Повесь луну. История Салли, которая берет судьбу в свои руки

Джону. Когда я заблудилась, он помог мне найти дорогу.

«Я знаю, что обладаю телом слабой и немощной женщины,

но у меня сердце и желудок короля».

Королева Елизавета I, 1588 г., речь к войскам перед прибытием испанской Армады

«Качество? К дьяволу! Единственный раз наш виски был выдержанным – когда у нас спустило колесо!»

Рекс Уоллс, отец автора, возивший контрабандное

спиртное в конце 1940-х – начале 1950-х годов

Jeannette Walls

Hang the Moon: A Novel

Copyright © 2023 by Jeannette Walls

© Мельник Элеонора, перевод, 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Пролог

Самая быстрая девочка в мире. Вот кто я буду.

Решение было принято этим утром. Лучшего утра и пожелать нельзя – солнечное, но не слишком жаркое, белые облачка в ярко-голубом небе напоминали клецки, птицы взахлеб чирикали друг другу, и маленькие желтые бабочки плясали вокруг. Я уже застегнула свой матросский костюмчик на все пуговки и возилась с пряжками на туфлях, когда открылась дверь. Это был мой папочка. Герцог. Так его все называли.

– У меня для тебя сюрприз, Молокососка, – сказал он. – Подарочек.

– Подарочек? Но у меня же не день рождения.

– Мне не нужен особый повод, чтобы вручить подарок собственной дочке. Если я говорю, что сегодня день подарков – значит, так оно и есть. И помяни мое слово, девочка, этот подарок изменит твою жизнь.

– Что это?

– Ах ты, маленькая проныра! Хочешь обвести меня вокруг пальца, чтобы я раскололся?

Герцог сделался притворно грозен, чем рассмешил меня.

– Тогда это будет уже не сюрприз, – улыбнулся он. – Он там, в каретном сарае. Идем со мной.

Даже если доживу до ста лет, этот день я никогда не забуду. Герцог взял меня за руку, и мы вдвоем зашагали по коридору – мимо гостиной, где моя мачеха Джейн разыгрывала на пианино гаммы с моим сводным братцем Эдди. Он это самое пианино обожает и даже не взглянул в мою сторону. В кухне я рассказала нашей кухарке Старухе Иде, куда мы идем, а она сказала, что обожает сюрпризы, и легонько дернула меня за косичку, а потом мы вышли на задний двор.

Когда вот-вот случится что-то хорошее, мне всегда хочется бежать вприпрыжку – не понимаю, почему так много людей просто ходят, в то время как могли бы бегать с прискоком, – но этим утром мне невыносимо было даже думать о том, чтобы выпустить руку Герцога, так что для разнообразия я впервые в жизни вела себя примерно – как мне всегда велит вести себя Джейн.

Мы с Герцогом миновали каменную стену, которую вместе построили для Джейн перед тем, как родился Эдди: она низенькая, как скамья, чтобы на ней можно было сидеть, и достаточно широкая, чтобы я могла разбегаться по ее верху, а потом прыгать в воздух так высоко, как только получится. За стеной растут розовые, и красные, и белые пионы Джейн, похожие на большие шарики мороженого. Рвать их можно только ей.

Мы зашагали вперед по длинной подъездной аллее, под высоченными тополями, минуя курятник, ледник, коптильню и холодную будку-кладовку над ручьем; все они беленые, с зелеными жестяными крышами, как и Большой Дом, и все стоят пустые, потому что мы теперь покупаем мясо и яйца в городе, и мороженщик привозит ледяные блоки для ледника в кухне. И все же бегать и копаться в них – одно удовольствие. Эдди всего три годика, он на пять лет младше меня, но как только он достаточно подрастет, чтобы с ним можно было играть по-настоящему, из этих построек выйдут отличные крепости для игры в ковбоев и индейцев.

Когда мы проходили мимо конюшни, я от души помахала упряжным лошадям, щипавшим траву и гонявшим хвостами мух. Они растолстели, потому что теперь, когда Герцог купил себе «Форд», первый автомобиль во всем округе Клэйборн, мы не больно-то часто их запрягаем. Мне их немножко жаль, но Герцог говорит, что вскорости лошадей будут держать разве что ковбои, охотники на лис да цирковые наездники.

Каретный сарай на вершине холма – тоже бело-зеленый, и к тому времени, как мы туда добрались, меня уже разрывало от желания узнать, каков он, мой сюрприз. Герцог взялся за дверные ручки и скомандовал:

– Закрывай глаза, Молокососка.

И я закрыла. И услышала тот басовитый, рокочущий звук, который издают большие двойные двери, когда разъезжаются в стороны.

– Теперь открывай, – сказал он.

И я открыла.

Тогда-то я впервые увидела ее. Тележку. Стоявшую там как ни в чем не бывало между «Фордом» и каретой, самую что ни на есть всамделишную управляемую тележку с большими – больше, чем суповые тарелки, – красными колесами, с рычагом управления из лоснящегося черного металла и гладкими деревянными бортами с большими черно-красными буквами, которые складывались в слова: «ТЕЛЕЖКА “ДЕРЗАНИЕ”».

– Это мне?!

– Держу пари, так и есть! Увидел ее в каталоге и тут же сказал себе: «То, что надо для моей дочки Салли!»

Я взглянула на Герцога. Он смотрел на тележку «Дерзание», и глаза его улыбались.

– Нравится?

Обычно мне столько всего хочется сказать, что никто не может заставить меня умолкнуть, но в тот момент я была слишком счастлива, чтобы выдавить хоть словечко, поэтому просто кивнула, а потом еще кивнула и еще – и так раз двадцать.

– У меня самого была такая тележка, когда я был в твоем возрасте. Меня из нее вытащить было невозможно. Ну как, прокатимся на пробу?

– Я и ты?

Старуха Ида все время ворчит, будто я думаю, что это Герцог повесил в небе луну и рассыпал звезды. Может, и думаю. В тот момент – уж точно.

Герцог выкатил тележку на аллею и присел возле нее на корточки. Я так же присела рядом с ним, и он стал показывать мне, как править с помощью рукояти, как тормозной рычаг на левой стороне останавливает задние колеса, а не передние.

– Кстати, как думаешь почему? – спросил он.

Я подергала рукоять взад-вперед, понаблюдала, как шевелятся передние колеса.

– Потому что передние поворачиваются из стороны в сторону?

– Верно. Задние колеса неподвижны. Смекаешь, Молокососка. Идем!

Он отвел тележку к верхней точке аллеи и поставил на тормоз. Герцог – он большой, даже для взрослого мужчины, но в тележку сел. Я забралась туда же, села между его ног и прислонилась спиной к широкой груди. От него хорошо пахло, вроде как сигарами и той жидкостью, которой ему обрызгивают лицо в парикмахерской Клайда, после того как подровняют бороду. Было ужасно тесно – ноги Герцога по обе стороны от меня, его колени у моих плеч, точно большие темные крылья, – но ощущение было приятное – такое, будто я могу делать что угодно, будто не может случиться ничего плохого, ничто не может мне навредить. Он положил мою руку на рулевую рукоять, а левую – на тормозной рычаг.

Мы вместе отпустили тормоз.

И тронулись с места, катясь вниз по аллее, поначалу медленно, подскакивая на гравии, потом стали набирать скорость, быстрее, быстрее, и пронеслись прямо мимо лошадей, и я подалась вперед, глядя вниз с холма, и высокие тополя надвигались прямо на нас, и руки Герцога обнимали мои плечи, пока мы оба правили тележкой, и его щека, прижатая к моей, его борода, щекочущая мою шею, его голос в моем ухе…

– Спокойно, девочка. Во-от так… Спокойно.

Мы прогрохотали по извилине у самого большого тополя, вписываясь в поворот, потом выровняли рулевую рукоять и доехали до ровной части аллеи у Большого Дома. Джейн стояла во дворе, усадив Эдди себе на бедро и наблюдая за нами, и мы помахали ей, но очень торопливо: нам нужны были руки, чтобы править, потому что под Большим Домом аллея снова ныряет вниз под уклон, опять под деревья, так что мы набирали скорость, под нами хрустел гравий, ветер бил мне в лицо, свистел в волосах, и мои косички приплясывали. Мы добрались до маленького каменного мостика у подножия холма, что перекинут через Кривой ручей. Прямо рядом с ним растет старая плакучая ива, и мы налетели на большой ухаб в том месте, где под грунтом аллеи змеится здоровенный корень. От этого наши колеса дернулись, и нас подбросило, но мы выровнялись, и не успела я опомниться, как мы уже пронеслись через мостик к каменным колоннам у самого начала аллеи, и тут Герцог прогремел мне в ухо:

– Сейчас!

Мы дернули за тормоз – сильно – и встали как вкопанные, прямо у дороги, названной в честь того самого Кривого ручья.

Мое лицо как будто кололо иголками, и руки тоже, и сердце сильно и глухо колотилось в груди. Никогда, ни разу за всю мою жизнь я ничего подобного не чувствовала. Мы были быстрые, такие быстрые, Герцог и я! Мы летели!

Ни с того ни с сего я вдруг расхохоталась. Смех просто выливался из меня, как выкипающая похлебка, и Герцог тоже начал посмеиваться. Потом я выпрыгнула из тележки и тут же сплясала радостную джигу, лягаясь ногами, и вскидывая вверх руки, и мотая головой, и от этого он рассмеялся еще пуще.

– Ты нашла свое призвание, Молокососка, – сказал он. – Держись его – и будешь самой быстрой девочкой в мире.

И вот я всё думаю о том, что сказал Герцог.

Когда вырасту, я не смогу стать сенатором или губернатором, или исследовать Северный полюс, или перенять семейный бизнес, который Герцог хочет передать Эдди. Джейн всегда говорит, что леди такими вещами не занимаются. Но стать самой быстрой девочкой в мире – ну это я точно могу. Так сам Герцог говорит. Он любит читать газетные статьи об автомобильных гонках – о машинах, которые мчатся даже быстрее, чем две мили в минуту. Его очень впечатляют подобные люди – самые быстрые, самые сильные, в чем-то первые – значит, вот такой я и буду.

Уроки в школе уже закончились, и впереди у меня все лето, так что каждый день, когда не удается напроситься с Герцогом в Универмаг, я тренируюсь. Герцог подарил мне одни свои старые карманные часы, и в них есть секундная стрелка, чтобы я могла засекать время, за которое проезжаю Трассу. Так мы с Герцогом ее называем. Трассой. Мы дали названия разным частям Трассы. Там есть Стартовая Черта, Уклон, Изгиб, Прямая, Поворот, Впадина, Крутой Вираж, Змей – так мы называем маленький взгорок, где под аллеей проходит тот здоровенный ивовый корень, – Мостик и Финишная Черта.

Я выискиваю способы сделать каждый заезд короче предыдущего, пусть даже всего на секунду. Или на долю секунды. Применяю старт с разбега, как показал мне Герцог: разгоняю тележку, толкая ее, а потом запрыгиваю внутрь. Набрав ход, я ссутуливаю плечи и вжимаю подбородок в грудь, чтобы как можно меньшая часть меня обдувалась ветром – так меньше сопротивление, сказал мне Герцог, когда объяснял, как это делается. Я держусь внутренней стороны поворотов, как велел мне делать Герцог, набираю скорость для более ровных участков, и через пару дней до меня доходит, что тормозом нужно пользоваться только под конец, когда я достигаю каменных колонн – Финишной Черты.

Затем я затаскиваю тележку «Дерзание» обратно на вершину аллеи и повторяю все снова. И снова. Часами. В Большом Доме появляюсь разве что на обед и съедаю его в кухне со Старухой Идой. Мне думается, это одна из возможных причин, по которым Герцог купил мне тележку – чтобы я убралась из дома и не мозолила глаза Джейн. Она говорит, что я слишком буйная – вот прям так и говорит, – потому что, если меня запирают в четырех стенах, я съезжаю по перилам, исполняю стойку на руках в холле, нечаянно разбиваю стеклянные статуэтки, с которыми не полагается играть, потому что они не игрушки, затеваю подушечные бои с Эдди и катаю его на кухонном лифте.

Джейн говорит, что я плохо влияю на Эдди, но я думаю, что мы с ним отлично ладим. Он очень милый, а еще очень смышленый. Он уже знает все буквы и цифры и все время играет на пианино, Джейн даже заставлять его не нужно. Но Эдди вечно подхватывает то простуду, то отит, и Джейн каждый день дает ему по апельсину, чтобы у него не было рахита. А еще Джейн не позволяет ему подолгу бывать на улице, потому что солнце обжигает его кожу, а от цветов он чихает. Так что по большей части на улице только я и тележка «Дерзание». И меня все устраивает.

Сегодня я показала самый лучший результат за все время. Утром было ух как ветрено, тополя махали ветками, точно безумные, и я еле запрыгнула в «Дерзание», потому что старина-ветродуй так и норовил столкнуть тележку с холма без меня. А заодно подбросил мне одну идею, так что, запрыгнув наконец в тележку, я, вместо того чтобы сжиматься в комок, как обычно делаю, распрямилась и подняла плечи повыше. С мощным ветром за спиной я пулей пронеслась по аллее. И мне не терпелось рассказать об этом Герцогу.

Как только он приходит домой, именно это я и делаю, и он запрокидывает голову и хохочет.

– Вот что называется находчивостью, Молокососка! Вот так взять да заставить ветер работать на себя. – Он наставляет на меня палец. – Я сразу сказал, ты будешь самой быстрой девочкой в мире. Есть у тебя что-то эдакое в крови. То, что делает тебя одной из Кинкейдов.

Эти слова согревают меня, точно солнышко. Он поворачивается к Эдди.

– А ты что думаешь, сынок? У тебя в крови тоже это есть, верно?

Эдди кивает. Джейн одаривает Герцога взглядом, холодным таким, а он отвечает ей таким же, не менее холодным, и теплое чувство внутри меня пропадает, как не бывало. Надеюсь, они не поссорятся. Иногда Герцог с Джейн бросают друг другу резкие слова, потому что он думает, что она слишком уж нянчится с Эдди. «Да ради всего святого, женщина, Салли это делала, когда была в его возрасте!» – говорит он ей. И тогда тот ее холодный взгляд достается мне, как будто я в этом виновата.

И в этот момент у меня рождается план. Я научу Эдди управлять «Дерзанием». Я буду учить его точь-в-точь так, как учил меня Герцог, и когда он по-настоящему хорошо научится, мы покажем это Герцогу. Это будет сюрприз, наш ему подарок, и он будет страсть как гордиться своим сыном, а если Герцог будет доволен Эдди, то Джейн придется полюбить меня. Но я не расскажу ей о своем плане. Она может сказать «нет». Если я ничего не скажу Джейн, то и не сделаю ничего такого, что она велит мне не делать, не нарушу ни одного из ее правил… Как бы.

Следующим утром, после того как Герцог уезжает на работу, я дожидаюсь момента, когда Джейн уйдет в комнату, которую называет своим будуаром, делать прическу – что занимает очень долгое время, – и веду Эдди к каретному сараю. Ему нравится мой план, он разглядывает тележку и внимательно слушает все, что я ему говорю, кивая в ответ. Я вижу, что он понимает, а еще вижу, как он взволнован. Но при этом очень серьезен. Он хочет сделать так, чтобы Герцог им гордился.

На улице солнечно и тепло, совсем как в тот день, когда Герцог учил меня: голубое небо с пушистыми белыми облачками, только без ветра. Отличный день для новичка. Я выставляю «Дерзание» на верхнюю точку аллеи, носом к подножию холма, потом забираюсь внутрь и подбираю ноги, как делал Герцог, и Эдди садится между ними, как тогда садилась я. Кладу его руку на рулевую рукоять, накрывая своей, потом левой рукой отпускаю тормоз.

Мы катимся вперед, поначалу медленно, потом набираем скорость, и я руковожу Эдди, точь-в-точь как Герцог руководил мной, шепча:

– Спокойно, парень, у тебя получается. Спокойно.

Тележка с грохотом катится по гравию, и светлые, как кукурузные нити, волосы Эдди отдувает назад, пока мы мчимся по холму мимо лошадей и через Изгиб под большим тополем, потом по Прямой и входим в Вираж, вновь набирая скорость, и теперь направляемся прямо к Змею у Кривого ручья, на котором «Дерзание» всегда так забавно подпрыгивает.

– Спокойно, – говорю я. – Спокойно…

* * *

У меня неприятности.

Сижу одна в зале. Большие часы-ходики тикают в передней, и я слышу приглушенные голоса встревоженных взрослых, доносящиеся со второго этажа.

Надеюсь, с Эдди все будет хорошо.

У нас все шло отлично, пока мы не добрались до Змея. Я предупредила Эдди, что нас немножечко подбросит, но, надо думать, нас подбросило сильнее, чем ожидал Эдди, потому что он заорал, а потом дернул за рулевую рукоять, и поэтому мы врезались в каменный мостик, и тележка опрокинулась набок, и мы оба вылетели из нее. Я-то только ободрала колени и локти, но вот Эдди лежал ничком на мостике с вытянутыми вдоль тела руками. И не шевелился. Он что, ранен? Он… Эту мысль я додумать до конца не могла. Я потрогала его за плечо, но он по-прежнему не шевелился.

Потом из дома прибежала Джейн, вопя какие-то ужасные вещи. Она орала, чтобы я держалась подальше от ее сыночка, потом подхватила его на руки – лицо расцарапанное, ручки и ножки свисают, как у тряпичной куклы – и унесла его в Большой Дом.

Я побежала за Джейн внутрь и хотела было подняться по лестнице, но она снова заорала мне – мол, держись подальше, и я пошла в залу и была там, когда появились Герцог и доктор Блэк и взбежали вверх по лестнице.

Кажется, я слышу голос Эдди. Кажется, он жив. Очень надеюсь, что это так. Я не хотела навредить ему. Я просто пыталась сделать так, чтобы все были довольны. Но я знаю, что у меня неприятности. Большие неприятности. Не знаю только, насколько большие.

Я все еще сижу одна в зале, когда слышу, как на втором этаже хлопает дверь, потом чьи-то шаги, спускающиеся по лестнице. Герцог. Я узнаю́ его походку, тяжелую, но быструю. Он входит в залу. Чаще всего, завидев меня, Герцог улыбается и гладит меня по голове или ласково сжимает мое плечо, а то и сграбастывает в объятия… но не сейчас.

Вместо этого он опускается передо мной на одно колено, чтобы смотреть мне прямо в глаза.

– С Эдди все хорошо? – спрашиваю я.

– Он был без сознания, но пришел в себя.

Я ловлю себя на выдохе, словно все это время сидела, затаив дыхание.

– Так что поглядим, – продолжает Герцог. – Доктор Блэк хочет, чтобы он пару дней отлежался в постели, на случай если у него было сотрясение мозга.

– Мне жаль…

– Ой, да ладно, я, пока рос, сто раз получал по голове! Такая уж у мальчишек жизнь.

– Это был несчастный случай!

– Уверен, так и есть. Но, Молокососка, у нас возникло затруднение. Джейн уверена, что ты едва не убила своего младшего братца.

– Я учила его управлять «Дерзанием». Чтобы сделать тебе сюрприз.

– Я понимаю. Загвоздка в том, что Джейн считает, будто ты опасна для мальчика. Она зла. Ух как зла. Мы должны успокоить ее, Молокососка, ты и я. И ты можешь сделать это, на некоторое время уехав пожить к тетушке Фэй в Хэтфилд.

К тетушке Фэй? Сестре моей матери? У меня в гортани словно шар надувается, так что я едва могу дышать. Я едва помню тетушку Фэй. Она раньше жила с нами и помогала ухаживать за мной, и еще она каждый год присылает открытку на мои именины, но я не видела тетушку Фэй с тех пор, как умерла мама, а Герцог женился на Джейн, когда мне было три года. И Хэтфилд – это в горах аж на другой стороне округа, далеко от Большого Дома.

Из-за того, как Герцог на меня смотрит, у меня появляется ощущение, что ему не хочется этого делать. Может быть, я смогу упросить его не отсылать меня? Пообещаю, что буду хорошей, никогда больше не буду буйной, буду делать все, что нужно, чтобы успокоить Джейн, и никогда больше не сделаю ничего такого, что может навредить Эдди, и поклянусь в этом на целой горе Библий. Но при этом у Герцога такой тон, какой у него бывает, когда он уже все для себя решил, и если попытаться это решение изменить, то его глаза превращаются в сердитые щелки, и ничего не добьешься – только хуже сделаешь.

Поэтому я спрашиваю:

– Надолго?

– Только пока все не уляжется.

Часть первая

Глава 1

Скоро покажется солнце. Наш дом стоит у подножия горы – не особо далеко от железной дороги, – и другая гора вздымается прямо напротив нас, так что в нашем распоряжении лишь узенькая полоска неба над головой. По утрам это небо в основном затянуто плотным туманом, тяжелым, как мокрое шерстяное одеяло, и в иные дни солнце прожигает его только ближе к полудню. К тому времени мы уже прокипятим эти треклятые простыни, выколотим из них пятна и сможем развесить на просушку, а назавтра отнести в клинику и забрать наши денежки. Это позволит худо-бедно протянуть еще неделю.

Но нам нужно солнце.

Я то и дело поглядываю на восток, волевым усилием пытаясь заставить старину-солнце засиять, и в один из таких моментов вижу машину. Она спускается по серпантину горного склона напротив нас, то показываясь из тумана, то снова ныряя в него. Тетушка Фэй тоже ее видит. Мы перестаем ворочать простыни в баке и обе без единого слова смотрим, как она пересекает мост через Охотный ручей у самого подножия гор, въезжает в городок и исчезает из виду, потом пробивает туман уже на нашей дороге, той, что тянется вдоль ручья и железнодорожных путей. Это большая машина, длинная, как локомотив, и зеленая – того темного травяного оттенка, какой бывает у новых долларовых купюр. Никто в этих горах не ездит на такой машине. Насколько мне известно, только один человек во всем округе мог бы позволить себе такую. Машина подкатывает к выгоревшему указателю, на котором написано: «Наряды и прически Фэй», и останавливается.

– Я выгляжу, как страх Божий, – говорит тетушка Фэй, вытирая руки фартуком и трогая волосы. – Сейчас вернусь!

Она торопливо скрывается в доме.

Наверняка я тоже похожа на пугало, поэтому поспешно отираю лицо рукавом, пока высокий долговязый мужчина в темном костюме выходит из машины.

– Том! – выкрикиваю я, роняя длинную деревянную ложку, и бегу к нему, точно ребенок, которого отпустили с уроков. Я знаю Тома Данбара всю свою жизнь, но не видела его с тех пор, как он уехал в колледж. Если Том вернулся, если в будний день преодолел весь путь до Хэтфилда в дорогущем зеленом автомобиле, то он здесь явно не только для того, чтобы спросить, как я поживаю. Что-то случилось. Что-то очень хорошее. Или очень плохое.

Я крепко обнимаю Тома, и он отвечает мне точно таким же крепким объятием, потом берет меня за руки – и мы просто стоим, улыбаясь друг другу.

– Хорошо выглядишь, Салли Кинкейд.

– Вот уж враки! – Мое рабочее платье промокло насквозь, волосы выбиваются из рыхлого пучка, в который я убрала их этим утром, а от красных потрескавшихся рук несет щелоком. – Но это невинная ложь, так что я не стану использовать ее против тебя. Я лучше скажу тебе истинную правду. Чертовски рада тебя видеть! И ты тоже хорошо выглядишь.

И это тоже правда. Темные волосы Тома уже редеют на висках, но его лицо отчасти вернуло себе краски с тех пор, когда я видела его в прошлый раз, – когда он воротился с войны таким, будто что-то высосало из него всякую надежду и радость, и кожа у него была пепельного цвета, а в глазах застыло то нездешнее, контуженное, неподвижное выражение, какое сплошь и рядом бывает у парней, вернувшихся из Франции. Теперь он снова стал похож на моего друга Тома.

Я бросаю взгляд мимо Тома на зеленую машину с ее длинным капотом и еще более длинным телом, ее острыми углами и плавными обводами, ее блестящей краской и еще более блескучими никелированными деталями, такую изящную, современную и такую неуместную здесь, в Хэтфилде, где туман, дождь и роса стачивают грани проседающих домов и покрывают все созданное руками человека плесенью и ржой.

– Эта роскошь, должно быть, принадлежит Герцогу. Что стряслось? И за какой такой надобностью ты на ней аж сюда притащился?

– Это «Паккард Твин Сикс», только что с завода. И, Салли… – Том сжимает мои ладони, его глаза вглядываются в мои. – Это Герцог послал меня сюда. Чтоб привезти тебя обратно.

Привезти меня обратно. Девять долгих лет я ждала, когда услышу эти слова. Привезти меня обратно. Вернуть меня домой. Я верила Герцогу, когда он говорил, что я поживу в Хэтфилде совсем недолго, и продолжала твердить себе, что он пошлет за мной со дня на день, но проходили недели, потом месяцы… и «со дня на день» исчезло из моих мыслей. Герцог заезжал раз-другой в году, когда случалось оказаться в этой части округа, но визиты были краткими, он вечно спешил, а когда я спрашивала о возвращении домой, говорил, что время сейчас неподходящее, и я научилась не спрашивать. В последние пару лет он и вовсе перестал приезжать. И все же я всегда знала, что когда-нибудь, в один прекрасный день, я покину этот маленький городок в горах. И вот этот день настал.

– Зачем? Почему сейчас?

– Джейн умерла, – говорит Том. – Инфлюэнца забрала ее в три дня.

Джейн умерла. Том произнес эти слова тихо, но я слышу, как они громыхают у меня в голове. Сколько раз я думала о Джейн, о том, как она разрушила мою жизнь, о том, как она забрала у меня все, что я любила! Невозможно было удержаться и не пожелать, чтобы с ней что-нибудь случилось, но я всегда старалась отделаться от таких мыслей, молясь вместо этого, чтобы Джейн одумалась, поняла, что я вовсе не собиралась навредить Эдди, что у меня должно быть место в отцовском доме наряду с моим братом. Клянусь, я никогда не молила Бога забрать ее вот так, оставить Эдди без мамы. Ни один ребенок не должен через такое проходить.

– Все Кинкейды собираются в Большом Доме, – говорит Том.

Тетушка Фэй вновь выходит на улицу, как раз когда солнце прожигает остатки дымки. Она переоделась в свое выходное платье и приглаживает густые черные волосы изящными пальцами, которые она терпеть не может портить стиркой. Люди говорят, что в свое время тетушка Фэй была настоящей красоткой, да это и сейчас видно – по ее оленьим глазам и пышным округлостям. Но жизнь в Хэтфилде очень быстро старит тело: эти густые черные волосы тронуты сединой, а кожа в уголках оленьих глаз покрылась крохотными морщинками.

– Ах, Том, красивый наш студент, какой приятный сюрприз! Что привело тебя сюда?

– Джейн умерла, – отвечаю я вместо него. – От инфлюэнцы.

– О боже! – рука тетушки Фэй взлетает к губам. – Да смилостивится Господь над ее душой!

– Похороны завтра, – сообщает Том. – Герцог послал за Салли.

Тетушка Фэй улыбается.

– Я же тебе говорила, Салли! Я говорила тебе, что однажды это случится. – Тут она издает нервный смешок. – А как же я, Том? Я ведь тоже еду, верно?

– Простите, мисс Пауэлл. – Тон Тома мягок. – Герцог ничего про вас не говорил.

Тетушка Фэй поворачивается ко мне, заламывая тонкие пальцы, в глазах – паника. Я не могу оставить ее здесь – женщину, которая воспитывала меня последние девять лет, – я не могу бросить ее здесь наедине с котлом, полным простыней в пятнах.

– Тетушка Фэй должна быть там, – говорю я. – Она тоже член семьи.

Том в ответ кивает.

– Разумеется, она член семьи. Но ты же знаешь Герцога. Он терпеть не может сюрпризов – если только не сам их готовит, – и он ясно сказал: «Привези Салли», а не «Привези Салли и Фэй».

– Я без нее не поеду!

Тетушка Фэй подхватывает меня под руку.

– Салли, не перечь Герцогу. Езжай. Ты же ненадолго. Ты ведь вернешься, правда же?

Правда же? Или, может быть, Герцог хочет, чтобы я вернулась домой навсегда? Если я еду только на похороны, то тетушка Фэй пару дней прекрасно проживет и одна. Простыни уже почти чистые, солнце светит, она сможет развесить их сама, а потом отвезти в клинику в красной тележке «Дерзание». Но что она будет делать, если Герцог захочет, чтобы я осталась?

– Правда же? – спрашиваю я Тома. – Я сюда вернусь?

– Герцог не сказал. Но поминки уже начались. Лучше бы нам выехать поскорее.

Тетушка Фэй ходит за мной по пятам по дому, мимо портновского манекена и картинок с нарядами из женских журналов, приклеенных к стенам. В нашей спальне я снимаю с подушки наволочку. У меня не так много вещей, и все они прекрасно в нее влезут, да еще и место останется.

– Ты ведь вернешься, правда? – снова спрашивает она. Голос у нее тихий и надломленный.

– Тетушка Фэй, я знаю ровно столько же, сколько и ты.

– Герцог сказал, что он будет заботиться обо мне столько, сколько я буду заботиться о тебе. Что будет со мной, если ты не вернешься?!

– Я о тебе позабочусь, – говорю. – Так или иначе.

– Как?

– Найду способ.

Надеюсь. Просто пока не знаю как. А Том ждет, и Герцог ждет, и я должна ехать.

Наверное, собираться так, будто не вернусь, значит искушать судьбу, но я все равно собираюсь именно так. Второй комплект белья, летние носки, щетка для волос из свиной щетины, обтрепанная Библия, которую я читаю не так усердно, как должна бы, – все они отправляются в наволочку. Я поворачиваюсь спиной к тетушке Фэй, стаскиваю с веревки свое коричневое муслиновое платье и, хотя оно еще влажное, сворачиваю скаткой и укладываю туда же. Надеваю другое платье – синее в полоску с узором из ракушек, которое приберегаю для особых случаев. Остается только одна вещь. Моя винтовка, моя самая ценная собственность, стоит в углу.

– Тетушка Фэй, мой «Ремингтон» остается здесь, с тобой. В случае чего не бойся им воспользоваться.