Смотреть, но отворачиваться

В поселке, где я снял свое утлое жилище, раньше была китобойная станция, потом

каторжная колония, одно время здесь

жили русские анархисты, что я считаю

хорошим знаком…

Лена Элтанг, «Каменные Клены»

– Ваня, – сказала она. Ваня, ведь это был сон!

– Что было сон? – спросил я.

– Всё, всё – отвечала она, – всё за весь этот год. Ваня, зачем я разрушила твое счастье?

Федор Достоевский, «Униженные и оскорблённые»

Глава «От лица Марка»

Этот момент. Я оглядываюсь на сокомандников.

Миша хватается за голову. Обескровленные пальцы жадно стягивают кожу в районе висков так, что волосы на его хаотичной прическе ходят ходуном. Его рыхлый от обострившегося акне нос весь напрягся и натянулся на хрящи и жилы, лицо медленно сменяет оскомину типа «я съел лимон» на оскомину типа «мне в супе попался разварившийся чеснок».

Пальцы действительно пугающе обескровлены, обычно небольшие красные островки остаются у ногтей и на сгибах, но сейчас даже они напоминают больше кости. Ногти потихоньку входят в мягкую височную плоть. Взгляд пустой, отрешенный. Брови давят на все что выше них и создают на его лице нечитаемую эмоцию.

Саша качается на стуле словно неваляшка, его ноги отплясывают сложный танец, иногда рассинхронизированный на несколько секунд, а потом снова сравнявший такт между обеими конечностями. На его неспокойных, трясущихся коленках две настолько же неспокойные руки. Сейчас они заканчивают дезинтеграцию шариковой ручки. Его пальцы так эффектно расчленяют все от корпуса до пружинки, что можно подумать, будто это не здесь, а на чемпионате по скоростному разбору-сбору канцелярских предметов. Сашино лицо не столь же активно, как остальное его тело. Лицо скорее отсутствует. Губы приоткрыты, но еле заметно шевелятся, произнося немые, одному ему известные звуки. В таком состоянии он похож на исступленного тибетского монаха, скользящего на краю нирваны в своей трансцендентной молитве. Взгляд при этом такой же пустой, как у Миши.

Я знаю ребят достаточно давно. Такая картина «а-ля ренессанс» происходит передо мной постоянно. Мыслительный процесс Мишани и Санька – это просто полнейший аут, особенно на таких важных мероприятиях, как сегодня. Но, также, я знаю, что они не одиноки в своем пристрастии к мыслительным спазмам. Я заметил, что большинство профессиональных Игроков пользуются физическим надругательством над своими телами или другими объектами материального мира, как довольно эффективным каналом снятия стресса в короткий период. Период, в который нас загоняет формат Игры. Сам же я, как оказалось, по природе довольно спокоен и ограничиваюсь легким поглаживанием подбородка, аристократическим жестом, выдающим неприхотливому зрителю мое внутреннее скитание по закоулкам памяти.

Я ловлю себя на мысли, что слишком много думаю о чужих кривляньях. Две недели я потратил на подготовки одной только позы, и теперь нужно сосредоточиться и сделать последний рывок.

На какое-то время закрываю глаза, потому что мне так легче сосредоточиться. Перекрываю информационные потоки, додушиваю их до одного наиболее естественного и экологичного для меня. Обычно это помогает мне реально сконцентрироваться на ситуации и командной работе, но теперь темнота служит для меня лишь маскировкой нормальности и способом сконцентрироваться теперь уже на этой самой маскировке.

Очищенный смыканием синих от недосыпа век фон невольно выкидывает в другую умозрительную среду. Вспоминаю вечер, имевший место пару дней назад. Это была наша непринужденная тренировка. Мы перекидывались в «последний вагон». Правила просты: задается правило последовательности и тема, поочередно называются соответствующие теме объекты, кто первый не сможет вспомнить объект – проиграл. Так, например, в тот вечер разыгрывались: города в порядке возрастания меридиана, цвета в порядке возрастания номера по шкале RGB, немецкие композиторы по датам смерти и классические европейские десерты по содержанию масла (сначала растительного, потом животного и под конец суммарно). О, тогда мы были счастливы, мы с легкостью вытаскивали из головы нужные знания, жонглировали фактами, Сашина ручка могла похвастаться отличной целостностью…

Из мимолетного потока сознания меня неожиданно прерывает тишина. В нашей кабинке все замирает, мысли и слова, плотно набивавшие ее до самого верха, истончаются и испаряются, раздается короткий сигнал, низкий голос из динамика начинает читать третью, последнюю часть вопроса. Мы все, втроем, почти синхронно записываем текст в наши брендированные блокноты. Саша пользуется стержнем. Синий корпус ручки валяется у его отплясывающих ног. Я стараюсь не торопиться. Рука каждый раз порывается дописать на одно слово больше, чем нужно. Иногда полезные вещи вроде феноменальной памяти могут играть с нами злую шутку.

Чтобы отвлечься, я смотрю по сторонам: грубый отельный ковролин, три пары ног, двенадцать ножек от стульев, брюки, чиркающие в блокнотах руки, две одинаковые толстовки, третья на мне. На каждой толстовке по рисунку шахматной доски, на которой лежит рыба, и стоит бокал с чем-то желтым, под рисунком подпись: «стукfish».

Низкий голос закончил читать вопрос. Раздался очередной звуковой сигнал. Кабинка снова утонула в мыслях. Саша и Миша закидывали идеи, куда-то в центр нашей троицы. Каждая фраза старалась заползти в уши, найти там отклик, вытянуть какую-нибудь цепочку рассуждений из перегруженного мозга. Слова выдавали кипящую в голове деятельность, мотающуюся от одного к другому, иногда абсолютно противоположному, только что указанному. Я стал ждать, когда кто-нибудь из них подойдет ближе к правильному ответу. Нельзя спешить, наше обсуждение записывается небольшим черным микрофоном, на который я сдерживаюсь, чтобы не посмотреть украдкой, ведь это может быть подозрительно.

Я немногословно отбрасывал версии ребят, стимулируя их искать в нужном направлении, а взглядом продолжил замысловатый путь по кабинке, чтобы легче было не смотреть, куда не надо. Слева около меня стоял на столике небольшой планшет, через тридцать секунд я должен буду ввести в него ответ, раньше это сделать было нельзя, опять же из соображений неподозрительности, позже тоже было нельзя, я могу перенервничать и не успеть. Оставалось ровно тридцать секунд, чтобы мы нашли решение, ситуация с каждым мгновением, с каждым оброненным словом, не приближавшим нас к ответу, становилась все более напряженной, мысли все более спутанными.

Мой взгляд поднимается от планшета к стеклянной стенке кабинки. За ней виднелись остальные кабинки с другими тройками Игроков, бурно проводящих мозговые штурмы. Вокруг кабинок кресла трибун, более-менее заполненные зрителями. Среди всех кабинок я заметил одну. В ней сквозь стекло, усеянное бликами, виднеется русая коса, ровно лежащая на спине. Девушка, сидящая на таком же стуле, как и у меня, с лежащим рядом планшетом, склонилась вперед и, видимо, что-то очень бурно обсуждала. По обе стороны от яркого красного пиджака видны ее сокомандницы. Издалека плохо видно, но я представляю себе, что происходит в их кабинке. Мне приходилось несколько раз Играть за команду Жени Полодиной. Их сугубо женская тройка играет по обыкновению спокойно, от чего мне с непривычки было не совсем уютно, не хватало какого-то драйва, задора что ли. В такой атмосфере у меня, как у искушенного Игрока, пропадает желание выгрызать ответы из вопросов, как дикий пес. Даже сейчас, пусть я внешне спокоен и держусь, будто соблазняю британскую аристократку, даже будучи таким с виду непринужденным, мне кажется, я могу почувствовать, как адреналин бьется о мои жилы, перетягивает мышцы сердца, выгоняя и загоняя кровь до самой макушки, даже сейчас я весь внутри трясусь, наполняюсь тревогой, тревога ощущается, как киста где-то возле трахеи, и даже сейчас я чувствую, как она сдавливает мне дыхательные каналы. Особенно сейчас! На последнем вопросе Финала этого года, на последнем шаге к финишной прямой, когда от Чемпионства меня отделяет несколько секунд.

В последний раз, когда я наблюдал таблицу с командами и их результатами, мы с Женей делили первое место с большим отрывом от остальных. Я наблюдал за их командой с того момента, и по моим подсчетам мы сейчас все еще идем на равных. Если это так, то последний вопрос должен все решить. Сейчас или никогда. Саша и Миша все еще по очереди выбрасывают версии, однако приблизиться к ответу им пока не удалось. Я не хотел, но, видимо, придется приложиться самому, нужно лишь сделать это максимально аккуратно.

***

Звуковой сигнал прорезает гробовую тишину, пропитавшую атмосферу нашей кабинки. Моя рука поднимается от планшета, я больше не могу сдерживать дрожь, пальцы перестают слушаться. Взгляд налево: точно такая же подвешенность сквозит из всех кабинок. Низкий голос зачитывает правильный ответ. Я стараюсь не радоваться раньше времени, однако услышав крики Саши и Миши решаюсь выразить что-то похожее на радость. Радость сейчас словно груз повисла на мне. Я смотрю на ребят, они улыбаются и кричат, блокноты и ручки (или их составляющие) разлетаются, бьются о стеклянные стенки, падают на ковролин и катятся дальше, либо лежат помятые. По всем кабинкам волной проходит оживление. Игровой сезон закончился прямо сейчас, в этот самый момент, и это словно освобождение. Я не разделил суетной эмоциональности, а лишь с трепетом взглянул на экран с таблицей результатов. Это должно выглядеть естественно. На таблице несколько десятков названий команд и соответствующих им чисел, глаза поднимаются на самый верх и находят там нашу команду (бывают моменты когда не совсем уверен в том, что 156 это больше чем 155, и даже иерархия выше-ниже не дает какого-то стопроцентного доказательства победы, все кажется перемешавшимся и неестественным, реальность держится только на знании, что Я – Победил, потому что это было предрешено за несколько месяцев до этого). К горлу подступает какой-то ком. Саша и Миша начинают кричать еще сильнее, они дергают меня за плечи, обнимаются, они молчат, наверное, устали говорить за эти несколько часов обсуждений. Люди на трибунах начали активно шевелиться, вставать и спускаться к сцене, кто-то начал выходить из кабинок. Из рыхлого потока лиц снующих меж кресел трибун мой взгляд выхватывает фигуру женщины с темным пятном волос на большой голове. Нет, это не дьявол, что пришел по мою душу, но ангел, желающий вправить мне ее как следует.

Меня подзывают Мишаня и Сашок, они уже снаружи, танцуют какой-то танец, вцепившись друг в друга локтями. Странный круговорот рук и ног увлекает меня к себе…

Глава «с трогательной предысторией Бориса Венина»

Борис Венин прибыл в Архангельск с четким желанием натворить какой-нибудь Справедливости. Он шел по трапу, ощущая легкий мандраж. Волны покачивали судно, трап и Борю вместе с ним, скрывали его тревогу. Ступив на землю первый раз за долгое время, он церемониально вдохнул влажный воздух, насладился устойчивостью бетона под ступнями. Вокруг скрежетали краны, порт жил своей жизнью, и Борис, поймав эту знакомую волну, вдохновился на деяние еще сильнее.

Краткое прощание с оставшимися на судне – рука над головой, улыбки по обе стороны воды, и вот Борис уже направляется прочь от воды навстречу намерениям с чувством собственной неотвратимости. Впереди еще много приготовлений, но он не боится трудностей, они заигрывают с Борисом в его мыслях, он улыбается, собирая планы у себя в голове, выстраивает пирамиду действий, вершина которой – это акт Справедливости, провозглашенной им, как главная цель его существования, еще давно.

Ему было 6 лет, когда он впервые почувствовал свое предназначение. Боренька тогда был в детском саду. Мама и папа всегда учили его только хорошим вещам: быть сильным и мужественным, вести себя хорошо, помогать другим и заступаться за более слабых. Это и случилось в тот первый раз, он заступился за девчушку из своей группы, которую дразнили другие мальчики. Ее звали Соня, и они почти всегда играли вместе. Глупенькие мальчишки любили поиздеваться над всеми, и в особенности над Соней из-за того, что у нее была какая-то болезнь, Борис плохо помнил какая именно, зато очень хорошо помнил, что его это не смущало и он очень гордился тем, что дружит с девочкой, с которой мало кто дружил. Родители его за это хвалили, родители Сони хвалили еще сильнее, а сердобольная воспитательница всегда любила их пару, потому что в силу своей малочисленности они бедокурили меньше всех. Также, он плохо помнит, как все началось в тот день, зато очень хорошо помнит, как сидит верхом на обидчике, тот лежит и плачет, в Борином кулачке натянута ткань маечки. Эта сцена запечатлена в его сознании некой фотографией, словно картина Рембрандта. Из мрака неясности высвечиваются остальные дети: мальчики, помрачневшие, встревоженные и восхищенные неожиданной дракой, девочки, в ужасе держащие ручки у рта и вопящие, воспитательница, бегущая к ним с выставленными вперед руками, и Сонечка, стоящая неподалеку, покорно сложившая руки в трепете перед справедливостью.

Сначала его ругали, но объяснившись перед родителями, он все же смог получить оправдание перед ними, а чуть позже и поощрение. Сонечка же на следующий день поцеловала его в красную маленькую щечку.

В общем, так все началось и продолжилось уже в школе, благо там недостатка в несправедливости нет. Боря заступался за всех, кто страдал от нападок задир и им подобных. Когда он понял, что одного рвения недостаточно, он стал усердно заниматься. Сонечку после детского сада он больше не видел, но ему хватало положительной обратной связи от других людей, чтобы продолжать свое «хобби». Школа была его социальным раем, здесь он создал свой маленький мирок Справедливости. Передвигаясь по коридорам, он словно внушал всему окружающему его пространству дух какого-то равновесия. Выпустился Борис большим, сильным и знаменитым на всю школу.

После школы Борис оказался в реальном мире, который тоже радовал его разными возможностями установить порядок то там, то тут, однако теперь это требовало от него большого терпения и творческого подхода.

Глава «, которую я посвящаю одному из своих любимых авторов»

Ножичек был правда очень трогательным: на нем были выгравированы красивыми, расписными буквами – название этого шрифта он, естественно, знал – имена всех членов его команды, включая тренера и одного запасного игрока, которого они выгнали прямо перед Финалом. Рукоятка была из какого-то особенного дерева, Сеня говорил ему, но он забыл, и теперь в подвешенном состоянии в его памяти находились пять претендентов на роль материала рукоятки. Текстура была завораживающей, рисунок волокна извивался по поверхности рукоятки разнообразными причудливыми формами. Металлическая часть ножа была тоже крайне необычной и тоже забытого происхождения. Гарда была небольшая и выполнена в форме сердечка. Лезвие очень красиво отражало свет. Стальные изгибы вызывали нечто схожее с сексуальным напряжением, их холодная грация, застывшая в этом оружии, трогала Марка до глубины души.

Ножичек был охотничьим и вполне мог служить для убийства животных. Марк никогда не был на охоте, но мечтал, чтобы его когда-нибудь пригласили на нее те друзья, которые ей занимались. Пока же ему оставалось только представлять, как острие, не встречая сопротивления мягких тканей, проходит внутрь жертвы. Он знал, как занимаются обработкой шкуры оленей саамы, ненцы, якуты и множество других народов, и мечтал когда-нибудь и сам отделать шкурку и подарить ее отцу, а мясо переделать в медвежий фарш и сделать самые помпезные за всю историю макароны по-флотски.

Однако случая все не представлялось, и нож употреблялся только для житейских надобностей. Часто для нарезания колбасы, не так часто для затачивания карандашей. Теперь же Марк ковырялся ножичком в большом пальце левой ноги. Вросший ноготь беспокоил его уже несколько дней, но из-за подготовки к Финалу все не было времени им заняться. Теперь же он сидел на кровати, лампа со стола была опущена и светила на его ногу, ножичек, вертящийся в его руках, периодически отражал яркий свет лампы ему в глаза.

Ножичек, так часто проникавший в оленью плоть в мечтах Марка, теперь потихоньку разрывал его собственную. Однако душевная боль от такого предательства была заглушена острой болью в большом пальце.

Боль была правда очень сильной, приходилось как-то ее сублимировать другими частями тела, отвлекать организм от одного очага напряжения другим: Марк пробовал сжимать в зубах тряпку, дергать себя за волосы, в итоге остановившись на зажатии пальца плоскогубцами. Боль грубого зажима была почти живительной, ребрышки плоскогубцев врезались в кожу, придавливали к костям мясо под ней, и все это очень хорошо чувствовалось, настолько хорошо, что острие ножа, воткнутое под ноготь, уже почти не ощущалось.

Кожа под футболкой пропотела от ярости, с которой он выдавливал плоскогубцами эту живительную боль, и теперь липла к ткани, напитывая ее густым юношеским потом. Марк параллельно с вытиранием гноя, крови и пота с лезвия думал о необходимости похода в душ после этой операции. Так же он думал о необходимости постирать пижаму и покрывало, которые он нечаянно запачкал этой смесью. Потом он подумал, что, вероятно, Герцог Мальборо, его мудрейшество шестьдесят первый и шестьдесят третий премьер-министр Великобритании никогда не вырывал себе вросший ноготь из пальца, иначе добавил бы в свой список четвертую субстанцию.

Мысли тоже были крайне эффективным болеутоляющим.

А еще он знал как минимум 6 людей, которые смогли провести на себе хирургические операции, однако сейчас не смог бы вспомнить имени ни одного из них. Сейчас он мог лишь ужасаться, как эти люди просто брали и делали то, что других бы убило одним лишь видом.

Тем временем острие нащупывало тот самый край вросшего ногтя, проходя все дальше, выдавливая свежие капли крови и гноя (и пота из его сгорбившейся спины). Боль становилось сильнее, кажется, плоскогубцы уже не справлялись. Марк зажал их посильнее, и теперь чувствительность пальца уже устрашающе начинала теряться. Чтобы поставить точку в этой импровизированной анестезии, Марк, пошарив рукой в шкафу, взял с нее сосательную конфетку, снял зубами этикетку и жадно засосал.

Он подумал, что не знает названия костей, кроме очевидных черепа, таза и других общеупотребительных, поэтому не мог сказать, какая именно кость сейчас служит разделочной доской для мяса его большого пальца левой ноги. За это знание в их команде отвечал Саша, он бы сказал. И сказал с радостью, а потом добавил бы описание каждого бугорка и ложбинки на косточке-мясницкой-доске и назвал бы всех ее белых соседей.

Конфетка была излишне ощутимо лимонная и приносила не столько спасительное удовольствие, сколько назойливое сведение лицевых мышц, каждую из которых также мог бы назвать Саша. Вдруг вспомнилась Игра. Точнее, последняя Игра. Конфетка, до этого активно гоняемая языком по всей полости рта, теперь остановилась, к горлу подступил ком. Странное, неожиданное ощущение. Конкретных мыслей не было, но какая-то общая идея тоски витала где-то рядом с этим чувством. Сердце сжималось, словно пресловутый подплоскогубцевый палец. К жуткой смеси крови, гноя и пота, кажется, очень настойчиво решили присоединиться слезы. Марк подумал, что вкупе с вечным спутником слез – соплями – обезвоживание на сегодня ему гарантировано.

Слезы подступали крайне агрессивно – чувствовалось покалывание под глазами. Вокруг сердца как будто что-то вертелось, и так хотелось вынуть нож из большого пальца левой ноги и вместо выковыривания вросшего ногтя заняться выковыриванием из груди этого чего-то роившегося вокруг. Марк подумал, что мы в целом редко чувствуем внутренности своего тела, иногда ощущаем один больной орган, однако сейчас он чувствовал это пятно тоски и кость большого пальца левой ноги, своего рода джекпот от мира ощущения внутренностей.

Мысли правда помогали справиться с болью. Мысли спасали. Но возвращаясь к чувствам, приходилось вновь сталкиваться с этим чем-то, что пока было решено окрестить тоской.

Первая капелька упала на лезвие ножа и покатилась по красивым, расписным буквам, оставляя влажный след на холодном лезвии. Зрелище это в белом свете лампы на фоне мясного месива пальца и белой от обескровливания кожи было просто душераздирающим. Ком подступил уже так близко, что слегка поддушивал. Роящееся вокруг сердца пятно, кажется, начало жалить, давая подозрения, что рой был пчелиный или осиный, или шершневый (если так говорят).

Проклятая конфетка вообще не помогала, нужно было придумать что-то другое. Марк снова пошарил в шкафу, судорожно роняя разного рода безделушки, пока не нащупал коробку подаренных когда-то Сеней мармеладок.

Не так он представлял себе особый момент, когда он решится открыть их, но выбора не была. Слезы норовили вырваться из уже опухших глаз, и нужна была срочная доза гормонов счастья, названия которых легко бы назвал Саша.

Вскрыв зубами упаковку, Марк трясущейся рукой высыпал часть содержимого на покрывало (его точно придется стирать). Слезы потихоньку затуманили зрение и были на финишной прямо до вылета из глаз, обстановка накалялась. Из размытой в почти прослезившихся глазах кучи Марк выцепил первую мармеладку и поднес ее к глазам.

Мармеладки были подарком Сени на его день рождения и представляли из себя одну большую шутку. Найденные в каком-то наполовину нелегальном магазинчике во дворах старого доброго Санкт-Петербурга (вот здесь уже пора было напрячься), купленные у загадочно улыбающегося уроженца неопределенной азиатской страны, они представляли из себя продукт по своей сути страшной, – для любого не-жителя дальнего востока, – природы, ведь, по заверению этого дружелюбного, но хитрого азиата, желатин в них был то ли из мыши, то ли из крысы. В довершении этой шутки выполнены мармеладки были в форме мужского полового органа. По заверениям Сени тот приветливый, но лукавый китаеза (что статистически наиболее вероятно) утверждал, будто мармеладки способствуют приросту мужской энергии и, мол, посыл такой, что плодитесь как мыши и что, мол, в их стране медицину изобрели еще когда в Европе мамонтов не добили и надо просто поверить в чудесную силу этого афродизиака.

И вот перед его глазами мармеладка игриво красного цвета в форме, известной всем прошедшим пубертат мужчинам, и, в общем-то, даже если этот добродушный, но вертлявый наследник азиатской мудрости не соврал и стимулирующий эффект действительно есть, то Марку он сейчас не нужен, а надеется он на вкусовые качества волшебного мышиного желатина, который должен спасти его от тоски, уже становящейся невыносимой.

Мысли правда больше не помогали. Марк приготовился к унизительному поглощению похабных мармеладок и взял в рот. Когда он принимал подарок от друга, они условились, что поглощение им этого деликатеса останется между ними. Как минимум их форма.

Это был провал.

Неизвестно, мышиный желатин ли или другие ингредиенты этого магического творения, которые из-за иероглифов было невозможно определить, портили весь вкус. Ощущение, будто реально ешь мышь. Или хуй. Не то чтобы он когда-нибудь пробовал мышь или хуй. Марк, конечно, готовился к унижению, но не к такому.

Одно было хорошо – отвратительный вкус и какой-то глубинный стыд подавили в нем на мгновение тоску. Открытие неожиданное, но для такого адепта критического мышления крайне полезное. Уже через мгновение он активно разжевывал мармеладку, стараясь ощутить каждым вкусовым сосочком эту тошнотворную гадость. Нож тем временем начал снова работу над ногтем, острая боль пробила весь нерв примерно до колена. В исступлении он ковырял ноготь, натягивал кожу в поисках его конца. Размышления о грязных пальцах хихикающего азиата, накладывающего мармеладки в дешевую упаковку, пугающе удовлетворяла. Мысли снова спасали. Дикими, трясущимися руками он тянулся за новыми мармеладками, но рот уже был набит, и теперь на автомате он просто перекладывал их в карман. И без того липкие от пота руки теперь были еще в мышином желатине. Поток летящих в карманы мармеладок было не остановить. Кончик ногтя был наконец нащупан, оставалось только его вырезать. Марку нравилось думать, как вместе с мармеладками карманы наполнялись стыдом. Таким стыдом, когда бьешь себя плетью по спине, каким-то божественным что ли стыдом, уже даже не перед собой, а перед миром за то, что тот носит на себе такого поганца. Край ногтя был спилен, плоскогубцы отпали, тяжело ударившись об пол, остатки большого пальца левой ноги полностью были одним большим куском боли. Марк улыбнулся от предвкушения обработки этого всего антисептиком. Плоскогубцы выйдут на бис.

Он схватил полотенце и побежал в душ. Холодная вода жгла кожу. Пару десятков мармеладок во рту превратились в одной большую массу, прилипавшую к зубам. Марк подумал, что обязательно надо будет помыть зубы и прополоскать рот.