Этюд в темных тонах…

Глава III. Жилище на Бейкер-стрит

Мы со Стэмфордом вышли из морга и начали подниматься по лестнице. Некоторое время мы шли молча. Я был слишком потрясён всем услышанным, чтобы говорить. Стэмфорд тоже хранил молчание, но я чувствовал, что он бросает на меня изучающие взгляды.

Когда мы вышли на улицу, я наконец обрёл дар речи.

– Между прочим, – сказал я, останавливаясь и поворачиваясь к Стэмфорду. – Как он ухитрился угадать, что я приехал из Афганистана?

Мой спутник улыбнулся загадочной улыбкой.

– Это главная его особенность, – сказал он. – Многие дорого бы дали, чтобы узнать, как он всё угадывает.

– А, значит, тут какая-то тайна? – воскликнул я.

– Огромная. Изучайте Холмса, Ватсон. Это будет весьма занятно.

Он помолчал, затем добавил серьёзнее:

– Но предупреждаю, это твёрдый орешек. Могу держать пари, что он раскусит вас быстрее, чем вы его.

Мы дошли до угла улицы, где нам предстояло разойтись.

– Спасибо вам за то, что вы нас познакомили, – сказал я, протягивая руку. – Знаете ведь: чтобы узнать человечество, надо изучить человека.

– Стало быть, вы должны изучать Холмса, – сказал Стэмфорд, пожимая мою руку. Его взгляд стал внимательным, почти пытливым. – Ватсон, могу я задать вам личный вопрос?

– Конечно.

– Вы действительно… чувствуете присутствие своего спасителя? Этого шотландца?

Я заколебался. Признаться, в таких вещах означало рискнуть прослыть сумасшедшим. Но после встречи с Холмсом что-то изменилось. Я больше не мог так легко отмахиваться от того, что ощущал.

– Да, – сказал я наконец. – Иногда. Особенно когда мне угрожает опасность. Но я не понимаю, как это возможно.

Стэмфорд кивнул, словно это подтвердило его догадки.

– Холмс поможет вам понять. Если кто и может объяснить такие вещи, так это он. Вы удачно познакомились, Ватсон. Очень удачно.

С этими загадочными словами он попрощался и зашагал прочь. Я смотрел ему вслед, размышляя о странности нашей встречи. Она словно была подготовлена заранее. Стэмфорд появился именно тогда, когда я решил искать квартиру. Он сразу же упомянул о Холмсе. Он повёл меня прямо к нему, как будто зная, где его искать.

– Словно он ждал меня, – подумал я, и эта мысль показалась одновременно тревожной и странно утешительной.

Я медленно зашагал к своей гостинице на Стрэнде. Лондонские улицы шумели вечерней жизнью. Газовые фонари уже зажглись, отбрасывая желтоватые круги света на мокрые мостовые. Извозчики выкрикивали предложения, продавцы газет зазывали покупателей последними новостями. Обычная жизнь города продолжалась, не подозревая о том потрясении, которое я только что испытал.

Я замедлил шаг, позволяя этому хаосу вечернего города омывать меня, словно водой. Лондон дышал во всех своих проявлениях: густой смог, смешанный с запахом угля и сырости; крики торговцев, предлагающих горячие каштаны; стук копыт, отзывающийся в узких переулках. Мимо меня прошёл полисмен, аккуратно поправляя воротничок мундира и бросая внимательный взгляд в сторону толпы – будто подозревал, что ночь несёт с собой куда больше тайн, чем позволяет себе признать.

Прохожие спешили по делам, избегая смотреть друг другу в глаза – в этом было что-то типично лондонское. Казалось, каждый житель города скрывает в себе маленькую историю, достаточно мрачную, чтобы не желать делиться ею. Несколько уличных мальчишек громко смеялись, толкая друг друга плечами, а у газетного лотка бледный юнец монотонно выкрикивал названия последних статей. Его голос тянулся, будто разрезая густой воздух.

И всё же среди привычного шума мне слышалось нечто иное – будто лёгкое, едва уловимое эхо чьих-то шагов, следующих за мной на расстоянии. Оборачивался я напрасно: улица оставалась прежней, равнодушно погружённой в свои дела. Но ощущение, что я не один, преследовало меня до самой гостиницы.

Впервые за многие месяцы я чувствовал что-то кроме апатии и усталости. Любопытство, надежду, даже некоторое возбуждение. Этот Холмс знал о Мюррее. Он видел то, что я только смутно чувствовал. Значит, я не сошёл с ума. Всё, что я ощущал эти месяцы, было реальным.

Мюррей действительно рядом. Он защищает меня. Но почему? Из простой преданности слуги к офицеру? Или была какая-то другая причина в тех гэльских словах, что прошептал умирающий шотландец?

Я пытался восстановить в памяти тот день, когда впервые встретил Мюррея. Он стоял передо мной в рядовом строю – рослый, рыжеволосый, с тем спокойным выражением лица, которое всегда выдавало в нём человека, для которого опасность была скорее рутиной, чем исключением. Он разговаривал с легким северным акцентом и обладал странным, почти зловещим умением появляться рядом именно тогда, когда это было нужно.

Вспомнился один вечер в Афганистане, когда мы застряли в ущелье, окружённые абсолютной тишиной – такой, что слышно было собственное дыхание. Именно тогда Мюррей, не произнося ни слова, вдруг положил мне руку на плечо и повёл в сторону. Через минуту в том самом месте, где я стоял мгновение назад, просвистела пуля. Мюррей, на мой молчаливый взгляд, лишь пожал плечами. И я, не задавая вопросов, принял его объяснение.

Теперь, оглядываясь назад, я понимал: его инстинкты были чем-то большим, чем врождённое чутьё солдата. Он словно предчувствовал судьбу – свою и мою.

Я вернулся в свою маленькую комнату на Стрэнде. Зажёг лампу и сел на край кровати. Рука моя непроизвольно потянулась к медальону, который я носил под рубашкой. Это был единственный предмет, оставшийся у меня от Мюррея, его полковой знак, который непонятно каким образом оказался на моей шее в тот последний день.

Я держал медальон в руке, разглядывая его при свете лампы. Знак Пятого Нортумберлендского стрелкового полка с девизом "Quo Fata Vocant". "Куда зовёт судьба".

– Мюррей, – прошептал я в пустоту комнаты. – Если ты действительно здесь, если ты слышишь меня… я благодарен тебе. За всё.

На несколько мгновений мне показалось, что воздух в комнате стал теплее, плотнее. Словно в ответ на мои слова. Затем ощущение прошло, но оставило после себя чувство покоя, которого я не испытывал давно.

Я лёг на кровать, не раздеваясь, и впервые за месяцы заснул без кошмаров. Мне снился Мюррей, не окровавленный и умирающий, каким я видел его в последний раз, а живой и улыбающийся, каким он был в лучшие дни нашей службы. Во сне он стоял у окна, глядя на меня, и в его глазах была такая преданность и забота, что я проснулся со слезами на щеках.

Утро застало меня в странном настроении. С одной стороны, я чувствовал себя более отдохнувшим, чем за весь последний месяц. С другой, меня мучило беспокойство о предстоящей встрече с Холмсом. Что я знал о нём? Почти ничего. Стэмфорд говорил о нём как о чудаке, одержимом наукой. Он бил трупы палками, проводил странные эксперименты, и, что самое невероятное, он видел духов.

Но несмотря на всю странность ситуации, я не мог отрицать, что чувствую какое-то влечение к этому человеку. Может быть, потому что он был первым, кто не счёл меня сумасшедшим, когда речь зашла о Мюррее. Может быть, потому что в его пронзительных серых глазах я увидел отблеск того же одиночества, которое так хорошо знал сам.

Я вышел из гостиницы раньше обычного, надеясь пройтись и тем самым успокоить нарастающее волнение. Лондон просыпался неохотно: молочницы скользили мимо с корзинами, уличные подметальщики лениво скребли мостовую, а редкие прохожие спешили скрыться в тумане, который стелился по земле плотным молочным слоем.

Каждый шаг давался мне легко, будто мышцы, застывшие от усталости последних месяцев, наконец вспомнили своё прежнее состояние. И всё же мои мысли возвращались к предстоящей встрече. Холмс казался человеком, который видит в собеседнике больше, чем тот готов открыть. Мне было не по себе от мысли, что он может прочитать мои страхи так же легко, как врач читает клиническую карту пациента.

Но вместе с этим я ощущал лёгкую искру любопытства – ту, что когда-то вела меня в медицину, ту, что давно угасла в Афганистане и вдруг вновь вспыхнула благодаря этому странному человеку.

Ровно в полдень я стоял у входа в больницу. Холмс уже ждал меня. Он был одет в длинное чёрное пальто и держал в руке трость. Увидев меня, он кивнул с видом удовлетворения.

– Пунктуальность хорошее качество, доктор Ватсон, – сказал он. – Кэб уже ждёт. Поехали смотреть нашу будущую обитель.

Мы сели в кэб, и пока мы ехали по улицам Лондона к Бейкер-стрит, Холмс несколько раз молча оценивающе взглянул на меня изучающе. Я тоже хранил молчание, не зная, с чего начать разговор.

– Ваш защитник с вами, – внезапно сказал Холмс, глядя куда-то в пространство рядом со мной. – Он никогда не покидает вас. Удивительная преданность.

Я вздрогнул от неожиданности.

– Вы… видите его сейчас?

– Не совсем вижу, – ответил Холмс задумчиво. – Скорее, ощущаю. Он как тень, наложенная на реальность. Большинство людей этого не замечают, но если знаешь, на что смотреть…

Он повернулся ко мне.

– Завтра, если хотите, я могу попытаться установить более чёткий контакт. Есть способы. Но это может быть… эмоционально тяжело для вас.

Я проглотил комок в горле.

– Я подумаю об этом.

Холмс кивнул и больше не поднимал эту тему. Остаток пути мы ехали молча, но это было не напряжённое, а скорее задумчивое молчание. Каждый был занят своими мыслями.

Квартира на Бейкер-стрит оказалась вполне приличной. Две спальни, просторная общая гостиная с большими окнами, выходящими на улицу. Цена была разумной, если делить на двоих. Мы с Холмсом обменялись взглядами и одновременно кивнули.

– Думаю, нам здесь будет вполне удобно, – сказал Холмс, оглядывая помещение с видом собственника. – Завтра я перевезу свои вещи. А вы?

– Я тоже, – ответил я. – У меня немного багажа.

Так началось наше совместное проживание. Я ещё не знал тогда, какие удивительные приключения ждут меня впереди. Я не подозревал, что этот высокий, худощавый человек с пронзительными серыми глазами станет не только моим соседом по квартире, но и самым близким другом. И я не мог предположить, что, благодаря ему я наконец пойму истинную природу того, что связывало меня с Мюрреем, и узнаю о мире гораздо больше, чем когда-либо преподавали в университете.

Но это всё было впереди. А пока что я просто стоял в новой квартире на Бейкер-стрит и чувствовал, что впервые за долгие месяцы оказался в правильном месте. И рядом со мной, невидимый, но вполне реальный, стоял верный Мюррей, мой призрак-хранитель, который отдал жизнь, чтобы спасти меня, и остался рядом даже после смерти.

Завтра начнётся новая глава моей жизни. Глава, полная тайн, загадок и открытий. И я был готов к ней.

Глава IV. Любопытство доктора Ватсона

На следующий день мы встретились в условленный час и поехали смотреть квартиру на Бейкер-стрит, дом номер 221-б, о которой Холмс упоминал накануне. Экипаж катился по утреннему Лондону, ещё не вполне проснувшемуся, но уже наполненному привычной суетой. Торговцы открывали лавки, трубочисты с длинными щётками на плечах спешили к первым клиентам, а редкие прохожие укутывались в пальто от утренней сырости.

Холмс сидел напротив меня, глядя в окно с видом человека, погружённого в свои мысли. Я же размышлял о том, насколько странным было наше вчерашнее знакомство и какие тайны может скрывать этот человек.

– Доктор, – внезапно заговорил Холмс, не отрывая взгляда от окна, – вы заметили нечто примечательное в адресе, который мы едем осматривать?

– Бейкер-стрит? – переспросил я. – Весьма респектабельный район, насколько я знаю.

– Не только район, – Холмс наконец повернулся ко мне, и в его серых глазах мелькнул интерес. – Номер дома. 221-б. Сложите цифры: два, два и один. Получается пять. Согласно древней науке нумерологии, пятёрка символизирует перемены, движение, постоянное обновление. Это число путешественников, искателей истины, тех, кто не может оставаться на месте.

Я удивлённо посмотрел на него. Нумерология не входила в круг моих интересов, и я всегда считал подобные вещи суеверием, не достойным внимания человека науки. Но Холмс говорил об этом с такой серьёзностью, словно речь шла о химической формуле или анатомическом факте.

– Вы изучали нумерологию? – осторожно спросил я.

– Я изучал много разных наук, доктор, – ответил Холмс уклончиво. – Мир полон знаний, которые официальная наука предпочитает игнорировать. Это не делает их менее истинными.

Квартира оказалась в точности такой, как я себе представлял по описанию: две удобных спальни и просторная, светлая гостиная с двумя большими окнами, выходящими на улицу. Комнаты были уютно обставлены, хотя и требовали некоторого ремонта. Плата, разделенная на двоих, оказалась вполне разумной, и мы тут же договорились с хозяйкой о найме.

– Превосходно, – сказал Холмс, оглядывая гостиную с видом знатока. – Высокие потолки, хорошая вентиляция. Это важно для химических экспериментов. И окна выходят на улицу, что позволит наблюдать за приходящими клиентами заранее.

В тот же вечер я перевёз из гостиницы свои немногочисленные пожитки, а наутро прибыл Шерлок Холмс с несколькими ящиками, саквояжами и странными коробками, о содержимом которых я не решился расспрашивать. День-другой мы возились с распаковкой и раскладкой нашего имущества, стараясь найти для каждой вещи наилучшее место.

Холмс занял под свой кабинет один угол гостиной, где установил химический столик с колбами, ретортами и другими приборами, назначение которых я не всегда мог определить. Рядом разместилась внушительная книжная полка, уставленная томами самого разного вида и возраста. Я заметил несколько современных изданий по химии и токсикологии, но большинство книг были старинными фолиантами в кожаных переплётах, многие с позолоченными корешками, а некоторые и вовсе без видимых надписей.

Постепенно мы стали обживать своё жилище и приспосабливаться к новым условиям. Именно тогда я начал по-настоящему наблюдать за своим новым соседом, и любопытство моё разгоралось с каждым днём. Мне не терпелось узнать, чем конкретно занимается Шерлок, какая его профессия.

Узнав, что Холмс разбирается в нумерологии, я решил более внимательно изучить его образ жизни, круг интересов и уровень знаний. Холмс, безусловно, был не из тех, с кем трудно ужиться. Он вёл на первый взгляд размеренный образ жизни и обычно был верен своим привычкам. Редко, когда он ложился спать после десяти вечера, а по утрам, как правило, успевал позавтракать и уйти, пока я ещё валялся в постели. Иногда он просиживал целый день в какой-то лаборатории, о расположении которой особо не распространялся. А иногда уходил, совершая долгие прогулки, которые, по-видимому, заводили его в самые различные уголки Лондона.

Но время от времени его энергичность сменялась странной апатией. Он мог целыми днями лежать на диване в гостиной, не произнося ни слова и почти не шевелясь. В такие дни я замечал в его глазах странную, отрешённую пустоту, и поневоле задумался, не пристрастился ли он к наркотикам. Однако размеренность и, осмелюсь сказать, целомудренность его образа жизни опровергали подобные мысли.

Однажды, когда Холмс провёл уже второй день на диване, уставившись в потолок, я не выдержал и во время обеда осторожно поинтересовался его самочувствием.

– Вы не больны, Холмс? – спросил я, стараясь придать голосу профессиональную озабоченность. – Как врач, я не могу не заметить, что последние дни вы едва двигаетесь.

Холмс медленно перевёл на меня взгляд, словно возвращаясь из далёких краёв.

– Напротив, доктор, я совершенно здоров, – ответил он с лёгкой улыбкой. – Я просто следую графику биоритмов, который составил для себя много лет назад. Человеческий организм имеет свои циклы активности и покоя, и игнорирование их ведёт к истощению. После периодов интенсивной работы мне необходим отдых, причём не только физический, но и ментальный. Я позволяю разуму отдыхать, освобождаю его от лишних мыслей.

– Вы составили график собственных биоритмов? – удивился я.

– Разумеется. Это несложно, если знать точную дату своего рождения и владеть некоторыми знаниями. Следование этому графику значительно повышает продуктивность.

Я покачал головой, поражённый методичностью, с которой этот человек подходил даже к таким естественным вещам, как отдых.

К концу второй недели я попытался составить для себя более полное представление о его личности. Ростом он был больше шести футов, но при своей необычайной худобе казался ещё выше. Взгляд у него был острый, пронизывающий, если не считать тех периодов оцепенения. Тонкий орлиный нос придавал его лицу выражение живой энергии. Руки его были вечно в чернилах и пятнах от разных химикалий, зато он обладал удивительной деликатностью в обращении с хрупкими приборами.

Дни шли за днями, а меня всё сильнее интересовала личность Шерлока Холмса. Читатель, пожалуй, сочтёт меня отпетым охотником до чужих дел, если я признаюсь, какое любопытство возбуждал во мне этот человек и как часто я пытался проникнуть за стену сдержанности, которой он огораживал всё, что касалось лично его. Но прежде чем осуждать, вспомните, до чего бесцельна была тогда моя жизнь и как мало было вокруг такого, что могло бы занять мой праздный ум.

Однажды вечером, когда Холмс находился в очередном периоде отдыха и мы оба остались дома, я решился задать ему более личные вопросы. Мы сидели в гостиной после ужина, и располагающая атмосфера, казалось, благоприятствовала откровенности.

– Холмс, – начал я осторожно, – не сочтите за бестактность, но мне интересно узнать больше о вашем прошлом. Где вы получили образование? Ваши родители живы?

Лицо Холмса на мгновение приняло отстранённое выражение, словно он обдумывал, что именно и сколько может рассказать.

– Моё прошлое, доктор, не самая увлекательная тема для беседы, – ответил он наконец. – Скажу лишь, что меня похитили в возрасте десяти лет. Родителей своих я почти не помню, лишь смутные образы, словно из сна. После похищения я жил далеко от Англии, в горной стране на востоке, где получил образование весьма необычного толка.

Он замолчал, давая понять, что тема закрыта. Я хотел расспросить подробнее, но что-то в его взгляде остановило меня. Очевидно, воспоминания эти были для него болезненными или по какой-то причине запретными.

– Простите, если я задел больную тему, – сказал я.

– Не беспокойтесь, доктор. Просто некоторые вещи лучше оставить в прошлом. – Холмс встал и подошёл к своей книжной полке. – Скажите лучше, интересуетесь ли вы чтением?

Я согласился, что да, хотя в последнее время читал мало. Холмс кивнул и больше не возвращался к разговору о своём прошлом. Я же понял: чем больше я изучаю Холмса, тем больше тайн обнаруживается в его личности. Это одновременно раздражало и притягивало меня.

В последующие дни я не мог не заметить, что Холмс обладает обширными и странными познаниями. Его интересы часто не соответствовали традиционным наукам, преподаваемым в университетах. Он мог часами рассуждать о свойствах редких ядов или методах определения давности пятен крови, но совершенно не интересовался политикой или литературой. Однажды я упомянул в разговоре имя Томаса Карлейля, и Холмс простодушно спросил, кто это такой.

Но более всего меня поразила его библиотека. Я уже отмечал, что большинство книг на его полке были старинными фолиантами. Как-то раз, когда Холмс отлучился, я не удержался и подошёл поближе, чтобы рассмотреть корешки. Многие книги были на латыни, что ещё можно было объяснить медицинским или химическим образованием. Но некоторые тома были написаны на языках, которых я не узнавал. Один особенно толстый фолиант в тёмно-коричневом кожаном переплёте привлёк моё внимание. Я осторожно снял его с полки и открыл.

Страницы были покрыты странными знаками, не похожими ни на один алфавит, который мне доводилось видеть. Иллюстрации изображали геометрические фигуры, звёздные карты и символы, значение которых оставалось для меня загадкой. В этот момент дверь открылась, и вошёл Холмс.

– Интересная книга, не правда ли? – спокойно заметил он, видя меня с фолиантом в руках.

Я смутился, чувствуя себя застигнутым за недостойным занятием.

– Прошу прощения, я не удержался от любопытства. Что это за книга? На каком языке она написана?

Холмс подошёл ближе и взглянул на открытую страницу.

– Это очень старая книга, доктор. Трактат по древней философии и астрологии. Язык давно мёртв, и лишь немногие могут его прочесть.