Построй свой мост
- -
- 100%
- +
*******
На следующий день Костя вернулся из школы необычно тихий. Он молча повесил рюкзак на крючок, молча переоделся в домашнюю одежду и уселся на свой диван, уставившись в стену. Его плечи были напряжены, а в глазах стояла та самая отстраненность, которая появлялась у него после особенно тяжелых звонков отца.
– Что случилось, Котя? – спросила Натка, откладывая работу и подсаживаясь к нему.
Он пожал плечами, не глядя на нее.
– Ничего.
– “Ничего“ так не выглядит. Расскажи.
Он глубоко вздохнул, как взрослый, которому надоело объяснять очевидные истины.
– На уроке все орали. Фрау Клер вышла. Я тоже вышел. И Лени тоже.
Натка помолчала, давая ему собраться с мыслями. Она знала, что ему нужно время, чтобы сформулировать сложные чувства.
– Почему вышли?
– Потому что орут. А я не люблю, когда орут. – Его голос дрогнул, и он отвернулся, но она успела увидеть, как его глаза наполнились влагой. – Это… как тогда, когда папа звонил и кричал. В ушах потом долго звенит.
Сердце Натки сжалось. Она положила руку ему на спину, чувствуя, как напряжены его мышцы. Это была не просто детская капризность. Это была настоящая, физиологическая реакция на травму. Громкие звуки, крики – триггер, запускающий механизм старого страха.
– Я тебя понимаю, – тихо сказала она. – Я тоже не люблю, когда кричат.
– Лени тоже не любит, – добавил он, и в его голосе прозвучала слабая надежда на то, что он не один такой “странный“. – Она сказала, что у нее в голове от крика становится тесно и больно.
Они сидели молча несколько минут. Натка гладила его по спине, а он постепенно расслаблялся, его дыхание выравнивалось.
– Знаешь, – наконец сказала она, – это не плохо – не любить криков и уходить от них. Это значит, что ты себя бережешь. И фрау Клер поступила правильно, что вас не заставила остаться.
– А другие дети остались. Они смеялись, когда мы вышли.
– Пусть смеются. У них, может быть, в жизни не было таких звонков, как у тебя. Они просто не знают. А ты – знаешь. И ты выбрал себя. Я тобой горжусь.
Он поднял на нее удивленные глаза. Слезы высохли, оставив после себя лишь легкую припухлость.
– Правда?
– Правда. Ты сегодня поступил как очень взрослый и сильный человек. Сильный – не тот, кто терпит, а тот, кто знает, что для него вредно, и умеет от этого уйти.
Он задумался, переваривая ее слова. Потом неожиданно спросил:
– А Пауль кричит?
Вопрос был настолько неожиданным и детским, что Натка чуть не рассмеялась сквозь подступающие слезы.
– Нет. По-моему, нет. Он очень спокойный.
– Хорошо, – удовлетворенно кивнул Костя и, словно сбросив с себя груз, потянулся к своему рюкзаку за учебниками.
Натка наблюдала, как он раскладывает тетради на их общем столе, и думала о том, как много ран и страхов носит в себе ее маленький сын. Ран, которые не зашить и не помазать зеленкой. И как важно, чтобы рядом с ним были люди, которые не кричат. Которые понимают, что в голове от крика может стать “тесно и больно“.
Вечером, когда Костя уснул, она написала Паулю. Не о суде, не о страхах. Она написала о Косте. О том, как он вышел из класса, потому что не может терпеть крики. И о том, как он спросил, кричит ли Пауль.
Ответ пришел быстро: “Скажи ему, что я почти никогда не кричу. Только на очень плохих футболистов по телевизору. И то тихо“.
Она прочитала сообщение и улыбнулась. Потом перевела его для спящего Кости, шепча ему на ухо. Во сне он улыбнулся.
*******
День суда настал, серый и безразличный. Небо было затянуто плотной пеленой туч, не предвещавшей ни дождя, ни солнца. Натка оделась в темно-синий костюм, купленный когда-то для важных встреч в институте. Он сидел на ней чуть свободнее, чем раньше. Она провожала взглядом свое отражение в темном окне – строгая, собранная женщина с бледным лицом. Внутри не было ни страха, ни гнева. Лишь тяжелая, холодная уверенность в необходимости того, что предстояло сделать.
Костя провожал ее, до такси молча, сжав ее руку. Он не спрашивал, куда и зачем она идет. Он знал. В его глазах читалось взрослое, не по годам, понимание.
– Я скоро вернусь, – сказала она, наклоняясь к нему.
– Удачи, мам, – прошептал он.
Зал суда оказался небольшим, стерильным и безликим. Пластиковые кресла, светлые стены, стол судьи. Ничего общего с театральными представлениями из фильмов. Александр сидел с другой стороны, рядом со своим государственным защитником. Он ссутулился, в своем модном пиджаке, и не смотрел в ее сторону. Вид у него был не грозный, а скорее жалкий и растерянный. Ожидая начала, он нервно теребил край папки с документами. Этот жест, такой нехарактерный для всегда самоуверенного мужчины, вдруг вызвал в Натке неожиданный приступ острой, щемящей жалости. Не к нему – к тому, во что он превратился, к тому, чем стали их жизни.
Судья, женщина лет пятидесяти с усталым, но внимательным лицом, вела заседание быстро и эффективно. Адвокат Натки четко изложил суть: систематическое преследование, психологическое давление, угрозы, нарушение спокойствия ребенка. Он передал суду конверт с фотографией. Судья взглянула на нее, на надпись “Он МОЙ“, и ее лицо стало еще более непроницаемым.
Когда слово дали Александру, он начал говорить громко, с привычной ему показной агрессией, пытаясь обвинить Натку в том, что она отнимает у него сына, а его очерняет перед судом. Но его слова разбивались о сухую стену фактов. Адвокат Натки спокойно парировал: “Свидетельства психологического насилия, герр судья, являются исчерпывающими. А недавние угрозы в адрес ребенка и вовсе не оставляют пространства для дискуссий“.
Александр метался, его речь становилась все более бессвязной и злой. Судья несколько раз вежливо, но твердо попросила его сохранять спокойствие.
И тогда, посреди его тирады, Натка подняла глаза и посмотрела на него прямо. Не с ненавистью. Не с триумфом. С холодным, безразличным сожалением. Их взгляды встретились. Он увидел в ее глазах не страх, не боль, а ту самую сталь, против которой оказался бессилен. Его голос оборвался. Он замолчал, опустил голову и больше не поднимал глаз.
Судья удалилась для вынесения решения. Минуты ожидания в тишине зала казались вечностью. Натка сидела неподвижно, глядя на свои руки, сложенные на коленях. Она думала не о решении, а о том, как странно устроена жизнь. Когда-то они вместе выбирали эту сумку, что сейчас стояла у ее ног. Когда-то он смешил ее до слез. А теперь они сидели здесь, по разные стороны зала суда, и решалась судьба, которая навсегда разведет их в разные стороны.
Судья вернулась. Ее вердикт был краток и неоспорим. Запрет на приближение и любые контакты. Немедленная депортация в страну отбытия, в соответствии с директивами о лицах призывного возраста.
И тут в Александре что-то оборвалось. Словно маска, которую он с таким трудом удерживал, треснула, обнажив искаженное паникой и яростью лицо.
– Какие угрозы?! – его голос сорвался на крик, он вскочил, с грохотом отбросив стул. – Я его отец! Я имею право! А вы… вы посылаете меня на смерть! Вы слышите? НА СМЕРТЬ!
Он уставился на судью выпученными, безумными глазами. Слюна брызнула с его губ.
– Там война! Там стреляют! Они убьют меня впервые же сутки! Это приговор! – Его крик перешел в истошный, почти женский визг. Он схватился за голову. – Нет… нет, пожалуйста… Наташ! Наташа, прости! Я был дурак, прости! Скажи им! Я больше не буду, клянусь! Пусть только не туда! Не отправляйте меня туда!
Он смотрел на нее теперь, и в его взгляде не было ничего, кроме первобытного, животного страха. Он был готов ползать на коленях, отречься от всего, лишь бы избежать той реальности, которую сам же когда-то приветствовал.
Натка сидела, не двигаясь, чувствуя, как вся кровь отливает от лица. Жалость поднявшаяся, было, в ее душе была безжалостно подавлена мыслью о сыне, Костике, терзаемом этим человеком с момента их развода. Истерика этого человека была жалкой и отвратительной одновременно.
И вдруг его страх снова сменился яростью. Увидев ее каменное, непроницаемое лицо, он понял – пощады не будет.
– Ах так?! – зарычал он, и его лицо перекосилось гримасой чистой ненависти. – Сука! Ты этого хотела?! Ты меня на смерть обрекаешь?! Я тебя с собой заберу!
С этим диким криком он рванулся с места, опрокидывая стул, и бросился к ней через зал заседания. Его пальцы были согнуты как когти, намерение было ясно и ужасающе.
Но он не успел сделать и двух шагов. Два судебных пристава, стоявших у выхода, мгновенно среагировали. Они схватили его за руки, с силой скрутили за спину и прижали к полу. Он бился и хрипел, выкрикивая матерные ругательства и угрозы, пуская слюну на полированный паркет.
В зале на мгновение воцарилась гробовая тишина, нарушаемая лишь его хрипами. Судья, побледнев, но сохраняя самообладание, стучала молоточком.
– Протоколировать инцидент. Увести ответчика.
Его, все еще брыкающегося, выволокли из зала через боковую дверь. Последнее, что увидела Натка, – это его обезумевший, полный бессильной ненависти взгляд, устремленный на нее.
Только тогда она смогла выдохнуть. Ее руки дрожали, но внутри царила ледяная пустота. Он показал свое истинное лицо. В ее душе не осталось и тени той жалости, что шевельнулась, было минуту назад. Перед ней был не человек, а загнанный в угол зверь, опасный и непредсказуемый. И его убирали из их жизни. Окончательно.
Натка вышла из здания суда на холодный, продуваемый ветром воздух. Дождь так и не начался. Она стояла на ступенях, и сквозь онемение сквозь начало пробиваться странное чувство – не радости, а огромной, всепоглощающей усталости. Битва была выиграна. Враг повержен. Но на душе не было легко. Было пусто.
Она достала телефон и отправила одно сообщение. Всего два слова. Не Паулю. Не брату. Адвокату.
“Спасибо. Все сделано“.
Потом она села в такси и поехала домой. К сыну. К их общей комнате. К их общей жизни, которая, наконец, могла начаться без этой темной, давящей тени. Но пока что единственное, что она чувствовала, – это тишину. Глухую, оглушительную тишину после долгой канонады.
Глава 13
Первые дни после суда были похожи на выздоровление после долгой изнурительной болезни. Тело и разум, привыкшие к постоянному адреналину, отказывались верить в наступивший покой. Натка по привычке просыпалась среди ночи и прислушивалась к тишине, а утром первым делом бросала взгляд на монитор камеры, ожидая увидеть знакомую фигуру. Но экран показывал лишь пустую, мокрую от дождя улицу и ветки ее сада, по-осеннему оголенные и беззащитные.
Костя, казалось, ощутил свободу раньше нее. Он стал громче смеяться, чаще шутить и однажды, вернувшись из школы, заявил, что записался в школьный кружок по моделированию.
– Там будут делать не только танки, но и корабли, и самолеты! – с восторгом рассказывал он, размахивая листовкой. – Можно будет свою подлодку сделать!
Натка смотрела на его сияющие глаза и чувствовала, как что-то тает внутри. Ледяная глыба страха, давящая на нее все эти месяцы, понемногу оттаивала, освобождая место для чего-то светлого и теплого.
Именно в такой вечер, когда они вместе разбирали коробку со старыми вещами, освобождая место для новых моделей Кости, в дверь позвонили. Натка вздрогнула, но тут же одернула себя. “Все кончено“, – строго напомнила она себе и подошла к монитору.
На пороге стоял Максим. Ее брат, сантехник, чье простое, открытое лицо было сейчас искажено маской суровой озабоченности. В одной руке он держал огромную сумку, из которой торчали провода, датчики и какие-то электронные платы, а в другой – увесистый перфоратор.
– Сестренка, держись! – начал он, еще не переступив порог. – Привез тебе полный комплект. На окна – датчики разбития стекла, на дверь – магнитные герконы, чтобы если открыли без ключа… А это – кнопка паники, под столом ее поставим…
Он вошел, громко поставив сумку на пол, и только тут поднял взгляд. Его взгляд скользнул по Натке, спокойно стоявшей в домашней одежде, потом перешел на Костю, который с любопытством разглядывал диковинные приборы, и, наконец, обвел уютную, хоть и тесную комнату, где на столе дымился чай, а из колонок тихо играла музыка.
– Что-то у вас тут… тихо, – растерянно произнес Максим, и его боевой настрой вдруг сдулся, как проколотый шарик.
– Все кончилось, Макс, – тихо сказала Натка, и на ее губах появилась улыбка, которой не было очень давно. – Суд был на прошлой неделе. Его депортировали.
Максим замер, переваривая информацию. Его напряженные плечи медленно опустились, а лицо расплылось в широкой, счастливой ухмылке.
– Да что ты говоришь! Серьезно? Так быстро? – Он шагнул вперед и крепко, по-медвежьи, обнял сестру, поднимая ее на несколько сантиметров от пола. – Молодец ты моя! Я знал, что ты этого подлеца одолеешь! А я-то тут… со всем этим хозяйством…
Он отступил, смущенно потер ладонь о замызганные рабочие штаны и потрепал Костю по волосам.
– А ты, богатырь, как? Говорят, ты теперь главный по танкам?
Костя важно выпрямился, стараясь казаться взрослым.
– Я не боялся. Немного. Но мы с мамой – команда. И мы победили.
Максим рассмеялся, достал из кармана куртки две шоколадки и вручил одну Натке, а другую – племяннику.
– Держите, герои. Это вам за храбрость.
Вечер, вопреки ожиданиям, прошел не за установкой сигнализации, а за чаем и разговорами. Максим, отложив свою сумку с ненужными теперь гаджетами в угол, с удовольствием уплетал магазинное печенье и рассказывал забавные истории с работы. Костя, оживленный, показывал ему свои чертежи будущих моделей. Натка сидела и слушала, впитывая эту простую, бытовую радость, этот шум нормальной жизни, который так долго был для них недоступен.
Провожая брата до такси, она стояла на пороге и смотрела, как его фигура удаляется в сумерках. Воздух был холодным и чистым, а в груди у нее было непривычно легко. Ее крепость выстояла. И теперь, когда ворота опустились, внутри оказался не пустой плацдарм, а дом, полный жизни и надежды. Пусть тесный, но свой.
*******
Тишина, после отъезда Максима, была иной. Она не была звенящей или настороженной. Она была мягкой, как старый плед, в который можно закутаться с головой. Натка позволила себе это – просто сидеть на диване, слушая, как Костя возится с деталями новой модели, и смотреть в окно на огни Мозеля. Ничего не планировать. Ни за чем не следить. Просто быть.
На следующее утро она не стала проверять записи с камер. Вместо этого она выключила монитор и убрала его в шкаф. Это был небольшой, но значимый жест. Ритуал окончания осады.
На работе ее встретили как героя. Симона и Хан, узнав новости, закатили небольшой фуршет с пирогом, купленным в ближайшей пекарне. Даже Шамим, проходя мимо, кивнула ей с тем редким выражением, которое у нее заменяло улыбку. Йохан похлопал ее по плечу и сказал:
– Теперь, Натали, вы можете полностью сосредоточиться на своем таланте. Мир ждет ваших проектов. И в его словах не было давления, только уверенность.
Она шла домой пешком, не вызывая такси, впервые за многие недели. Воздух был холодным и влажным, но она вдыхала его полной грудью, чувствуя, как он обжигает легкие. Она смотрела на витрины магазинов, на спешащих людей, на детей, катающихся на самокатах. Мир, который так долго был для нее враждебным полем боя, снова становился просто местом, где живут люди.
Вечером она позвонила Паулю. Не потому, что была обязана отчитаться, и не потому, что нуждалась в совете. Просто потому, что захотелось услышать его голос.
Он ответил почти сразу, и в его голосе она услышала ту же усталую легкость, что была и в ней.
– Привет, – сказала она. – Я шла сегодня пешком. Домой.
– Я знаю, – ответил он. И в его голосе прозвучала улыбка. – Ты звучишь… по-другому. Спокойно.
– Да. Кажется, да. – Она помолчала, глядя на то, как Костя склеивает модель подлодки. – Спасибо. За все. Без тебя я бы… не справилась.
– Справилась бы, – мягко возразил он. – Просто путь был бы дольше и больнее. Я лишь… был рядом. На другом конце провода.
Они говорили не о будущем, не о прошлом, а о простых вещах. О том, что Костя делает подлодку, а Майкл, сын Пауля, на днях выиграл школьные соревнования по плаванию. О том, что ее проект набережной выходит на финальную стадию, а у него в клинике намечается сложная реконструктивная операция. Это был разговор двух людей, которые делятся жизнью, а не проблемами.
После звонка Натка подошла к окну. Ночь была ясной, и луна отражалась в темных водах Мозеля длинной, дрожащей дорожкой. Она положила ладонь на холодное стекло. Больше не было ощущения стены, отгораживающей ее от мира. Было ощущение просто окна. И за ним – целая жизнь, которая, наконец, снова принадлежала ей.
Она обернулась и посмотрела на их комнату. На спящего Костю, на разбросанные детали моделей, на ее чертежи на столе. Здесь было тесно, порой неуютно, но это было их место. Их крепость, которая выстояла. И теперь, когда ворота распахнуты, можно было подумать не о том, как защищаться, а о том, как жить. По-настоящему.
Она потушила свет и легла спать. Впервые за долгое время ей не снились кошмары. А утром ее разбудило не чувство тревоги, а луч солнца, упавший ей прямо на лицо. И она, не открывая глаз, улыбнулась.
*******
Пауль сидел в своём домашнем кабинете, разбирая бумаги для института в Майнце, когда зазвонил телефон. Номер был знакомым – адвокат его жены.
Он взял трубку, уже зная, что ничего хорошего это не предвещает.
– Доктор Кристоф, – голос адвоката был формальным, но напряженным. – У нас проблема. Моя клиентка… Кэтрин попала в больницу вчера вечером.
Пауль замер.
– Что случилось?
– Передозировка. Смесь алкоголя и снотворного. Врачи говорят, что она выкарабкается, но… – адвокат сделал паузу. – Вопрос, было ли это попыткой суицида или несчастным случаем, остаётся открытым.
Пауль закрыл глаза, чувствуя знакомую тяжесть в груди. Вина. Всегда эта чертова вина.
– Она просила о чём-то? – тихо спросил он.
– Да. Она хочет поговорить с вами. И… с Майклом. Сказала, что это важно.
Пауль сжал трубку.
– Я не могу привести к ней Майкла в таком состоянии. Вы понимаете?
– Понимаю. Но она настаивает. Говорит, что это… последний раз.
Последний раз.
Слова, которые могли означать что угодно.
*******
Пауль приехал в клинику один. Майкла оставил с няней, соврал, что у него срочная операция.
Кэтрин лежала в больничной койке, подключённая к капельнице. Её лицо было бледным, волосы – немытыми, под глазами – темные круги. Она выглядела старше своих тридцати шести лет. Намного старше.
Когда она увидела его, ее губы дрогнули в подобии улыбки.
– Привет, Пол, – голос был хриплым.
– Привет, Кейт, – он сел на стул у кровати, держа дистанцию.
Они молчали несколько мгновений. В палате пахло антисептиком и чем-то сладковато-тошнотворным.
– Спасибо, что пришёл, – тихо сказала она.
– Твой адвокат сказал, что это важно.
Она кивнула, отводя взгляд.
– Я… я хотела попрощаться. С тобой. С Майклом. До того, как…
Она не договорила, но Пауль понял.
– Кейт, если это было…
– Нет, – резко перебила она. – Это не было попыткой. Я просто… перепила. Забыла, сколько таблеток приняла. Это был несчастный случай.
Она смотрела ему в глаза, и он видел в них ложь. Она знала, что он видит. Но продолжала.
– Я легла в реабилитационный центр. На этот раз по-настоящему. Врачи говорят, что программа займет шесть месяцев. Может, год.
– Это хорошо, – осторожно сказал Пауль.
– Да. Хорошо, – она усмехнулась горько. – Лучше поздно, чем никогда, правда?
Пауль не ответил. Они оба знали, что это пятая попытка лечения. Предыдущие четыре заканчивались рецидивом.
Кэтрин повернулась к нему, и в её глазах стояли слёзы.
– Пол, я знаю, что всё испортила. Я знаю, что была ужасной женой. И ещё более ужасной матерью. – Её голос дрогнул. – Но я… я люблю Майкла. Даже если не показывала этого. Даже если была пьяной половину его жизни.
Пауль молчал, сжав руки в кулаки.
– Я хочу, чтобы ты подписал документы об опеке, – продолжила она. – Полной. Единоличной. Я… я не буду бороться. Не буду требовать встреч. Просто… пусть он будет с тобой. Пусть у него будет нормальная жизнь.
Слова ударили его, как удар под дых.
– Кейт…
– Не надо, – она подняла руку. – Не надо говорить, что я ошибаюсь. Или что всё наладится. Мы оба знаем правду. Я… я токсична для него. Для вас обоих. И лучшее, что я могу сделать, – это отпустить.
Она посмотрела на потолок, моргая, чтобы слезы не полились.
– Я слышала, ты встретил кого-то. Женщину из Германии.
Пауль вздрогнул. Откуда она знает?
– Майкл рассказал, – пояснила Кэтрин, словно прочитав его мысли. – В последний раз, когда я звонила. Сказал, что у тебя есть подруга Натали. И что она… добрая.
Она улыбнулась сквозь слёзы.
– Я рада за тебя, Пол. Правда. Ты заслуживаешь счастья. И Майкл тоже. И если эта женщина может дать вам то, что я не смогла… тогда просто… береги их. Обоих.
Пауль чувствовал, как комок подступает к горлу.
– Ты не обязана делать это, – хрипло сказал он.
– Обязана, – твёрдо ответила она. – Потому что это единственное правильное, что я могу сделать. Единственное, чем могу помочь своему сыну, – это уйти из его жизни. Пока я не натворила чего-то хуже.
Она протянула руку, и он, после мгновения колебания, взял её. Её пальцы были холодными и тонкими.
– Прости меня, – прошептала она. – За всё. За то, что не смогла. За то, что сломалась. За то, что разрушила нашу семью.
– Кейт…
– Просто скажи, что простишь, – ее голос стал умоляющим. – Мне нужно это услышать. Хотя бы раз. Чтобы… чтобы я могла попробовать простить себя.
Пауль смотрел на неё – на женщину, которую когда-то любил. Которая родила его сына. Которая медленно убивала себя на его глазах, и он ничего не мог с этим поделать.
– Я прощаю тебя, – тихо сказал он. – И я надеюсь, что ты выкарабкаешься. По-настоящему.
Она кивнула, и слёзы наконец потекли по её щекам.
– Передай Майклу… передай, что я люблю его. Что всегда любила. Просто… не умела показать.
Пауль встал.
– Передам.
Он дошёл до двери, но её голос остановил его:
– Пол? Та женщина… Натали. Она знает? Про… про ту программу?
Он замер, чувствуя, как холодеет внутри.
– Знает.
– И она… осталась?
– Да.
Кэтрин улыбнулась – слабо, но искренне.
– Тогда она действительно особенная. Держись за неё. И не совершай тех же ошибок, что со мной.
Он кивнул и вышел.
В коридоре Пауль прислонился к стене, закрыв лицо руками. Внутри бушевала буря эмоций – облегчение, вина, грусть, благодарность.
Она отпустила. Она дала мне свободу.
Но эта свобода была куплена такой высокой ценой – ценой ее полного краха.
Он достал телефон и написал Натке:
“Увидимся завтра по видео? Мне нужно кое-что рассказать. О жене, Кэтрин“.
*******
Неделя после визита Максима пролетела в странном, непривычном ритме. Натка впервые за долгие месяцы позволила себе не планировать каждый шаг, а просто плыть по течению. Она забирала Костю из школы пешком, они заходили в кафе на углу за горячим шоколадом, болтали ни о чем. Мир больше не был полем мин, а стал просто миром.
Однажды вечером, разбирая коробку с книгами, Костя нашел на дне старую карту мира. Они разложили ее на полу их единственной комнаты, и мальчик с восторгом стал искать Германию, Украину, а потом и Канаду.
– Он же о-го-го какой далекий, – протянул он, глядя на расстояние, которое занимал почти весь Атлантический океан. – А он к нам вообще когда-нибудь приедет?
Натка, сидевшая рядом и собиравшая документы для получения лицензии архитектора, вздрогнула. Вопрос висел в воздухе с момента их возвращения из Испании, но они оба его тщательно обходили.
– Не знаю, Котенька. У Пауля там своя жизнь. Своя работа. Свой сын.
– Майкл? – Костя нахмурился. – А он хороший?
– Наверное. Пауль говорит, что он любит плавать и собирает модели поездов.
– Как я! – лицо Кости просияло. – Значит, мы сможем дружить!
Он говорил с такой простой, детской уверенностью, что у Натки сжалось сердце. Для него все было так ясно: есть хороший человек и его сын, который любит то же, что и он. Почему бы им не быть вместе? Взрослые сложности были ему неведомы.
Позже, когда Костя уснул, утомленный географическими открытиями, Натка села за компьютер. Она должна была отправить Паулю сканы последних документов для его консультации – он, как никто другой, умел структурировать информацию. Но пальцы замерли над клавиатурой. Вопрос сына звенел в голове.
Пауль позвонил сам, как будто почувствовав ее колебание.
– Документы готовы? – его голос звучал устало, но собранно.