Новеллы Тайного общества
- -
- 100%
- +
"Он… не пытается утешить глупыми словами. Не лезет с расспросами. Просто… здесь. Твердый. Как скала. Какие мышцы…весь потный…наверное тренировался. И этот чай… пахнет лимоном и чем-то согревающим…"
Вова подал ей кружку. Пальцы их сопирикоснулись. Тепло чая разлилось по телу. Коньяк – большая ложка – дал приятную легкость мыслям и расслабление.
– Спасибо, – прошептала Натка, сжимая горячую кружку.
– Я… я не знала, куда бежать. Только к тебе… Ты же обещали защитить.
– Обещал, – подтвердил Вова. Его взгляд был прямым и честным.
– И защищу. Завтра разберусь с ним. Окончательно…. Извини, я в душ. Ничего не бойся. Дверь никому не открывай.
Натка осталась одна в комнате. Сидела, сжавшись, в кресле и прислушивалась к звукам в коридоре. Но слышала только шум воды. Он успокаивал, отгораживал от опасности. Невольно она представила, как Вова, обнаженный, стоит под горячими струями. Потоки воды стекают по упругим мышцам, по широкой спине, по его обнаженным ягодицам. Она поймала себя на мысли, что не прочь пощупать…эти ягодицы…и не только их. Она тряхнула головой отгоняя жаркое видение. Кажется алкоголь подействовал, перенаправив ее внимание от только, что пережитого стресса в более приятное русло.
Вова вернулся чистый и благоухающий… Одетый только в шорты. На его коже гипнотически блестели капельки влаги. Заметив, что Натка его внимательно разглядывает накинул рубашку, чтобы не смущать девушку голым торсом.
Они проговорили долго. Сначала о “слетевшем с катушек” гноме, о его мерзостях. Потом разговор неспешно перетек на работу, на сложности проектирования в лесных условиях, на красоту местного бора. Натка рассказывала об учебе в архитектурном. Вова – о своем прошлом историка. Страх и напряжение растворились в тепле чая, в желтом, уютном свете лампы, в спокойном, глубоком голосе Вовы. Натка почувствовала себя… защищенной. Впервые за несколько месяцев.
Вова смотрел на Натку и думал:
"Какая она хрупкая… и какая сильная внутри. Выдержала столько. Глаза умные… Надо помочь. Не только от гнома. Во всем”.
Когда часы показали далеко за полночь, Натка зевнула. Адреналин окончательно сменился усталостью.
– Я… пожалуй, попробую поспать, – сказала она нерешительно, окидывая взглядом его кровать у стены. Но страх вернулся на мгновение.
– Только… можно свет в коридоре оставить? И… ты не уйдешь?
– Не уйду, – пообещал Вова. – Спи. Я посижу, почитаю.
Он взял книгу, пересел к столу, дав ей пространство. Натка легла, не раздеваясь, натянув одеяло до подбородка. Свет лампы и тихое присутствие Вовы действовали, как снотворное. Она заснула быстро, глубоким, спокойным сном.
Проснулась Натка от щебета птиц за окном. Она лежала на боку, а за ее спиной, на краю кровати, спал Вова. Он не обнимал ее, но его спина была надежной стеной между ней и остальным миром. Его дыхание было ровным и спокойным. Натка почувствовала прилив такой теплой, безграничной благодарности, что не смогла сдержаться. Она осторожно повернулась, приподнялась на локте и мягко, нежно поцеловала его в щеку.
Вова открыл глаза. Не испуганно, а спокойно, вопросительно.
– Спасибо, – прошептала Натка, ее глаза сияли. – За… за все. За то, что ты есть.
Он улыбнулся: – Не за что, Наташ. Теперь спишь спокойно?
– Как убитая,” – она смущенно улыбнулась в ответ.
Между ними появилось что-то новое, хрупкое и очень важное – доверие, перешедшее в глубокую симпатию.
Часть 3: Возмездие
На утро выяснилось, что гном бесследно исчез. Его номер пуст, машины на стоянке нет. На звонки он не отвечал. Два дня Вова и Натка работали вдвоем в лесу, делая замеры на пробных площадях лиственницы.
"Какой же он… другой. Спокойный. Знает каждую травку, каждую птицу. Слушает лес. А как он смотрит на закат… Без него этот лес был бы полон страха. А теперь… он прекрасен."
Эти дни стали для них откровением. Страх отступил, сменившись тихой радостью и новым, трепетным любопытству друг к другу.
"Он знает лес, как свою комнату. Слушает его шепот. А как он замолкает на закате, глядя вдаль… Без него этот бор был бы полон страхов. Теперь же каждый шорох листвы, каждый луч сквозь сосны – наполнен смыслом и спокойствием”.
Они много говорили. О мечтах, о книгах, о том, что волнует. Натка узнала о его поисках себя – о его занятиях кунг-фу, о годах в общине. Вова слушал о ее надеждах в архитектуре, о планах на будущее. Вечерами они бродили по опушкам, вдыхая смолистый аромат сосен и сладкий запах цветущего подлеска, слушая вечерний хор птиц.
Однажды ночью, под серебристым светом почти полной луны, висевшей огромным диском в бездонном темном небе, Натка неожиданно остановилась на берегу озера. Его гладь была черным зеркалом, рассеченным лунной дорожкой. Тишина стояла звенящая, нарушаемая лишь плеском рыбы и шелестом камыша.
– Невероятно… – прошептала она, завороженная. – Как будто в другом мире. Жалко не искупаться.
Вова улыбнулся в темноте:
– А что мешает? Вода, наверное, как парное молоко после такого дня. И ни души.
Она колебалась лишь мгновение. Луна, лес, эта невероятная тишина и его спокойное присутствие – все звало к свободе. Стеснение уступило порыву. Она отвернулась, сбросила сандалии, потом легкое летнее платье. Белье упало на теплый песок следом. Натка не оглядывалась, чувствуя, как ее кожа покрывается мурашками не от холода, а от волнения и ночной прохлады. Она шагнула в воду.
"Боже… Теплая! Теплая, как ванна! И шелковая”.... Она ахнула от удовольствия, погружаясь по шею. Лунный свет скользил по ее мокрым плечам, очерчивая, гладкие контуры спины, белые полушария грудей, мягкую линию бедер, исчезающих в черной воде.
– Вова! Иди сюда! Это просто невообразимо!
Он наблюдал за ней с берега, за ее смелой, грациозной фигурой, озаренной лунным сиянием. В его груди что-то сжалось – от восхищения ее естественной красотой и от щемящей нежности к этому порыву. Он последовал ее примеру, быстро скинув одежду. Его атлетическое тело на миг предстало перед ней четким силуэтом на фоне темного леса – широкие плечи, узкие бедра, сильные ноги. Потом он бесшумно вошел в воду рядом с ней, подняв фонтан теплых брызг.
– Правда же, волшебно? – засмеялась Натка, брызгая на него водой. Ее смех, чистый и звонкий, разнесся по озеру, нарушая священную тишину и наполняя ее жизнью.
Они плескались, как дети, гонялись друг за другом в теплой воде, их смех смешивался с брызгами. Луна ласкала их мокрые тела. В моменты, когда они замирали, отдышавшись, Натка ловила его взгляд, скользящий по ее мокрой фигуре, по каплям, стекающим с волос на ключицы. И в его глазах не было пошлости – только чистое восхищение и что-то теплое, глубокое, отчего у нее внутри все сладко сжималось. Она видела, как лунный свет играет на его влажных мышцах груди и плеч, и чувствовала странное головокружение от этой близости и красоты ночи.
– Она… как нимфа этого озера. Силуэт в лунном свете… Глаза смеющиеся, без тени страха. Каждая линия… совершенна. И эта ее свобода… Она доверяет мне. Доверяет этому месту. Этой ночи.
Он не смел прикоснуться, боясь разрушить хрупкое волшебство момента. Но его сердце билось чаще, чем после любой тренировки.
Вместе вышли на берег, стесняясь, внезапно, своей наготы под пристальным лунным светом. Быстро, с нервным смешком, натянули одежду на мокрые тела. Но ощущение осталось – свободы, чистоты, какой-то невероятной легкости и взаимного притяжения, о котором пока не говорили вслух. Воздух между ними искрился невысказанным. Они шли обратно к гостинице молча, плечом к плечу, мокрые волосы Натки пахли озерной водой и ночью. Его рука иногда невольно касалась ее руки. Им не нужны были слова. Лес, озеро и луна стали свидетелями их первого настоящего сближения, не омраченного тенью гнома, а озаренного светом доверия и теплой летней ночью.
Спали они по-прежнему в одной комнате, в одной постели. Но это был сон чистый, наполненный предельной нежностью и заботой. Он оберегал ее сон, она чувствовала его тепло и защиту. Это была глубокая, зарождающаяся близость и уважение.
"Она… как луч света в этой серости. Умная, смелая, с чувством юмора. И так искренне любит жизнь, несмотря на все. С ней… спокойно на душе. И хочется защищать, эту ее улыбку."
На третий день гном объявился. Бледный, помятый, с синяком под глазом (явно не от Вовы). Он собрал всех на берегу озера для "примирительного пикника". Шашлыки, бутылки грузинского "Киндзмараули". Он разливал вино, шутил плоскими шутками, пытался изображать радушие. Вова был холодно вежлив, его взгляд не упускал гнома из виду. Натка держалась рядом с Вовой, чувствуя себя в полной безопасности только так.
Гном напился быстро. Его желтое лицо побагровело. Он заметил, как Натка смеется над шуткой Вовы, как их плечи иногда касаются. Злоба и ревность закипели в нем.
– Наталья! – гаркнул он, поднимаясь и шатаясь.
– Иди сюда! Надо поговорить! Извиниться хочу! Он двинулся к ней, протягивая жирные, дрожащие руки.
Натка инстинктивно отпрянула за спину Вовы. Тот встал, заслонив ее собой. Его лицо было непроницаемо.
– Успокойтесь, Виктор Степаныч, – сказал Вова ровно, но так, что слова прозвучали как приказ.
– Извинения не требуются. Садитесь.
– Ты что?! – взвизгнул гном. – Это я начальник! Я решаю! Убирайся!
Он махнул рукой, пытаясь оттолкнуть Вову.
Что случилось дальше, было похоже на странный, нелепый танец. Вова не нанес ни одного удара. Он лишь слегка касался гнома – ладонью к груди, предплечьем к локтю, ногой к щиколотке. И гном, как кукла, летел на землю. Раз за разом. Его атаки разбивались о невидимую стену. Он пытался толкнуть – падал сам. Замахивался – его рука вдруг немела и безвольно падала. Вова использовал принципы туйшоу, направляя агрессию и инерцию самого гнома против него. Это было мастерски, почти изящно.
"Боже! Он… как волшебник! Гном – как пьяный медведь, а Вова… он даже не вспотел! Он защищает меня! И делает это так… красиво!"
Она не могла сдержать радостного смеха и захлопала в ладоши:
– Браво, Вова! Так ему и надо!
Гном, весь покрытый песком и хвоей, пыхтел от бессильной злобы. Вова, сохраняя ледяное спокойствие, методично оттеснял его к воде. Один неловкий шаг – и гном с грохотом шлепнулся в озеро. Вова встал на берегу, блокируя путь обратно.
– Освежитесь, Виктор Степаныч, – произнес Вова невозмутимо. – Протрезвейте. Пока мы с Натальей ужинаем, вы отсюда не выйдете. И подумайте хорошенько. Либо вы успокаиваетесь раз и навсегда, забываете про Наталью и ведете себя как приличный человек, либо завтра же на стол директора ляжет мой рапорт о ваших домогательствах и пьяном дебоше. И заявление в милицию. Я собрал свидетельства. Выбор за вами.
Гном, посиневший от холода и унижения, дрожал мелкой дрожью. Вода быстро отрезвила его. Он мычал что-то невнятное, моля выпустить. Натка и Вова спокойно доели шашлыки, запивая их вином. Только когда они встали, Вова кивнул:
– Вылезайте. И запомните. Наталья и все девчонки отдела – под моей защитой. Всегда. Тронешь – пеняй на себя.
Они ушли по лесной тропинке к гостинице. Гном остался сидеть на холодном берегу, жалкий и разбитый. Дорога была недолгой. Они шли по тропе, с юмором обсуждая “битву”, плечом к плечу, наслаждаясь тишиной леса и своей победой. В душе Натки не было страха, только огромная благодарность и теплая волна, идущая от плеча Вовы.
Часть 4: Благодарность и Начало
В номере Натка закрыла дверь и повернулась к Вове. Глаза ее сияли.
– Вова… Я не знаю, как благодарить тебя. Ты… ты настоящий рыцарь. Без страха и упрека.
Он смущенно улыбнулся, отводя взгляд:
– Да ладно, Натка… Просто поступил как должно.
– Нет, – она подошла ближе. – Это было… невероятно. Ты спас меня. И не только сегодня. Ты дал мне почувствовать себя в безопасности. Поверить, что можно не бояться.
Она встала на цыпочки и поцеловала его в щеку, потом – легонько, многозначительно – прикусила его нижнюю губу. – Спасибо. За все.
Вова почувствовал, как кровь ударила в лицо. Ее близость, ее благодарность, этот дерзкий укус… В его сердце, давно остывшем в браке, что-то дрогнуло и потеплело. Он осторожно обнял ее, не прижимая, просто обозначая ответное чувство.
– Всегда пожалуйста, Натка. Он больше не тронет. Я обещаю.
Они легли спать. Как и в предыдущие ночи, она легла первой. Он – осторожно рядом, сохраняя дистанцию, но на этот раз его рука легла поверх одеяла, касаясь ее плеча. Не как любовник, а как страж и друг. Натка прикрыла его руку своей. В темноте комнаты висело обещание чего-то большего, что зародилось в тени гнома и расцвело в свете защиты и лесной тишины. Их путь только начинался.
Готическая история
Тишина в Шаховке была не просто отсутствием звуков. Она была материальной, плотной, как густой мед, заливающий уши. Ее нарушал лишь шелест – вздох ветра в кронах исполинских дубов, хранящих вековые тайны. Заброшенный замок сахарного магната, призрачный и величавый, пронзал низкое пасмурное небо острыми шпилями нео-готических башен. Воздух, густой и сладковатый, пах хвоей, прелой листвой и, чем—то, неуловимо больничным, напоминающим о прошлом этого здания – санатории для туберкулезных больных.
Машина начальника, дернулась и заглохла, погрузив пассажиров в, слегка пугающую, атмосферу безмолвия и запустения. Они стояли перед административным корпусом – бывшим домом управляющего, больше похожем на миниатюрный замок из сказки о спящей красавице, о котором все забыли и который, теперь, медленно разрушался. Рваные облака бежали по небу, отражаясь в мутных стеклах окон—бойниц.
– Ну, вот и ваш новый дом на две недели, – хрипло произнес Виктор Степаныч, заглушая двигатель. – Красота, а? Дышит историей. А какой чистый воздух, – он с наслаждение вдохнул полной грудью, вылезая из машины.
“Чертов эстет, сам уедет, а нам здесь две недели комаров кормить” – подумали ребята.
Вова, Таня и Танюшка молча выбрались наружу, оглядываясь по сторонам. Тишина была давящей, абсолютной. Глухомань. Ни машин, ни людей – только ветер шумит в кронах столетних деревьев.
Их поселили на втором этаже. Смотритель санатория, пожилой сухощавый мужчина, с усталым лицом и пронзительными голубыми глазами, кратко провел инструктаж, тыкая пальцем в направлениях: главный корпус – там опасно, палочка Коха даже в стенах, не ходить; парк – работать; пруды – не купаться, змеи и топкое дно.
Комнату показал, как сквозь зубы: угловая, в бывшем кабинете управляющего. Всё убранство – более – менее новый диван, панцирная кровать у противоположной стены, и массивный дубовый стол, покрытый вековой пылью.
Вове, как единственному мужчине, выделили место в комнатке у лестницы – бывшей кладовке, где пахло старыми батареями и… кажется, мышами.
Виктор Степаныч, по-деловому похлопал всех по плечу, сунул Вове папку с планами и полевыми ведомостями и укатил обратно в цивилизацию, пообещав вернуться с проверкой ровно через неделю.
Машина скрылась в облаке пыли, и они остались одни. Трое в заброшенном замке, посреди бескрайнего леса. Первая самостоятельная, дальняя и долгая командировка.
Стояла прекрасная летняя погода. Солнце пробивалось сквозь густую листву, рисуя на земле причудливые узоры. Но внутри здания царила разруха и запустение. Облупившаяся штукатурка, прогнившие полы, сквозняки, гуляющие по пустым коридорам. Однако отсутствие начальственного прессинга перевешивало все бытовые неудобства. Они были хозяевами своего времени.
Первый день прошел в разборе вещей и освоении территории. Они приступили к работе: обмеряли старый парк, наносили на план вековые липы и дубы, описывали их состояние. Вечером принялись за ужин. Жареная картошка с салатом из огурцов, палка сухой колбасы. И пара бутылок вина, купленных еще в городе.
Вот тут и случился казус. Оказалось, что “открывалка” – предмет первой необходимости в любой командировке – осталась в машине.
Танюшка, хохотушка и выдумщица, первая предложила решение:
– Ребята, я видела в фильме – надо бить ладонью по дну бутылки! Или каблуком ботинка.
Под общий хохот и шутки Вова попытался проделать этот трюк с бутылкой каберне. Безрезультатно. Таня, решив блеснуть смекалкой, попыталась выкрутить пробку столовой вилкой, сломав три зубца и чуть не поранив руку.
И тут Вова, краснея от всеобщего внимания, предложил старый метод:
– А давайте просто вдавим пробку внутрь?
Все дружно согласились. Вова, сосредоточенно стиснув зубы, упер большие пальцы в пробку. Раздался глухой хлопок, и на пол хлынула алая река вина, смешанная с осколками стекла – от давления отвалилось самое дно бутылки. В комнате повисло ошеломленное молчание, а затем взорвалось оглушительным смехом.
Пришлось Вове, ругаясь про себя, бежать в единственный местный магазинчик, пока тот не закрылся на ночь. Он вернулся запыхавшийся, с новой бутылкой, которую продавщица, женщина с умными усталыми глазами, открыла ему сразу же, бросив на него понимающий и слегка насмешливый взгляд. “Наверное, приняла за заезжего алкаша”, – с усмешкой подумал он.
Ужин прошел весело и шумно. Они ели, пили, уже открытое, вино, со смехом обсуждая прошедший казус. Потом смотрели фильм на ноутбуке Вовы, а девчонки выходили на крыльцо покурить. Там они и познакомились с ночными сторожами – пожилой парой, женщиной и мужчиной, обветренными, молчаливыми, пахнущими махоркой и одиночеством. От них узнали, что комнатка, выделенная Вове, – это на самом деле пост охраны, и ночью там будет дежурить, та самая, женщина-сторож.
Пришлось Вове в срочном порядке перетаскивать свои вещи обратно в комнату к девчонкам.
Пьяная и раскрепощенная Таня, смущенно хихикая, предложила:
– Ну… можем разложить диван и лечь вместе… только без глупостей!
Глаза ее блеснули озорством и чем—то еще, томным и, кажется, приглашающим.
– Ага, щас. Вова, смотри у меня, руки чтоб не распускал. А то оторву. Хотя,… – она оценивающе посмотрела на него, – хотя… кому я вру, он у нас приличный мальчик. Сам в коридоре ночевать будет, лишь бы нас не смущать.Танюшка, тут же, не преминула ввернуть пару скабрезных шуток, от которых Вова покраснел, а Таня бросила в нее подушкой. В ответ та, весело смеясь, стала подпрыгивать, на своей панцирной кровати, изображая страстный секс:
Вова покраснел. Он и был приличным мальчиком. Тридцатилетним, женатым, застегнутым на все пуговицы. И эта внезапная близость с двумя юными девушками в заброшенном замке немного напрягала его. Как себя вести с ними он не знал. От одной мысли, что придется ложиться в постель с симпатичной и, в тайне, желанной, но чужой женщиной, кровь ударяла в лицо.
Они смеялись над историей с “открывалкой”. Алкоголь притупил неловкость, и Вова почувствовал себя немного увереннее.
Благодаря вину, смеху и внезапно свалившейся на них свободе, ему предстояло спать на одном диване с Таней.
Пока девчонки переодевались в пижамы, Вова, как “приличный мальчик”, стоял в коридоре, глядя в черное окно на силуэты великанов-дубов.
Потом его позвали, он вошел в почти темную комнату, щелкнул замком – больше от смущения, чем от реальной опасности, – переоделся в одежду для сна, футболку и спортивные штаны, и пристроился на самом краю дивана. Сердце бешено колотилось. Он ловил каждый шорох, каждое движение девичьего тела под одним одеялом.
Он лежал в постели с другой женщиной. Это было волнующе. До этого ему не доводилось спать ни с кем кроме жены. Эта мысль обжигала и пугала одновременно. С Таней они давно работали в одном кабинете. Их симпатия и тихий, почти подростковый флирт никогда не переходили грань. Тайные нежные прикосновения под столом – его рука на ее бедре, касание плеч. Долгие, очень интимные разговоры за чашкой кофе, когда они рассказывали друг другу о первых опытах, о проблемах в отношениях, о тайных желаниях. Он знал, что ее возбуждает массаж ладоней специальной палочкой, от которого она тихо стонет и становится мокрой. Но большего она не позволяла. Да он и не решился бы, как то, форсировать их отношения.
А теперь они лежали в нескольких сантиметрах друг от друга. В темноте, еще какое-то время, перешучивались. Танюшка завела разговор о сексе в необычных местах, но вскоре замолчала, ее дыхание стало ровным и глубоким. Она заснула, отвернувшись к стене. Комната тонула в бархатной, почти осязаемой тьме. Лишь слабый отсвет луны немного рассеивал мрак.
Мысли путались, пульс стучал в ушах. Он думал о жене. О том, что делает сейчас она. И ему становилось немного стыдно. Но стыд был слабее жгучего, желания повернуться и прикоснуться к той, что лежала в нескольких сантиметрах от него. Их флирт в офисе, тайные прикосновения под столом, долгие разговоры по душам – все это привело сюда, в эту точку кипения.
Вова повернулся на бок и оказался лицом к лицу с Таней. Она не спала и смотрела на него широко открытыми глазами, в которых отражался лунный свет.
– Ты чего? – прошептал он, чувствуя, как у него перехватывает дыхание.
Она вздохнула, и ее дыхание пахло вином и мятной жвачкой.
– Ты долго будешь так просто лежать, без… без дела? Поцелуй меня.
Это был не вопрос. Это было приглашение. Приказ. Разрешение на все, о чем он молча мечтал все это время.
Он нашел ее губы в темноте. Это не было похоже на их нежные, осторожные поцелуи в офисе. Это был голодный, жадный, влажный поцелуй. Она ответила ему с той же яростью, их языки сплелись, настойчивые и требовательные. Они тонули в поцелуе, стараясь быть тихими, но сдавленный стон разорвал тишину, как раскат грома. Его руки, дрожа, скользнули под ее футболку. Маленькие девичьи груди были прохладными и шелковистыми. Под его пальцами соски приподнялись и превратились в твердые ягодки.
Она в ответ запустила пальцы в его волосы, притягивая ближе, другой рукой нащупала твердый, напряженный бугорок в его штанах. Ласкали друг друга тихо, стараясь не разбудить подругу, заглушая стоны поцелуями. Таня взяла его горячий, твердый член в ладонь, и он застонал, уткнувшись лицом в ее шею.
Вова хотел быть нежным, но руки не слушалось. Она позволила снять с себя футболку, наслаждаясь теплом его ладоней на своей коже. Вова ласкал губами ее маленькие упругие груди, щекотал языком соски. Не сдержав стона удовольствия, она прикусила его за плечо.
– Тише… – прошептал он, – Танюшка…
Но Танюшка уже не спала. Она проснулась от скрипа дивана и сдавленных стонов. Лежала, затаив дыхание, вжавшись в стену, и слушала. Сначала это были просто шорохи, тихие постанывания. Потом – влажный звук поцелуев, сдавленное дыхание. По ее телу разлился жар. Она прикрыла глаза, но картина возникала перед ней еще ярче: он, мускулистый, сильный, над хрупкой Таней… Его руки на ее теле… Его…
Она сама не заметила, как ладонь скользнула вниз, под резинку трусиков…
Она представляла себя на месте Тани. Что чувствует она? Как его пальцы скользят внутри нее? Как его губы? Она зажмурилась, погружаясь в фантазию, и рука сама нашла нужный ритм, нужное место. Ее дыхание сбилось, тело напряглось, и она тихо, почти беззвучно, достигла оргазма, кусая губу, чтобы не выдать себя. Лежала потом, прислушиваясь к их стонам, со странной смесью зависти, возбуждения и одиночества.
А на диване, тем временем, Вова, отбросив все запреты, обжигал дыханием Танину шею, плечи, жадно мял ладонями груди. Она стонала, закинув голову назад, и ее пальцы впивались в его волосы, то притягивая, то отталкивая.
– Можно я… – он не знал, как это сказать, – можно я попробую… там?
Вова скользнул пальцами под резинку ее спортивок, она помогла, слегка приподняв бедра и спустив штаны до колен. Шире раздвинула ноги. Это был красноречивее любых слов.
Он нашел горячую, влажную щелку. Пальцами одной руки он раздвинул половые губы шире, а два пальца другой, осторожно погрузил внутрь, ища ту самую точку джи, о которой она сама ему когда-то рассказывала. Было узко, обжигающе горячо и невероятно влажно внутри. Ее вагина сжалась вокруг пальцев, и он двигал ими, вызывая волну удовольствия, от которой Танины бедра неконтролируемо дрожали. Она вздрогнула, прикусив зубами его губу…
Стоны стали громче, протяжнее, их уже невозможно было сдерживать. Простыня комкалась, диван скрипел, ее тело выгибалось в дугу, следуя потоку удовольствия.
– Да, вот так! Еще! Не останавливайся! – Горячий шёпот сливался со стонами удовольствия.
Вова почувствовал, как внутри нее все напряглось, сжалось в тугой, пульсирующий узел. И потом ее накрыло. Волна за волной. Колени непроизвольно сжались, зажав его пальцы внутри, тело затряслось в оргазме, громкий стон вырвался из горла… Он не останавливался, продлевая ее удовольствие, пока она не откинулась на подушки, полностью обессиленная, вся мокрая от пота и своей влаги, с тихими всхлипами выходя из пике.
В комнате повисла тишина, нарушаемая только ее тяжелым, прерывистым дыханием. Пахло сексом, вином и счастьем.