужней женщины? Он надежный. Руки у него… сильные. И смотрит так… как будто видит что-то скрытое во мне. Дикого зверя в ночи не побоится. А что если… попробовать эту надежность? Узнать другую ласку? Раз жизнь дается нам только однажды”?

Ее страх перед лесом странным образом трансформировался. В жгучее любопытство. В жажду острых, запретных ощущений. В желание быть не просто спасенной, а – желанной. Здесь и сейчас. Первобытно. Без условностей.

Она перевернулась к нему лицом в тесном спальнике. Глаза в полумраке палатки огромные, темные, бездонные. Ни слова. Молчаливый вопрос и приглашение. Он увидел в них не страх, а вызов. И азарт.

“Прости,” – подумал он, не зная, кому адресует мысль – жене, жениху Натки или себе самому. Его губы нашли ее губы. Нежно. Исследующе. Вопросительно.

Ответом стал стон. Глубокий, из самой груди. И ее руки, запутавшиеся в его волосах, притянули его сильнее. Одежда стала ненужной преградой. Ткань шуршала, спальник превращался в бурлящий кокон. Холод палатки был растоплен жаром страсти.

Он был нежен. Чудовищно нежен. Его пальцы скользили по ее коже, как по драгоценности, открывая каждый сантиметр, вызывая мурашки и тихие стоны. Его поцелуи – за ухом, на шее, на трепещущем животе – были медленными, пьянящими. Когда его рука скользнула ниже, между ее ног, она вскрикнула, впиваясь ногтями ему в спину. Влажность и жар встретили его пальцы.

– Подожди… – он вспомнил. Рылся в кармане рюкзака. – Есть. Всегда ношу. На всякий… лесной случай.– Презерватив блеснул в слабом свете, пробивающемся сквозь ткань палатки от костра.

Она рассмеялась тихо, нервно:

– Ты… предвидел?

– Надеялся, – честно признался он, надевая его дрожащими руками.

Он вошел в нее медленно, давая привыкнуть. Глубоко. Горячо. Она закинула голову назад, издав звук, похожий на рычание. Палатка содрогалась от их движений. Неторопливых, глубоких, ищущих ритм. Она не была пассивной. Ее бедра встречали его толчки, ее руки исследовали его спину, ягодицы, притягивали ближе. Они менялись ролями – то он над ней, то она над ним, всадница, мокрая от пота и страсти, ее волосы падали ему на лицо, как завеса из шелка. Ее стоны, громкие, свободные, без стеснения рвали тишину ночного леса. Ему казалось, что их слышно до самого моря.

На рассвете, Вова вышел из палатки подправить костер, и увидел их. Два пары желтых глаз в кустах метрах в десяти. Горные шакалы. Голодные и наглые. Один сделал шаг к палатке, где спала Натка.

Адреналин ударил в виски. Вова схватил из костра длинную, горящую ветку. Бросился вперед с рыком, который удивил его самого. Огонь трещал, искры летели во все стороны:

– Кыш! Пошли вон!

Звери отпрыгнули, заскулили и растворились в сером предрассветном тумане. Натка, разбуженная криком, выглянула из палатки, бледная, с испуганными глазами.

– Шакалы… – он отбросил догорающую ветку.

– Ушли. Не бойся.

Она вылезла, завернувшись в спальник, подошла и прижалась к нему, все еще дрожа. – Спасибо.

Потом был день. Вова, зашел в озеро по пояс. Замер. Вглядывался. Резким движением рук – и выбросил на берег серебристую рыбину.

– Ужин! – засмеялся он, видя изумление Натки.

Три дня прошли в ожидании. Три ночи – в объятиях друг друга, где страх уступал место страсти, а страсть – нежной усталости и странному чувству… дома и уюта. Здесь, в диком лесу.

На четвертый день они поняли – Сергей не вернется. И помощь не придет. Продукты кончались. Они свернули палатку. Вова достал компас и потрепанную карту из походного набора:

– Идем на юг. К морю.

Горный лес встретил их прохладной тенью и труднопроходимыми зарослями. Шли медленно. Карта была неточной. К вечеру второго дня пути небо затянуло свинцовыми тучами. Хлынул ливень. Холодный, пронизывающий. Они еле успели поставить палатку на крошечной полянке. Вымокли насквозь.

В тесной палатке, при свете фонарика, они стягивали с себя мокрую одежду. Дрожали.

– Клещей проверь – попросила Натка, поворачиваясь к Вове спиной.

– Я их дико боюсь.

Он осматривал ее тело при тусклом свете. Скользил пальцами по мокрой от дождя коже – шея, подмышки, спина, талия. Медленно, тщательно. Спускался ниже. Задрожали руки. Она не дышала.

– Здесь… чисто, – его голос охрип.

Она обернулась. Голые, мокрые, дрожащие от холода и чего-то еще. Они смотрели друг на друга. Страсть вспыхнула мгновенно, как порох. Уже без нерешительности, без вопросов. Как необходимость согреться, доказать, что они живы. Секс был быстрым, влажным, почти отчаянным, под шум дождя по брезенту. А потом – долгим, нежным, согревающим изнутри…

… Солнце пробивалось сквозь молодую листву буков, отбрасывая на землю кружевные тени. Воздух звенел от птичьего многоголосья: пересвисты синиц, дробь дятла где-то высоко в кроне, невидимая птица выводила трели в зарослях кизила. Лес дышал – влажно, глубоко, пахнул прелой листвой, смолой и чем-то сладковатым, похожим на мед дикого чабреца, стелющегося у их ног.

Натка шла впереди, легкая, почти невесомая. На ней не было привычных туфель – только грязные кроссовки, камуфляжные штаны из униформы лесника, и просторная рубашка Вовы с закатанными рукавами. Рубашка была огромной, но она носила ее как трофей, как знак новой, дикой свободы. Ее русые волосы свободно развевались по плечам, ловя солнечные блики.

– Вова, смотри! – ее голос, звонкий и радостный, разорвал лесную симфонию. Она остановилась, указывая вверх, в просвет между стволами. Высоко над ними, на фоне неба, вырисовывались ветви буков-великанов. Они стояли стройными рядами на крутом склоне, их бело-серебристые стволы казались колоннами невидимого собора. Солнечный свет, пробиваясь сквозь нежную, почти прозрачную зелень молодых листьев, заливал рощу волшебным изумрудным сиянием.

– Как будто попали в сказку! Совсем как храм… только живой!

Она обернулась к Вове, и он замер. На ее лице сияла такая безудержная радость, такой чистый восторг. Щеки горели румянцем, глаза – карие, обычно такие сдержанные, даже холодные – светились теплом и озорством. Она была счастлива. Не просто довольна приключением, а именно счастлива – здесь, сейчас, с ним, в этом лесу, после тех ночей. Это было написано на всем ее существе: в легкой походке, в том, как она вдыхает полной грудью лесной воздух, в беззаботном смехе, когда споткнулась о корень.

– Чувствуешь? – она широко раскинула руки, кружась на узкой тропинке. Рубаха Вовы развевалась вокруг нее.

– Свобода! Как будто сбросила сто килограмм с плеч! Никаких чертежей, никакого гнома, никаких… ожиданий! – Она подбежала к нему, схватила за руки. Ее пальцы были теплыми и цепкими.

– Спасибо, что ты здесь. Что ты… такой. В ее взгляде промелькнуло что-то большее, чем благодарность. Что-то теплое, зарождающееся.

Их путь пролегал по старой звериной тропе, петляющей по склону ущелья. Каждые час-полтора Вова находил место для привала: плоский камень, нагретый солнцем, полянку с мягкой травой, уютную нишу под нависшей скалой. И каждый привал превращался в тайный праздник для двоих.

У ручья: Натка, сняв кроссовки, босиком зашла в ледяную воду, визжала от восторга и брызгалась. Потом, смеясь и дрожа, выбежала на берег – прямо в его объятия. Прижалась к нему, солнце нагревало кожу. Поцелуй начался шутливо, как продолжение игры, но быстро стал глубоким, жарким, пахнущим водой и лесом. Он прижал ее к гладкому мху на берегу, и шепот ручья слился с их учащенным дыханием. Быстро, страстно, смеясь сквозь поцелуи над собственной нетерпеливостью. Потом лежали, грелись на солнце, ее голова на его груди, слушали, как шумят деревья на ветру.

На солнечной поляне: Они ели ягоды кизила, терпкие и освежающие. Натка вдруг встала, потянулась, изгибаясь, как котенок. Солнце освещало контур ее тела сквозь тонкую ткань рубахи.

– Я чувствую себя… обновленной, – прошептала она, глядя куда-то вдаль, за вершины деревьев. Потом обернулась к нему, и в ее глазах горел знакомый, манящий огонь.

– Вова… Солнце такое теплое…

Этого было достаточно. Он поднялся, подошел. Привал затянулся. На этот раз все было медленнее, слаще. Они исследовали друг друга при дневном свете, с восхищением открывая новые тени, изгибы, родинки. Ее стоны смешивались с жужжанием пчел в цветущем кусте держи-дерева рядом.

Их блаженство нарушил резкий, громкий звук – хруст веток, тяжелое сопение, сердитое хрюканье, донесшееся снизу, из зарослей папоротника в глубине ущелья. Кабаны. Не один, а целое стадо, судя по шуму.

– Тссс! – Вова мгновенно прижал Натку к земле, укрывая своим телом. Его рука легла ей на рот, глаза были тревожны и предупреждающи. – Не двигайся. Не дыши. Она замерла, широко раскрыв глаза. Страх мелькнул в них, но не паника. Она доверяла. Доверяла его силе, его знанию леса. Они лежали, прижавшись друг к другу, слушая, как треск и хрюканье приближаются, проходят метрах в пятидесяти ниже по склону и медленно удаляются. Сердце Натки бешено колотилось, но в этом страхе была и странная близость, острота ощущения жизни. Когда звуки стихли, Вова осторожно убрал руку с ее губ.

– Ушли, – выдохнул он. Она не сразу ответила, лишь прижалась к нему крепче, пряча лицо в его шее.

– Спасибо, – прошептала она. Не за спасение – за защиту. За ощущение безопасности рядом с ним.

Позже, уже поднимаясь на гребень следующего склона, Натка снова замерла, схватив Вову за руку:

– Смотри! Олени!

На противоположном склоне ущелья, на открытой каменистой осыпи, четко вырисовывались на фоне неба три стройные фигуры. Горные олени – изящные, сильные, с ветвистыми рогами у самца. Они стояли, настороженно повернув головы в их сторону, готовые в любой миг сорваться в стремительный бег.

– Ой! Красота какая! – Натка забыла про осторожность, вскинула руки и захлопала в ладоши, заливаясь счастливым, беззаботным смехом. Ее визгливый восторг эхом покатился по ущелью. Олени метнулись – несколько мощных прыжков – и исчезли в зелени леса так же стремительно, как и появились.

Натка еще долго смеялась, обернувшись к Вове, ее глаза сияли слезами восторга. – Видел?! Видел, какие они быстрые?! Как грация! Просто космос! – Она подпрыгнула на месте, переполненная эмоциями, и вдруг бросилась к нему, обвив руками шею:

– Я так счастлива, Вов! Вот прямо сейчас! Такого не было… никогда!

Она прижалась лбом к его лбу, ее дыхание было теплым и частым.

– Этот лес… ты… все это… как солнечный удар счастья. И я не хочу, чтобы это кончалось.

В ее словах, в ее открытом взгляде читалось не только удовлетворение женщины, познавшей настоящего мужчину, но и что-то глубокое, нежное и пугающее своей новизной. Зарождающееся чувство, проросшее сквозь трещины страха и условностей в тепле костров и страстных объятий. Вова не нашел слов. Он просто обнял ее крепче, чувствуя, как ее сердце бьется в унисон с его собственным, глядя на золотистый свет, пробивающийся сквозь древние буки, и понимая, что этот путь через горы навсегда изменил не только их отношения, но и их самих. Она была готова дарить счастье солнечному миру, а он ловил каждую ее улыбку, как драгоценный дар этого невероятного, подаренного судьбой приключения…

…На пятый день они вышли из леса. Словно стена раздвинулась – и перед ними открылась бескрайняя синева. Черное море. Солнце палило. Безлюдный галечный пляж. Крики чаек.

– Море! – крикнула Натка, и в ее голосе были слезы, смех и освобождение.

Она сбросила рюкзак, потом – рванула через голову рубаху, брюки лесника полетели под ноги. Осталась только в крестике на шее. И побежала к воде. Белая, стройная, как те буки на горе, живая и сияющая. Вова скинул камуфляжку, остался в плавках. Пошел за ней.

Вода была прохладной, чистейшей. Волны ласкали ноги. Натка нырнула, вынырнула, откинув мокрые волосы, смеялась.

– А купальника-то нет!

– И не надо, – рассмеялся Вова, любуясь ею. Солнце играло на каплях воды на ее груди, на бедрах. Она была дикаркой. Нимфой. Его спасением в аду одиночества.

– Здесь идеально.

Он подошел, обнял ее за талию. Вода была по пояс. Они стояли лицом к лицу. Солнце, море, свобода. Никого вокруг.

– Мы выжили, – прошептала Натка, прижимаясь к нему.

– Мы жили, – поправил он, целуя ее соленые губы. Поцелуй был медленным, глубоким, как море. Похожим на начало.

Вечером, когда солнце клонилось к закату, окрашивая море в золото и пурпур, зазвонил его мобильник. Чудом поймал слабый сигнал. Голос начальника, хриплый от выпитого:

– Вова?! Где вы?! Сергей тут, еле дошел! Заблудился, дурак! Завтра вас заберут! Где вы, на пляже? Ага. Знаю. Держитесь, днем будет машина!

Вова выключил телефон. Посмотрел на Натку. Она смотрела на море. На лице – смесь облегчения и легкой грусти.

– Завтра… – сказала она тихо. – Значит, у нас… есть еще одна ночь?

Он кивнул. Подошел, обнял ее сзади. Они смотрели, как солнце касается воды.

– Знаешь, Вов… – ее голос был задумчивым. – Я думала… о дружбе. О приключениях. О том, что жизнь… она жутко коротка. И все, что с нами происходит – не случайно. Это ее дары. Тем, кто не боится… взять. Открыться. Сделать шаг в неизвестность. Как мы, сделали шаг в тот дикий лес.

Она повернулась к нему. Глаза сияли влагой, как море в последних лучах. – Спасибо. За то, что взял. И… за то, что был нежен.

Он наклонился. Их последний поцелуй на этом берегу был сладким. Как обещание. Обещание помнить. Обещание, что жизнь после этого – уже не будет прежней. Они вдохнули ее полной грудью. И этого было достаточно. Пока что достаточно…

(Вова-Натка. 12.08.2025)

Злобный гном

Часть 1: Тень Гнома

Виктор Степаныч, начальник, прозванный в коллективе гномом за свой рост, желтоватый оттенок кожи и вечную неопрятность, давно вызывал у Натки смутное беспокойство. Сначала это были "случайные"прикосновения, когда он передавал папку. Потом – скабрезные шуточки "про молодых архитекторш"в курилке, адресованные явно ей. Натка морщилась, отворачивалась, старалась держаться подальше. Она была новичком в Институте, хотела зарекомендовать себя профессионалом, а не объектом пошлых домогательств.

"Боже, опять этот взгляд… Липкий, как паутина. Чувствую себя… будто испачкалась грязью. Надо быстрее закончить чертеж и уйти домой. Почему я должна это терпеть? Но устроилась с трудом… Куда жаловаться? Директору? Они же друзья-собутыльники…"

Последней каплей, стал праздничный корпоратив. Гном, изрядно набравшись дешевого коньяка, припер Натку к стене в темном углу зала. Его руки, пахнущие табаком и потом, полезли к ее талии, дыхание с перегаром обдало лицо.

– Наташенька, красавица… Не ломайся, – сипел он. – Я тебе и премию накину, и проект интересный дам… Ну что тебе стоит?

Натка, сжавшись от омерзения и страха, резко оттолкнула его и вырвалась, сбежав в туалет, где ее вырвало от нервного потрясения. Больше она не могла молчать. Наутро, с красными от слез глазами, она рассказала обо всем коллегам, Тане и Танюшке (малой), самым старшим и опытным в их маленьком женском кружке отдела.

– Я не справляюсь. Он гадкий, мерзкий! Но если я уйду… Моя карьера? Уже нет сил терпеть!

Таня, с ее рациональным умом, сразу поняла серьезность ситуации. Танюшка, неисправимая оптимистка, возмутилась:

– Да как он смеет! Нашего новичка, обижать!

Они привели Натку к Вове. Выслушав ее сжатый, дрожащий рассказ, Вова не стал задавать лишних вопросов. Его карие глаза, обычно ироничные, стали холодными и твердыми, как лед.

– Хорошо, – сказал он просто. – Будешь под моей защитой. Официально. По работе ко мне обращайся напрямую, мимо него. Он меня… побаивается.

Действительно, Гном, узнав, что Вова взял Натку под опеку, резко изменил тактику. Притих. Сделал вид, что "одумался". Улыбался слащаво, избегал прямых контактов. Но месть его была мелкой, гадкой и тихой. Он начал придираться к каждому расчету Натки, возвращал чертежи с нелепыми замечаниями, пытался заставить ее переделывать работу по пять раз, "чтобы было идеально". Однажды "забыл"предупредить о срочном совещании, заставил ее работать допоздна одной в пустом здании Института. Натка чувствовала себя загнанной дичью.

Вова, узнав обо всем, решил поставить самодура-начальника на место:

– Вот… тварь. Использует служебное положение. Знает, что открыто тронуть ее не посмеет, пока я рядом. Но потихоньку травит. Надо быть ближе. Особенно в командировках.

Часть 2: Под защитой

Новая командировка. Обследование лиственничных насаждений. Поселились в унылой гостинице лесхоза. Тесный номер, желтый свет настольной лампы. Вова отрабатывал свою ежевечернюю программу по кунг-фу, боевую технику цинь-на. Захват, удар, поворот – бой с тенью. Резкие выдохи, блестящее от пота мускулистое тело.

В дверь отчаянно постучали. На пороге стояла Натка. Бледная, дрожащая, с мокрыми от слез глазами. Платье было помято на груди.

– Он… он… – она с трудом выдавила. – Гном! Пьяный… подстерег меня у душа… Грозился уволить, если не… не… Лез! Руки распускал! Я еле вырвалась… Боюсь! Боюсь оставаться одна! Он может прийти!

Глаза ее были полны паники и страха. Вова молча отступил, пропуская ее внутрь. Закрыл дверь на ключ и задвижку.

– Садись, – сказал он мягко, указывая на единственное кресло. Сам сел на край кровати, держа дистанцию, чтобы не напугать еще больше.

– Дыши глубже. Ты в безопасности. Здесь.

Он встал, подошел к своему походному термосу.

– Сейчас сделаем чай. С ложкой коньяка. Для нервов. Проверенное средство.

Пока заваривал чай, его движения были спокойными, размеренными. Он не суетился, не задавал лишних вопросов. Эта надежная, неспешная уверенность начала действовать на Натку лучше всяких слов. Страх, сжимавший горло, понемногу отпускал.