Построй свой мост

Глава 9

Самолет из Барселоны во Франкфурт был полон загорелых, уставших от отдыха людей. Но Натка чувствовала себя иначе. Она не была уставшей. Она была… наполненной. Как сосуд, из которого не выпили, а, наоборот, долили живую воду. Она сидела у иллюминатора, глядя на проплывающие внизу облака, и ее рука интуитивно искала руку Пауля. Их пальцы сплелись – крепко, по-хозяйски, будто так и было всегда.

Костя спал, примостившись головой на ее плече, а Пауль читал медицинский журнал. В этой простой сцене была такая естественность, что Натка поймала себя на мысли: “А ведь это могла бы быть моя жизнь. Постоянно“. Мысль уже не пугала, а скорее интриговала, как сложная, но захватывающая архитектурная задача.

В аэропорту Франкфурта их встретила прохладная, влажная немецкая погода. Воздух пах асфальтом и выхлопными газами, а не морем и жасмином. Натка натянула куртку, и это простое движение словно вернуло ее в привычную кожу. Но кожа эта была уже иной – загорелой, помнящей ласки солнца и рук.

У выхода к такси они замерли в неловком молчании. Пришло время прощания. Пауль летел в Торонто через несколько часов.

– Я позвоню, как только приземлюсь, – сказал он, глядя на нее так, будто хотел запечатлеть каждую черту.

– Мы будем ждать, – кивнула она. И, не в силах сдержаться, добавила: – Скучать.

Он улыбнулся, и в его глазах вспыхнула та самая искорка, что зажигалась в испанские ночи.

– Это взаимно.

Он наклонился и поцеловал ее. Не долго, но достаточно, чтобы она снова почувствовала тот жар. Потом он присел перед Костей.

– Береги маму, капитан. И продолжай исследования. Жду отчета.

– Обязательно, – серьезно ответил Костя, и они пожали руки, как два взрослых договаривающихся мужчины.

Такси Натки тронулось. Она обернулась и увидела, как его фигура на тротуаре медленно уменьшается, пока не растворилась в толпе. В груди заныла знакомая пустота, но на этот раз ее не заполнял страх. Ее заполняла благодарность и тихая уверенность.

Дорога домой вдоль Мозеля показалась ей одновременно и знакомой, и новой. Да, это были те же самые замки на холмах, те же виноградники. Но теперь она смотрела на них глазами женщины, которая знала, что значит быть счастливой. И этот взгляд менял все.

– Мам, а мы еще поедем к морю? – прервал ее размышления Костя.

– Конечно, Котя. Это теперь наша традиция.

Когда она открыла дверь своей квартиры, ее встретил знакомый запах – старого дерева, краски и ее собственного жилья. Но что-то было иначе. Может быть, это была она сама.

Она подошла к окну. Мозель был серым и холодным. Но где-то там, за тысячу километров, горело испанское солнце. И теперь оно горело и внутри нее. Предстояло проверить, хватит ли этого внутреннего солнца, чтобы согреть ее немецкую реальность.

*******

Первый рабочий день начался с неожиданного открытия – чертежи на ее столе казались чужими. Линии, которые до отпуска были воплощением творческого замысла, теперь выглядели сухими и безжизненными. Натка взяла в руки карандаш, и пальцы сами потянулись не к строгим геометрическим формам, а к плавным, чувственным изгибам, напоминающим очертания бухт и холмов.

– О, с возвращением! – Симона обняла ее с обычной щедрой эмоциональностью. – Ты выглядишь… сияющей! Испанское солнце явно пошло на пользу.

– Спасибо, – улыбнулась Натка, чувствуя, как легкая краска заливает ее щеки. – Отпуск был… особенным.

– Это видно невооруженным глазом, – подмигнула Симона. – Даже Шамим сегодня удостоила тебя взглядом. Правда, как будто лимон разжевала.

Действительно, Шамим, проходя мимо, бросила на Натку короткий, оценивающий взгляд, в котором читалось что-то среднее между презрением и любопытством. Но сегодня это не задевало. Натка чувствовала себя слишком прочно стоящей на ногах, чтобы обращать внимание на подобные мелочи.

На планерке Йохан с энтузиазмом объявил о начале нового этапа в проекте набережной.

– Натали, как раз, кстати, ваше возвращение. Городской совет утвердил бюджет. Пора переходить к рабочему проектированию. Я хочу, чтобы вы возглавляли эту фазу.

Раньше такие слова вызвали бы у нее прилив адреналина и легкую панику. Сейчас же она просто кивнула, чувствуя спокойную уверенность.

– Конечно, Йохан. Я готова.

Вечером, разбирая рабочие бумаги, она почувствовала знакомое щемящее чувство – ностальгию по морю, по теплу, по его рукам на своей коже. Она взяла телефон, чтобы написать Паулю, но в этот момент экран засветился его именем. Видеозвонок.

– Привет, – его лицо на экране казалось уставшим, но глаза улыбались. – Как первый день?

– Странный, – призналась она. – Как будто я та же, но в другом измерении. Все узнаваемое, но под другим углом.

– Это нормально, – он сделал глоток кофе. – После сильных переживаний мир всегда кажется немного иным. Главное – не позволить ему вернуться в старое русло.

– А у тебя как? – спросила она, разглядывая знакомые очертания его кабинета на заднем плане.

– Обычный хаос. Три сложные операции, бумажная работа… Но теперь есть, о ком думать в перерывах. О тебе.

Они разговаривали недолго, но этот разговор стал мостом между двумя реальностями. Когда Натка положила телефон, то с удивлением обнаружила, что чертежи на столе уже не казались ей чужими. Они были вызовом. Возможностью вписать кусочек той, испанской, чувственной гармонии в строгие немецкие нормы и стандарты.

Она подошла к окну. На улице уже темнело, зажигались огни вдоль Мозеля. Где-то там был он. А здесь была она. И расстояние между ними вдруг показалось не пропастью, а пространством для роста.

*******

Прошла неделя. Рутина снова обволакивала ее привычными заботами – уроки с Костей, походы в магазин, рабочие встречи. Но что-то изменилось в самом качестве этой рутины. Она больше не была каторгой, а стала напоминать ритмичный танец, где Натка сама задавала темп.

Однажды вечером, проверяя домашнее задание Кости, она с удивлением обнаружила, что они не спорят из-за каждого слова. Мальчик стал спокойнее, увереннее. Сидя рядом, он вдруг сказал:

– Мам, а знаешь, мне в школе сегодня задали написать про самое яркое воспоминание лета. Я написал про ту бухту, где мы с Паулем считали волны.

– И что сказала учительница? – спросила Натка, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

– Сказала, что у меня богатая фантазия, – он гордо поднял подбородок. – А я ей ответил, что это не фантазия. Это правда.

В его словах не было вызова, лишь спокойная уверенность в своей правоте. И Натка поняла: он привез из Испании не просто загар, а частичку того ощущения – что мир больше, шире и прекраснее, чем кажется.

На работе ее новый подход начал приносить неожиданные плоды. Во время обсуждения дизайна одной из зон отдыха Шамим, как обычно, пыталась забраковать ее эскиз, ссылаясь на “несоответствие стандартам“.

– Это слишком авангардно для нашего города, – настаивала она.

Раньше Натка стала бы спорить, доказывать, нервничать. Теперь же она внимательно выслушала и спокойно ответила:

– Вы правы, это нетривиальное решение. Но именно поэтому оно и привлекло внимание заказчика. Давайте не отвергать его, а посмотрим, как можно адаптировать эти идеи под местные нормативы, сохранив свежесть.

Она говорила не как оппонент, а как партнер, предлагающий решение. Йохан, наблюдавший за дискуссией, одобрительно кивнул. Даже Шамим, кажется, была слегка ошарашена таким поворотом.

Вечером того же дня Пауль позвонил в необычно подавленном настроении. Сказал, что один из его маленьких пациентов после сложной операции столкнулся с осложнениями.

– Иногда, кажется, что мы боремся не с болезнью, а с самой природой, – сказал он, и в его голосе слышалась усталость, которую не скрыть даже через океан.

И Натка, слушая его, не стала предлагать банальных утешений. Вместо этого она рассказала о своем рабочем дне. О, еще одной, маленькой победе над Шамим, о словах Кости, о том, как вечерний свет падал на Мозель, окрашивая воду в цвет старого серебра.

– Спасибо, – сказал он после паузы. – Ты не представляешь, как важно сейчас услышать что-то простое и настоящее. Не выживание, а жизнь.

Они говорили недолго, но когда Натка положила трубку, то поняла: их отношения прошли еще один важный рубеж. Если раньше он был ее опорой, то теперь они стали опорой друг для друга. И это чувство взаимности, этой равноценности, было даже ценнее страсти испанских ночей.

Она подошла к окну. Ночь была по-осеннему темной, но где-то в глубине души по-прежнему теплилось то испанское солнце. И оно согревало не только ее, но и того, кто был так далеко. Возможно, в этом и заключалась настоящая любовь – не в бегстве от реальности, а в умении нести свет друг для друга, несмотря на расстояние и обстоятельства.

*******

Наступил октябрь. Воздух в долине Мозеля стал прозрачным и холодным, виноградники пламенели багрянцем, а по утрам на лугах лежал иней, похожий на сахарную пудру. Природа замирала в ожидании зимы, но внутри Натки продолжалось испанское лето.

Однажды субботним утром Костя, разбирая свой рюкзак, вдруг спросил:

– Мам, а Пауль теперь наш папа?

Натка, поливавшая герань на подоконнике, замерла. Самый страшный вопрос, наконец, прозвучал.

– Нет, Котя, – ответила она осторожно. – Он твой друг. И мой друг.

– А почему он не может быть папой? – настаивал мальчик. – Он хороший. И учит меня интересному.

– Быть папой – это не только учить интересному, – она поставила лейку и присела перед сыном. – Это каждый день помогать с уроками, болеть вместе по ночам, воспитывать. А Пауль далеко.

– Но он мог бы переехать, – не сдавался Костя. – Или мы к нему.

Сердце Натки сжалось. Детская логика была такой простой и такой безжалостной.

– Мир устроен сложнее, – она погладила его по волосам. – У Пауля там работа, его сын. А у нас здесь – наша жизнь, моя работа, твоя школа. Но знаешь что?

– Что?

– То, что он есть – уже большое счастье. Не все хорошие люди обязательно должны становиться папами. Иногда достаточно просто быть рядом. Даже если это “рядом“ – через океан.

Казалось, Костя не совсем понял, но удовлетворился ответом. Зато Натка после этого разговора не могла успокоиться. Детские слова задели ту самую струну, которая вибрировала в ней с момента возвращения – струну неопределенности.

Вечером они с Паулем говорили о будущем. Говорили осторожно, как бы ощупывая почву.

– Я подал документы на развод, – сообщил он. – Процесс запущен.

– Это хорошо, – тихо ответила она.

– А ты? – спросил он после паузы. – Как твои планы с лицензией?

– Собираю документы. Йохан обещал помочь с рекомендацией.

Наступило молчание. Оба понимали – они стоят на пороге. За этим порогом начиналась территория решений. Но ни один не решался сделать первый шаг.

– Знаешь, – сказала Натка, глядя на свое отражение в темном окне, – я сегодня поняла, что не готова никуда переезжать. Я только начала строить здесь свою жизнь. По кирпичику.

– Я понимаю, – его голос прозвучал спокойно. – И не прошу тебя об этом. Я просто хочу быть частью этой жизни. Какой бы она ни была.

На следующее утро Натка пошла в свой сад. Осенние заморозки побили последние цветы, но земля еще дышала теплом. Она собрала сухие стебли, подрезала кусты и вдруг увидела нечто удивительное – на яблоньке, которую они посадили с Костей весной, красовались два маленьких, но настоящих яблочка.

Она позвала сына, и они вместе сняли урожай – два румяных яблока, холодных и ароматных.

– Мы их вырастили! – восторженно кричал Костя.

– Да, – улыбалась Натка. – Мы их вырастили.

В этот момент она поняла простую истину. Не нужно было выбирать между берегами – немецким и канадским. Нужно было просто продолжать растить свой сад. Свою жизнь. А любовь… Любовь была как солнце – оно светило одинаково на оба берега. И если два дерева растут в разных местах, но под одним солнцем – разве они не могут быть частью одного сада?

Вечером она отправила Паулю фотографию – Костя, сияющий, с яблоками в обеих руках. И написала всего три слова: “Наш первый урожай“.

Ответ пришел почти мгновенно: “Я так горжусь вами. Обоими“.

И в этих простых словах было все – и любовь, и уважение, и обещание. Обещание быть рядом, несмотря на океаны, несмотря на границы, несмотря на всю сложность этого мира.

Глава 10

Первым предвестником надвигающейся бури стал звонок от Нины. Голос ее звучал сдавленно, будто она говорила, закусив губу.

– Что случилось?

– Не про твоего бывшего, про другого. Твоего канадца.

Сердце Натки пропустило удар, потом забилось с бешеной частотой.

– С Паулем? Что с ним? Он жив? – вырвалось у нее, и она тут же почувствовала стыд за эту панику.

– Жив-жив, не волнуйся так. Дело… в его прошлом. Ты же помнишь, я тебе говорила, что у меня тут знакомая в русской общине в Торонто? Так вот, она мне скинула ссылку. Статья в местном медицинском журнале. Про этику в трансплантологии.

Натка медленно опустилась на стул. В ушах зазвенело.

– И что там? – голос ее прозвучал чужим, плоским.

– Там… упоминается его имя. В связи с программой забора органов у несовершеннолетних беженцев из Латинской Америки. Говорят, он был одним из хирургов. Наташ, я не знаю, правда, это или нет, но…

Но Нина не договорила. Она не знала, что в этот самый момент Натка смотрела на экран своего ноутбука. Пауль прислал ей ссылку на ту же самую статью. За минуту до звонка Нины.

Сообщение было коротким: “Натали. Нам нужно поговорить. Позвони, когда сможешь. Это важно“.

Статья пестрела сухими медицинскими терминами, но суть была ясна: группа канадских хирургов, включая П. Кристофа, участвовала в спорной программе, используя органы детей из латиноамериканских стран с сомнительным юридическим статусом. Все – якобы с согласия родителей и по всем правилам. Но журналисты задавались вопросом: могли ли эти люди, бежавшие от нищеты и войны, по-настоящему дать добровольное согласие?

Натка сидела, не двигаясь. Испанское солнце в ее груди погасло, словно его задули резким порывом ледяного ветра. Тот самый мужчина, чьи руки так нежно касались ее кожи, чьи слова становились опорой… Он мог быть причастен к этому. К торговле органами. Детскими органами.

Она представила испуганные лица маленьких латиноамериканцев. И тут же – лицо Кости. Ее сына.

Дрожащими пальцами она набрала номер Пауля. Он ответил почти мгновенно.

– Ты прочла статью? – его голос был хриплым, уставшим.

– Да, – односложно бросила она. – Это правда?

На той стороне повисла тяжелая пауза.

– Не вся, – наконец сказал он. – Но… да. Я участвовал в той программе. Пять лет назад.

Его признание ударило ее с новой силой. Хуже, чем сама статья.

– Натали, я… Я не оправдываюсь. Я пытаюсь объяснить. С тех пор я ушел из этой программы. Это мучает меня каждый день.

Но она уже не слушала. Она тихо положила трубку, не прощаясь.

*******

Телефон лежал на столе, экран погас, но статья продолжала гореть у неё перед глазами. Натка сидела неподвижно, чувствуя, как что-то холодное и тяжёлое оседает в груди, выдавливая воздух.

Программа забора органов у несовершеннолетних беженцев из Латинской Америки.

Она закрыла глаза, и перед ней тут же возникли лица. Не канадских детей, которым Пауль спасал жизни. А те, другие. Латиноамериканские мальчики и девочки с тёмными глазами, полными страха. Дети, таких же беженцев, как она. Дети, которых, возможно, украли. Или купили за горсть долларов у отчаявшихся родителей.

Её вырвало. Она едва успела добежать до раковины и ее вырвало.

Костя спал в соседней комнате, и она зажала рот ладонью, чтобы не разбудить его. Но тело сотрясала судорога за судорогой – будто организм физически отвергал эту страшную информацию, пытался вытолкнуть её наружу вместе с содержимым желудка.

Когда приступ прошёл, она села на пол, ноги не держали, прислонившись спиной к холодному кафелю, и позволила себе заплакать. Тихо, без всхлипов, просто слёзы текли по щекам, а в голове крутилась одна мысль: “Как я могла не знать?“

Она доверилась ему. Впустила его в свою жизнь, в жизнь Кости. Позволила себе мечтать. И всё это время он…

Нет. Она одёрнула себя. Не сейчас. Нельзя. Сначала надо понять.

*******

На следующий день Натка не пошла на работу. Написала Йохану короткое сообщение: “Плохо себя чувствую. Буду завтра“. Это не было ложью – её действительно тошнило от одной мысли о том, что предстоит.

Костю она отправила в школу как обычно, натянув на лицо привычную маску спокойствия. Но когда за ним закрылась дверь, маска треснула.

Она села за ноутбук и начала искать.

Статья за статьёй. Расследование за расследованием. Она читала всё подряд – и официальные заявления министерства здравоохранения Канады, и журналистские разоблачения, и свидетельства родителей из Гватемалы и Сальвадора, чьи дети бесследно исчезли.

“Нам сказали, что это временно. Что ребёнка заберут на лечение в США, а потом вернут. Мы подписали бумаги, не понимая, что написано. А потом… потом нам сказали, что он умер. Но тела нам не отдали“.

Руки Натки дрожали так, что она едва могла держать мышь.

Она нашла список хирургов, участвовавших в программе. Имя Пауля было там. П. Кристоф, трансплантолог, больница Святого Михаила, Торонто.

Программу закрыли пять лет назад после скандала. Официальное расследование не нашло состава преступления – все документы были в порядке, согласие родителей получено. Но журналисты копали глубже. И там, в глубине, была грязь. Посредники, фальшивые НКО, родители, которых обманули или запугали.

А хирурги? Хирурги, по версии следствия, “действовали добросовестно, полагаясь на предоставленные документы“.

Натка захлопнула ноутбук и уставилась в стену.

Добросовестно.

Он не был монстром, выкрадывающим детей в тёмном переулке. Он был частью системы. Частью холодной, бюрократической машины, которая перемалывала жизни и выплёвывала справки с печатями.

И это было… хуже.

Потому что он знал. Наверное. Он не мог не знать. Умный, образованный человек, работающий с беженцами – он должен был задаться вопросом: откуда берутся эти органы? Почему все доноры – из беднейших стран Латинской Америки? Почему документы выглядят слишком идеально для людей, бегущих от войны и нищеты?

Но он не спрашивал. Потому что ему было удобно не спрашивать.

*******

Вечером Пауль позвонил в восьмой раз за день. Натка смотрела, как его имя мигает на экране, и не отвечала.

Наконец пришло сообщение:

“Натали, пожалуйста. Я знаю, что ты прочла. Дай мне шанс объяснить. Не по телефону. Лицом к лицу. Я прилечу. Завтра, если нужно. Только не молчи“.

Она ответила через час. Коротко:

“Объясни сейчас. По видео. Я не хочу видеть твоё лицо вживую, пока не услышу правду“.

Он позвонил через три минуты.

Она включила камеру, но сама смотрела не на экран, а в сторону. Не могла. Боялась, что если посмотрит ему в глаза, то сломается – или простит слишком быстро, или возненавидит окончательно.

– Натали, – его голос был хриплым, будто он не спал всю ночь. – Я не знаю, с чего начать.

– Начни с правды, – холодно бросила она. – Ты брал органы у детей-беженцев. Да или нет?

Пауза.

– Да.

Слово упало, как камень в колодец.

– Но, – продолжил он, и она услышала, как он с трудом подбирает слова, – я не брал. Я пересаживал. Я был хирургом. Ко мне поступали органы через официальные каналы. С документами. С согласием родителей или опекунов. Я… я делал операции. Спасал жизни канадских детей.

– А те дети? – голос Натки дрогнул, но она не дала ему сорваться. – Латиноамериканские. Они для тебя были просто… материалом?

– Нет! – резко ответил он, и в его тоне впервые за разговор прорвалась эмоция. – Нет, Натали. Я… Господи, как это объяснить…

Он замолчал, и она увидела, как он провёл ладонями по лицу – жест отчаяния.

– Я был идиотом, – тихо сказал он, наконец. – Я был молодым, амбициозным хирургом, который хотел спасать жизни. И когда мне предложили участвовать в этой программе, я видел только одно: умирающих детей передо мной и возможность их спасти. Документы были в порядке. Меня уверили, что все законно. И я… я хотел верить. Потому что иначе пришлось бы признать, что я – часть чего-то ужасного.

Натка молчала. Она слушала, но внутри у неё всё кипело.

– А когда ты узнал? – спросила она. – Когда ты понял, что документы – фальшивка? Что родителей обманули? Что дети…

Она не договорила. Не могла.

– Когда начались расследования, – честно ответил он. – Пять лет назад. Я… я не мог в это поверить. Думал, что это журналистская шумиха. Но потом увидел документы. Показания. И понял, что был слепым. Или хотел быть слепым.

Он посмотрел прямо в камеру, и Натка против воли подняла взгляд на экран. Его лицо было бледным, измождённым.

– Я ушёл из программы в тот же день. Дал показания следствию. Сотрудничал со всеми расследованиями. Но это… это не отменяет того, что я сделал. Или не сделал. Я не задал правильных вопросов. Я не копал глубже. Я прятался за бумагами и думал, что раз всё легально, значит, всё правильно.

Он сделал паузу.

– И с тех пор это мучает меня каждый день. Каждую ночь. Я вижу их лица. Тех детей. Я не знаю их имён. Но я знаю, что где-то там, в Гватемале или Сальвадоре, есть родители, которые потеряли своих детей. И я… я был частью этого.

Натка слушала, и что-то внутри неё медленно сдвигалось. Не прощение. Ещё нет. Но… понимание.

Она видела перед собой не монстра. Она видела человека, совершившего страшную ошибку. Человека, который прятался за системой, за бумагами, за удобной ложью – пока правда не врезалась в него, как товарный поезд.

– Почему ты мне не рассказал? – тихо спросила она. – Раньше. До того, как я узнала из этой чёртовой статьи.

Он закрыл глаза.

– Потому что боялся. Боялся, что ты уйдёшь. Что посмотришь на меня так, как смотришь сейчас. Я… я хотел быть для тебя тем, кем я стал после. Не тем, кем был тогда.

– Но ты был им, – жёстко сказала Натка. – И это часть тебя. Ты не можешь просто отрезать прошлое и притвориться, что его не было.

– Я знаю.

Они молчали. Долго.

– Натали, – наконец прервал тишину Пауль. – Я не прошу тебя простить меня прямо сейчас. Я не прошу забыть. Я прошу… дать мне шанс доказать, что я больше не тот человек. Что я изменился. Что я…

– Стоп, – перебила она. – Не надо. Не надо мне доказывать. Мне надо… время. Мне надо подумать.

Она посмотрела на него в последний раз.

– Я не знаю, смогу ли я это переварить, Пауль. Ты для меня был… опорой. Человеком, который понимает, что значит бороться за тех, кого любишь. А теперь я узнаю, что ты когда-то… закрывал глаза, пока другие дети умирали ради твоих пациентов.