Клуб разбитых сердец

Глава 6

Чтобы чувствовать себя хорошо, Шанель Деверю требовалось всегда одеваться элегантно, где бы она ни была. Ради этого она тратила уйму времени на изучение моды и преуспела на этом поприще настолько, что с первого взгляда угадывала руку сколь-нибудь известного модельера. Любила она также заниматься покупками. Бывало, целый день потратит только на то, чтобы перейти из «Найман-Маркуса» к «Иву Манену», а оттуда в модную лавку неподалеку от «Мишн Долорес», которую обнаружила совершенно случайно, и все затем лишь, чтобы найти какую-нибудь мелочь – пояс, колготки, иногда просто пуговицу, – идущую к основному костюму.

А случалось, и вообще ничего не покупала, просто наслаждалась самим процессом хождения по магазинам. Она и с Жаком Деверю разводилась потому, в частности, что тот урезал ее расходы на одежду, заявив, что она его по миру пустит своими капризами. Утверждение дикое. На самом деле покупки она совершала в высшей степени осмотрительно, покупала Порой так дешево, что друзья от зависти с ума бы сошли, если бы, конечно, с нее сталось рассказывать им, что она не гнушается и магазинами, где вещи продаются со скидкой, и даже оптовыми складами.

Вот Шанель движется вдоль прилавков, вытаскивает из кучи, словно наугад, блузку, либо платье, либо юбку, и нате вам премилая вещица, есть на ней марка шикарного магазина или нет. Условие только одно: все должно быть высшего качества, и все должно быть практично.

– Вот этого, – говорила она своей дочери Ферн, – Жак как раз и не может понять. Нет у меня никаких капризов.

Уверена, что его мать тратит на одежду в четыре раза больше, чем я.

– Да, но тратит-то она свои собственные, – откликалась Ферн, получая в ответ не слишком-то «материнский» взгляд.

Ферн, которой исполнилось уже семнадцать, была плодом первого брака Шанель и самим своим существованием напоминала о старой промашке.

Шанель было шестнадцать, когда она сбежала с инструктором по конному спорту в средней школе, где тогда училась.

Абдул был строен и высок; его карие глаза были глубокими, как колодец, а выглядел он в своем тесно обтягивающем тело жокейском костюме и кожаных сапогах прямо как сын арабского шейха, за какового себя и выдавал. Они предавались любви ночами, прямо на полу в конюшне, и любовником он был таким страстным, и клятвы верности звучали так убедительно, что в конце концов она сбежала с ним в Рино, где они и поженились.

Беда только в том, что оба они лгали друг другу.

Он считал, поверив ей, что у Шанель есть собственное состояние, а Шанель была уверена, что Абдул происходит из знатного арабского рода – просто переживает трудную полосу жизни. К тому же она не сомневалась, что в постели он всегда будет на высоте. Она ошиблась в обоих случаях. Быстро обнаружилось, что он вообще никакой не араб – настоящее его имя Альберто Росселини, и родился он в Йонкерсе, штат Нью-Йорк, в семье мусорщика.

Это еще можно было пережить, если бы не перемены в постели. Когда стало ясно, что овдовевший отец Шанель, до тех пор потакавший всем ее капризам, не собирается накачивать деньгами своего безродного зятя, медовый месяц кончился. Инструктор по конному спорту не только обманул ее, он еще и выдохся как любовник, ибо сексуальные претензии сластолюбивой женушки оказались для него чрезмерными. Вот Шанель и бросила Эла Росселини (он же Абдул Хассан) и с неприличной поспешностью вернулась домой. И все бы ничего, но тут обнаружилось, что вся эта эскапада оставила о себе память в виде живого сувенира. Об аборте отец и слышать не хотел, так что через несколько месяцев на свет появилась Ферн. И пристала к Шанель на всю жизнь, как репей.

Ко всему прочему вскоре после рождения Ферн отец ввязался в какую-то биржевую авантюру и потерял почти все, что имел. Таким образом, Шанель, имевшая все основания рассчитывать на безбедную жизнь, в одночасье стала чуть ли не нищей, к тому же матерью с нежеланным младенцем на руках.

Когда малышке исполнилось два месяца, Шанель вернулась в школу, оставив Ферн со своим отцом. Вообще-то ее собрались было исключить за этот побег, но отец пригрозил школьной администрации судебным процессом, заявив, что следует более внимательно подбирать кадры. А когда он сказал, что уже говорил с адвокатом, начальство сменило гнев на милость; правда, стипендии на последние два года Шанель все же лишили.

Не стать в школе парией Шанель помогли ее исключительно острый язычок и умение постоять за себя, хотя за глаза косточки ей всячески перемывали. Тяжело было, конечно, ощущать, что так называемые подружки смакуют твое грехопадение, но Шанель выдержала, делая вид, что ей наплевать.

Через два года она получила диплом и, закрывая за собой двери школы, поклялась, что заставит своих мучителей сполна расплатиться за все издевательства, пусть на это всю жизнь придется потратить.

И вот теперь как будто становилось ясно, что и впрямь на это могут уйти все отведенные ей Господом сроки. В двадцать один год, вскоре после смерти отца от инфаркта, она вышла за Жака Деверю, ошибочно решив, что громкое имя соответствует материальному преуспеянию избранника. Внушительный особняк на Пасифик-Хайтс, принадлежавший семье еще до землетрясения и пожара 1906 года, великосветский круг, в котором вращались Жак с матерью, – все это сбило Шанель с толку.

Она долго водила его за нос, наконец позволила, после изнурительной осады, затащить себя в постель, а через два месяца произошло венчание в старой церкви Святой Марии, за которым последовал прием с большим наплывом именитых гостей, что нашло свое отражение в светской хронике.

Но вскоре выяснилось, что Шанель ошиблась снова. Во-первых, Жак был далеко не богат, во всяком случае, не так богат, как она думала, а главное, он оказался скуп, как Гобсек.

Вытянуть из него деньги стоило колоссальных усилий, и лишь то обстоятельство, что имя Деверю открывало доступ в высшее общество Сан-Франциско, удерживало ее до поры до времени от развода.

Но теперь он зашел слишком далеко. За последний год с ним вообще невозможно стало иметь дело, а недавно Жак заявил, что урезает ее содержание до четко определенных границ и, более того, настаивает, чтобы она прекратила свои выходы в свет.

Спорить Шанель не стала. Какой толк возражать ничтожеству, да еще и упрямому, как осел. Она просто круто повернулась и направилась прямиком к телефону звонить Арнольду Уотерфорду, адвокату, который вел ее первый бракоразводный процесс.

Вот так и оказалась она в свои тридцать четыре года в приемной Арнольда Уотерфорда, вооруженная длинным перечнем претензий к Жаку Деверю. Как это доченька назвала ее, услышав о разводе? Вечной неудачницей? Ну что ж, когда у Ферн появится новый отчим, не только богач, но и по-настоящему светский человек со связями, она еще поблагодарит мать.

Шанель беспокойно поерзала и бросила взгляд на золотые часики. Уже почти двенадцать, где же он, черт возьми? Ведь она сказала секретарше, что в час у нее другая встреча – что было не правдой – и что она устала ждать, что было правдой.

Эта дамочка, пародия на женщину, только плечами пожимает.

– Наверняка мистер Уотерфорд будет с минуты на минуту, – чопорно сказала она, когда Шанель подошла во второй раз. – Видимо, его задерживают какие-то важные дела, обычно он исключительно пунктуален.

Заскучав от чтения старого выпуска «Архитектурного обозрения», Шанель отложила в сторону журнал и поочередно оглядела женщин, собравшихся в приемной. Рыжая с этой сумасшедшей прической ее совершенно не заинтересовала, Дешевка – таков был ее приговор. Две другие уже были здесь, когда она пришла, и, похоже, изнывали от нетерпения. Будь та, что сидит слева, постарше, можно было бы подумать, что сна бредет в арьергарде молодежной революции, – выгоревшие, развевающиеся волосы, да и одежда под стать. Похоже, у нее менструация. Одежда, впрочем, дорогая, только явно из сундука либо в лавке старьевщика куплена. И все-таки в этой женщине что-то было – чувствуется, что она не из простых.

И лицо знакомое, где она могла ее видеть?

Другая, в пиджаке от «Брукс бразерс», юбке из шотландки и сапогах, выглядела совершенно иначе. Симпатичная, совсем еще молодая. Пожалуй, фунтов десять лишнего веса, но зубы и густые блестящие волосы – просто загляденье.

Была бы настоящей красавицей, если бы занималась своей внешностью.

Не мой круг, решила Шанель и переключила внимание на вновь прибывшую, которая как раз усаживалась рядом. Типичная жительница предместья. Туфли-лодочки, которые всем своим видом словно бы кричат: «для городских улиц», наверное, куплены в «Мейсиз», оттуда же и пальто из поддельного кашемира. С другой стороны, кожаная сумка стоит наверняка больше, чем все остальное вместе взятое. Подарок, решила Шанель. Рождественский подарок, какой дарят жене, если муж попадется в руки какому-нибудь оборотистому продавцу.

Шанель почувствовала, что ее тоже рассматривают, и машинально улыбнулась. Соседка улыбнулась в ответ, но как-то странно, только нижней половиной лица. Ей больно, бедняжке по-настоящему больно, подумала Шанель, испытывая редко посещавшее ее чувство сострадания.

– Вам на какое время назначено? – участливо спросила она.

– На половину двенадцатого. Секретарша говорит, что вы все впереди меня.

– Если он не появится сию минуту, мне лично придется уйти, – пожала плечами Шанель.

– А вы… – Женщина смущенно замолкла. – Впрочем, извините, это не мое дело.

– Да чего там, все мы здесь по одному и тому же делу.

Так что нечего стесняться. Это у вас впервые?

– Ив последний раз. – Лицо у соседки вытянулось.

– Ну, у меня это второй развод, но в монастырь я не собираюсь. Вообще-то говоря, у меня уже… – Шанель недоговорила, скосив взгляд на женщину, которую она мысленно обозвала Дитя Цветов. Ну конечно! Ее зовут Ариэль… Ариэль как ее там. Они однажды виделись на благотворительном обеде. Та пришла в сопровождении Лэйрда Фермента, который представил ее, кажется, как кузину. Замужем за психиатром и, судя по всему, разводится. Неудивительно, что она странно одета. Когда у тебя, как у всех Ферментов, денег куры не клюют, можно хоть в дерюгу облачиться, никто и бровью не поведет.

– У вас уже?.. – вернула ее к оборванному разговору соседка.

– Не важно, – вежливо улыбнулась Шанель. – Наверное, нам пора познакомиться. Меня зовут Шанель Деверю.

– Стефани Корнуолл. У вас чудесное имя.

Голос ее звучал сдавленно, и Шанель внезапно почувствовала раздражение.

– Да бросьте вы переживать, – отрывисто сказала она. – Развод надо воспринимать спокойно, как вещь вполне естественную – Боюсь, не получится. Мне кажется, это самое страшное, что у меня было в жизни.

– А почему бы не подойти к этому с другой стороны?

Почему бы не сказать себе: у меня появляется шанс начать все сначала? И кто знает, как все обернется.

– Это верно. Кто знает, как все обернется, – уныло откликнулась Стефани Шанель заметила, что дамы, сидевшие в мягких креслах, перестали болтать и прислушиваются к ним. Она воспользовалась этим, чтобы втянуть в беседу кузину Лэйрда.

– Слушайте, а мы вроде знакомы, – оживленно затараторила она. – Вы ведь кузина Лэйрда Фермонта, верно?

– Да, но разве… Точно, мы виделись на этом жутком… – Она вспыхнула и замолкла.

– Да, действительно, кошмарная была тусовка. И блюда несъедобные, и речи эти тягучие. Если б не благотворительность, ноги моей там не было бы. Помню, я еще тогда хотела с вами поближе познакомиться, да разве в такой толчее поговоришь!

– Куда там. Ненавижу толпу. Алекс говорит… – Внезапно Ариэль сникла, на глазах у нее появились слезы.

– Алекс – это ваш муж? – спросила темноволосая.

– Да. Он говорит, что надо появляться на людях, но дело всегда кончается тем, что я забиваюсь куда-нибудь в угол и мечтаю, когда же наконец можно будет вернуться домой.

Алекс – другое дело, он хорошо себя чувствует в обществе, умеет буквально в нескольких словах сказать так много, и ему даже голос не приходится повышать, чтобы услышали…

– А я на вашей стороне, – вздохнула Стефани Корнуолл. – Не люблю всякие там вечеринки-коктейли.

– А я – университетские чаепития, – сочувственно улыбнувшись, подхватила женщина, сидевшая рядом с Ариэль. – Мой муж работает в Стэнфорде, он профессор социологии. Порой мне кажется, что на очередных женских посиделках я просто умру.

– Но теперь-то вы от них свободны? – заметила Шанель, явно недовольная тем, что в их тет-а-тет с кузиной Лэйрда кто-то вмешивается.

– Ну да, если только… – Дженис резко оборвала себя.

– Ясно, ясно, понимаю, что вы имеете в виду. Вообще-то говоря, я не…

Ее прервала секретарша:

– Извините, но только что звонил мистер Уотерфорд. – Из-под шиньона у нее показались пряди волос мышиного цвета, и она неловко пыталась вернуть их на место. – Он попал в аварию.

Услышав испуганное восклицание Дженис Мурхаус, секретарша поспешно добавила – Нет-нет ничего страшного, миссис Мурхаус Но врачи говорят, что лучше бы ему провести день в больнице. Надо убедиться, что нет сотрясения мозга. Он предлагает перенести свидание со всеми вами на другой день, если можно, на субботу, потому что как раз сейчас у него масса дел.

Не ожидая ответа, секретарша поспешно удалилась.

В приемной повисло молчание. Шанель думала, как бы продолжить разговор с Ариэль, но тут вмешалась жена профессора.

– У меня замечательная идея, – бодро заявила она, что, учитывая обстоятельства, показалось Шанель совершенно неуместным. – Раз скоро никто из нас еще не обедал, почему бы не продолжить беседу за столом? У меня все равно заказан столик на половину первого в университетском клубе. Буду счастлива, если вы присоединитесь. Разумеется, плачу я.

Глава 7

Едва переступив порог роскошно обставленной приемной Арнольда Уотерфорда, Глори почувствовала себя не в своей тарелке и так и не смогла избавиться от этого ощущения. Хотя никто из уже находившихся там женщин не обратил на нее внимания, по крайней мере сначала, она была уверена, что в душе они подсмеиваются, как это ей хватило наглости обратиться к такому знаменитому адвокату. Потому с таким трудом и скрыла она удивление, когда выяснилось, что приглашение Дженис пообедать вместе распространяется и на нее.

Именно это удивление, а также природное любопытство заставили ее присоединиться к компании. Но к тому времени, как они добрались до места назначения – это было побитое временем здание из мрамора и гранита в двух кварталах от адвокатской конторы, – Глори уже спрашивала себя, а что, собственно, ей здесь нужно. Впрочем, даже и сейчас можно было бы найти какой-нибудь предлог и удалиться, если бы не всегдашнее упрямство.

– Упряма, как косоглазый мул, – говаривала в таких случаях бабка, которая перебралась в Калифорнию из Арканзаса в годы Великой депрессии.

– Тупица чертова, – подхватывала мать, и если Глори не отскакивала вовремя, то для убедительности следовала увесистая оплеуха.

Именно упрямство позволило Глори вопреки всем обстоятельствам поступить в престижную, почти на уровне колледжа, школу, чем она втайне гордилась. Будь у нее в голове такая же труха, как у сестер, она до сих пор глотала бы дерьмо, которым ее потчевал Бадди. Но вместе с тем из того же самого упрямства Глори заставила Бадди жениться, когда выяснилось, что она беременна.

Не то чтобы он потерял к ней интерес, когда она сказала ему, что ждет ребенка, – как бешеный, набрасывался, едва случай подворачивался. Но это не мешало ему уговаривать ее сделать аборт, а когда Глори заявила, что ни за что не станет убийцей собственного ребенка, попытался было заставить подписать договор с одним из тех учреждений, что находят для нежеланных младенцев приемных родителей.

Ко всему прочему он непрестанно пилил ее, что надо же, мол, быть такой идиоткой, чтобы не предохраняться, а когда она говорила, что ребенка делают двое и что можно было бы пользоваться презервативом, он только плечами пожимал – О таких вещах должны думать девушки. Однажды она взорвалась и пригрозила судом, который докажет, что отец – он.

Скандал мог получиться изрядный, поскольку в контракте, который Бадди подписал со спортивным клубом, был специальный пункт, касающийся нравственности, так что в конце концов Бадди пришлось сдаться и жениться на ней.

– Короче, во всей этой чертовой истории она виновата ничуть не меньше, чем он. Впрочем, теперь это прошлогодний снег. Ребенок родился мертвым, а Глори получила урок. В следующий раз, когда всерьез придется иметь дело с мужчиной, головой будет думать, а не задницей.

Ну а пока она ни за что не позволит этой компании чопорных дам вывести ее из себя. Глори с удовольствием припомнила, как быстро поставила секретаршу на место. Да, это ей тоже дано от рождения. Славненькая – так отзывался о ней один из учителей. Двуличная – так говорили в семье, может, потому, что она уже давно оставила всякие попытки быть славной с домашними.

Но посторонних она всегда могла очаровать, если хотела.

Собственно, доказала это Глори еще в школе, когда ее избрали самой популярной ученицей второго года обучения. Избрали, между прочим, те же мальчишки и девчонки, что всего год назад так безжалостно потешались над ней. Только сама Глори знала, чего стоит постоянно улыбаться, шутить и прикидываться, будто не слышишь и не видишь, как издеваются над твоим костюмом, рыжими волосами и манерой говорить.

И уж коль скоро она приняла это приглашение на обед, надо пройти этот путь до конца. А там, чем черт не шутит, может, и польза какая-нибудь будет.

Вслед за другими Глори прошла через тяжелую дверь со скромной медной табличкой «Университетский клуб»; дверь была такая старая, что вся ее лакированная поверхность покрылась паутиной крохотных трещинок. Оглядывая гигантский полуосвещенный вестибюль, Глори вновь испытала сильное желание повернуться и уйти.

Снаружи университетский клуб ничем не отличался от тысячи других подобных ему зданий, построенных еще до землетрясения, обыкновенный камень, разве что мрамора много да и в состоянии не лучшем пребывает. Но изнутри, ничего не скажешь, настоящий класс. Да, «класс» – самое точное слово.

Пусть медные ручки потерты, а коричневая кожа на диванах и стульях поцарапана, но выцветшие ковры – настоящий Восток, а картины маслом, развешанные на стенах, старинные, как в музее Де Янга.

Столики в ресторане, примыкавшем прямо к вестибюлю, были покрыты белоснежными, из чистого льна, скатертями, приборы из серебра с орнаментом, в вазах свежие цветы, а на пожилых официантах гладко отутюженные сюртуки: все в точности подпадает под определение «Класс». Именно – с большой буквы.

Когда-нибудь у Глори самой все это будет, потому она так внимательно и разглядывала всех этих дам. Ту, что звали Ариэль, с длинными развевающимися волосами, в помятом и слишком свободном платье, Глори сразу отвергла. Ничего особенного, тринадцать на дюжину. Но что касается блондинки – Шанель, как там ее – Боже мой, чего бы только Глори не дала, чтобы выглядеть так же!

Две оставшиеся, Дженис и Стефани, особо сильного впечатления на нее не произвели. По дороге они вспоминали какой-то концерт, на котором оказались вместе, не то чтобы отсекая тем самым остальных, но и не приглашая к беседе.

Правда, Дженис, жена профессора, тоже выглядела стильно, хотя и иначе, чем Шанель. Интересно, сколько могут стоить эти юбка-шотландка и вязаный берет? Ну и, наконец, Стефани. Пожалуй, из всех она самая миловидная, но прическа – точь-в-точь, как в студенческом ежегоднике издания 1970 года, а костюм, как у матроны. Вот именно. Как у матроны – точное слово.

Удивительно, что Шанель выказывает такое расположение к Ариэль. Еще по дороге к столику стало очевидно, как ей хочется разговорить ее и как трудно это ей дается. Пусть спросит у Глори, она сразу же сказала бы, что ничего и не получится, разве не видно, что с бедняжкой что-то не так – то ли она в прострации, то ли транквилизаторов наглоталась.

Подошел официант, на вид не менее старинный, чем само здание. Глори вслед за Шанель заказала салат, но в отличие от нее попросила приправу. Может, еда эта и благородная, и утонченная, и какая хотите, но без майонеза или какой-нибудь еще приправы на вкус – просто дерьмо.

Глори так и подпрыгнула от удивления, когда Шанель, оставив тщетные попытки вывести из полусонного состояния Ариэль повернулась к ней:

– Как видите, я слежу за калориями.

– Вижу и не понимаю, к чему вам это, – откликнулась Глори. – Полнота вам вроде не грозит. Что до меня, то все то, что попадает в рот, прямиком откладывается в бедрах. Боюсь, к сорока я буду похожа на бочонок.

– Отчего бы вам не заняться упражнениями? – вступила в разговор профессорская жена. – От сладкого я отказаться не могу, вот и приходится ходить в гимнастический зал три раза в неделю. Я подсчитала: если освободиться от пятисот калорий, можно смело есть на ужин десерт.

Не зная, надо ли расхохотаться, либо лучше оставаться серьезной, Глори ограничилась улыбкой.

– Мне нравится ваше имя, оно такое необычное, – продолжала Дженис. – Мое меня никогда не вдохновляло, неподходящее какое-то. «Дженис» ассоциируется с оборочками да бантиками, а все это я ненавижу. – Дженис замолчала на полуслове, подошел официант с заказанной ею бутылкой шабли.

Глори бросила на нее подозрительный взгляд. Да что, черт возьми, происходит с этой женщиной? Замечание насчет оборок в высшей степени неуместно: у Ариэль вокруг шеи и запястий больше оборок, чем у жабы бородавок. А сейчас у этой бедняги вид такой, будто ей хочется залезть под стол.

– Ну а мне мое имя вовсе не по душе, – сухо заметила Глори. – Морнинг Глори Брауни – бред какой-то. Не иначе моей старушке добрая бутылка понадобилась, чтобы додуматься до такого.

– А я своим именем довольна. Моя мать работала у Шанель. – Поймав непонимающий взгляд Глори, она пояснила:

– Ну знаете, Коко Шанель, модельерша. По-моему, в этом имени что-то есть.

– А меня назвали в честь тетки, – сказала Стефани. – Она удачно вышла замуж, и мои родители решили, что, может, тетушка завещает наследство тезке… – Стефани умолкла и покачала головой. – Что это я разболталась, ведь я никому, даже Дэвиду, этого раньше не говорила.

К удивлению Глори, глаза ее заблестели, хоть голос оставался совершенно ровным. Она изо всех сил принялась тереть веки, но все равно слезинки скатывались одна за другой.

– Извините, – хрипло сказала она. – Наверное, я выгляжу полной идиоткой.

– Ну и что? – отрывисто бросила Шанель. – Все равно мы тут друг друга совершенно не знаем, как говорится, синдром случайного попутчика. На мой взгляд, это куда лучше, чем утомлять долгими воспоминаниями друзей.

– Совершенно верно, – кивнула Дженис. – Нам всем бывает нужно время от времени излить душу кому-нибудь постороннему. Наверное, поэтому так популярны сделались группы доверия.

Она замолчала, словно ожидая ответной реплики, затем продолжила:

– Знаете, вот что Мне только что пришло в голову. Мы ведь все в одной лодке, верно? И нам всем не терпится покончить со старой жизнью. Так почему бы нам не…

– Полагаю, вы хотели предложить, чтобы все мы объединились и образовали группу поддержки, так? – спросила Шанель. – Действительно, смелая идея. Кажется, такие группы обычно возглавляет психолог или опытный консультант. А что нам мешает, – она снова остановилась взглядом на Ариэль, – время от времени встречаться за обедом? Терять-то нечего.

– Вы хотите сказать, встречаться и рассказывать друг другу, отчего не задалась семейная жизнь? – У Стефани собрались морщины на лбу. – Нет, это не для меня. Слишком тяжело.