Рассказы дальневосточного охотника

(Истории от Николая Степановича Присяжнюка)

Круг почёта

Сколько мечталось об этом и грезилось в юные годы, порой, казалось несбыточной мечтой, чтобы хоть когда-нибудь без посредников один на один вступить в долгий разговор с тайгой. Охотники-промысловики представлялись людьми особой когорты, почти что небожителями, все сплошь героями, вышедшими из книг и кинофильмов, смело смотревшими в глаза опасности и успешно преодолевающими любые трудности и препятствия.

Охота из скрадка на утку, походы с манком за рябчиком и даже временный промысел в бассейне реки Шумиха, конечно, тоже прекрасное и увлекательное времяпровождение, но хотелось большего, основательного. И вот, свершилось: согласно договору со зверопромхозом вступил Николай Присяжнюк на пять лет в полные права на владение охотничьими угодьями в верховьях реки Мы. Директор Николаевского зверопромхоза Черменин Валерий Владиленович пошёл навстречу пожеланию, предложил освободившийся участок приамурской тайги, выдавая лицензию, долго жал руку, поздравляя с приобретением и желая доброго начинания на закреплённой территории.

С первого дня нахождения в «именных» угодьях пребывал охотник в самом счастливом настроении, будто начался долгожданный, а теперь к тому же ещё и затяжной праздник календаря. Непревзойдённым богатеем себя считал Николай Степанович, купцом высочайшей гильдии! И по праву – не перечесть-не сосчитать сокровищ, обладателем которых он стал: лесных дворцов – чудом сохранившихся с «ветхих» времён двух допотопных избушек, сложенных из почерневших от времени брёвнышек, лишь с заменёнными нижними венцами; таёжной реки, наполненной до краёв серебряными водами со многими впадающими в неё ключами-родниками, знающими старинные песни; облачённого в дорогие яркие одежды осеннего леса, щедро бросающего охапки россыпного золота под ноги охотнику; бесконечных хитросплетений звериных следов и несчётного количества голосов перелётных и зимующих птиц. Богатей, каких поискать! Владелец сокровищ, которые не каждый и рассмотрит. А ему других и не надо.

День на третий-четвёртый, когда немного поутихла радость от встречи с заповедным краем, появилось у Николая Присяжнюка ощущение, что кто-то за ним наблюдает, сначала кратковременное и вроде случайное, но постепенно переросшее в уверенность, что следят за ним достаточно пристально, контролируют поступки и действия, пытаясь понять, чего он стоит и из себя представляет. Однако никому претензий в соглядательстве промысловик до поры предъявить не мог.

Однажды, возвращаясь с обхода капканов, отклонился немного в сторону от пути охотник, желая срезать гриб – чагу, призывно маячившему в недалёком березняке, и наткнулся на отчётливый отпечаток медвежьей лапы. След был свежим, и охотник без труда установил, что огромный топтыгин сопровождает его во время дневных переходов на некотором отдалении, не выдавая себя каким-либо шумом, несмотря на внушительные габариты.

В отпечаток задней лапы косолапого легко встал Николай Присяжнюк двумя ногами. Встал, да и заоглядывался по сторонам: «Это же не медведь, а целый мамонт!» Определил навскидку, что местный косолапый далеко за полтонны весом будет. Закралось подозрение: «Уж не скрадывает ли меня зверь? Ждёт удобного момента, чтобы напасть! Чего по пятам-то ходит? Громила какой! Такой, захочет, и избушку по брёвнышкам раскатает!» На всякий случай промысловик поплотнее прикрыл дверь в зимовье в ближайшую ночь, карабин держал под рукой: «Если сунется топтыгин с ночным визитом, надо быть наготове! Бережёного бог бережёт».

Но медведь агрессии не проявлял, к избушке не подходил, капканы не трогал, он как бы, не желая лично представляться, изучал ситуацию со стороны. И изначальное напряжение, в котором пребывал охотник, обнаружив след зверя-великана, со временем ушло.

И всё-таки очного знакомства избежать не удалось. Осваивая участок, заглянул Николай Присяжнюк в небольшой распадок, где, поднимаясь в верховье безымянного ключика, неожиданно услышал хруст веток за спиной. Поздновато среагировал охотник, к тому же сплоховал – карабин «Вепрь» в избушке оставил, отправился в последний поход лишь с ружьём ИЖ-18Е двенадцатого калибра. Обернулся, а медведь уже в зоне досягаемости всего-то в десятке метров от него. Поднялся топтыгин на задние лапы, боженьки мои! Живут же такие! Махина за три метра! В него из пушки прямой наводкой нужно стрелять, а не из ружья! Сейчас сграбастает! Лишь чудо спасти может! Засуетился охотник, в стволе ружья дробовой патрон на рябчика, давай его вынимать, на пулевой менять, а патронташ не расстёгивается, руки цепкость потеряли, патроны не вынимаются, на землю норовят упасть.

Встал наконец на изготовку охотник, руки трясутся. Мишень-то большая, но на мушку никак не попадает, так стрелять и не решился: не буди лихо, пока оно тихо. Да и медведь, хотел бы, давно решил дело в свою пользу. Подошёл косолапый к ближайшей листвянке, приподнялся и прямо на глазах охотника стал чесать спину. То присядет, то передние лапы поднимет, то морду к небу от удовольствия задерёт. Не танец, а лесная ламбада, да и только! Вот и понимай местного хозяина как знаешь! Может он тешится-куражится перед скорым обедом или уму-разуму учит, указывает новичку-охотнику:

«Видишь – пограничные столбы с затёсами и чесалками, и везде здесь мои знаки, а ты границу, не спросясь, перешёл. Понимать должен: кто у кого в гостях! Не пришлый я, по наследству от предков владения получил, можно считать: всё здесь – моё родовое поместье. Хочу – чешусь, а хочу – рыбачу, хочу – караю, а хочу – милую! Закон – тайга, прокурор – медведь! А ты тут без году неделя. Ходи пока, да не забывай поклоны бить. Худоба-стыдоба, хоть бы для солидности жирка чуток нагулял».

Почтительно отступил охотник. Изучив повадки косолапого, определил Николай Присяжнюк, что тот в своём осеннем рационе делает ставку на рыбу, употребляя её немереными количествами, не приветствует долгого пребывания на своей территории других медведей, на дух не переносит волков и всячески изживает их, хозяйничает в основном в сумеречное и ночное время, предпочитая на рассвете возвращаться в один и тот же таёжный распадок. Не заходил туда больше промысловик, не тревожил готовящегося к зиме медведя.

В самом конце октября, печатая след в первый снег, обошёл медведь избушку на Заболоченном ключе по часовой стрелке метров за сто, как бы в последний раз проверяя: в достойные ли руки передаёт свои топтыгинские владения и, замкнув круг, ушёл на спячку куда-то в захламлённые буреломом верховья хребта. Наверное, сокрушался напоследок: «Ростом, увы, не удался сменщик, не тянет даже на молодого медведя, но это как рассудить, зимой тоже не найдёшь дураков по снегам шуровать! Ладно, посмотрим, что из него получится».

Вероятно, проснувшись по весне и обойдя свои владения, остался доволен медведь, с тех пор не попадался на глаза, не пугал охотника, но перед уходом на берлогу традиционно обходил зимовье, соблюдая некий ритуал и оставляя в центре медвежьей вселенной избушку с промысловиком. Соседство с настоящим хозяином тайги – косолапым-великаном – продолжалось лет шесть-семь, а потом медведь пропал, может, подался учить уму-разуму другого охотника. А может, убедившись в надёжности преемника, сдал ему все свои охранные грамоты и уснул в устланной мхом верховой берлоге под выворотнем старой пихты вечным сном.

Лесной переполох

Два помёта от одной зайчихи за благоприятный весенне-летний период, даже на севере Дальнего Востока – это не исключение из правил. А если наметилась такая плодовитость у беляков два-три года подряд, то неимоверно разрастается заячье племя. От такой длинноухой прогрессии тесно становится белякам в распадках. Особенно мечтательному охотнику же от постоянного мельтешения перед глазами заячьих следов удивительно-фантастический сон может присниться: если дела так и дальше пойдут, то ему наперёд лыжи и вовсе не пригодятся, не нужно будет вскорости бороздить глубокие снега, чтобы устраивать ловушки на пушного зверя, а останется лишь забота – передвигаться по натоптанным заячьим тропам, как по асфальту, и расставлять кулёмки и капканы.

Но заячье изобилие в очередной год вдруг сходит на нет, да так, что след беляка в лесу можно встретить реже, чем соболиный. Нападает на зайцев какая-то хворь, и получается, что природа сама контролирует их численность, не допуская переизбытка.

Погоды в самом начале двадцать первого века покровительствовали заячьему племени. И после Покрова, когда минимум на вершок-другой выпадало снегу, всё это заячье изобилие становилось видно, как на ладони. Днём беляк на глаза не попадается, если только его случайно с лёжки не стронешь. Ночью же наскачет на жировке по ивнякам и березнякам, а утречком все его выкрутасы налицо.

Зайцы в тот год чуть ли не с ума посходили, смело пересекали свежий лисий след, начихали и на волчий, так что не поймёшь, не зная предыстории: кто кого в тайге остерегаться должен. А уж охотника Николая Степановича Присяжнюка длинноухие принимали за добровольного заячьего слугу, помогающего им прокладывать тропы по бездорожью, и при любой возможности использовали в своих интересах оставленную человеком лыжню.

«Ну, братцы-кролики, так дело не пойдёт! Урезонить вас чуточку надо. Поднять на достойную высоту охотничью марку! Ну, никакого уважения к промысловику! И мясцо свеженькое испробовать не мешало бы, не всё ж мне тушёнку рубать», – решил Николай Присяжнюк, обнаружив в одно погожее утро след вконец «обнаглевшего» беляка на крыше приземистого зимовья.

Петли на зайцев ставить – дело, на первый взгляд, бесхитростное: насторожил только проволочку попрочней над следом и полёживай в избушке нога за ногу, поплёвывая в потолок, жди-пожди, когда дурень-заяц сам по себе в петлю попадётся. Только это ожидание может затянуться на неопределённое время до самой турецкой Пасхи.

Николай Степанович к отлову зайцев подошёл с толком-с пониманием: обжег проволоку, вынутую из троса, над открытым огнём до особой мягкости, прокипятил её в хвойном настое, чтобы отбить последние ненужные запахи. Рукавички одел специальные «капканьи», которые в избушку не заносил, а хранил на открытом чердаке. Подобрался к заячьей дорожке, не пересекая звериного следа, в двух местах между соседствующими деревьями, где беляку никак не сойти с натоптанной тропы, насторожил петли. Отходя от ловушек, заровнял след от лыжни. В ближайшую же ночь в одну из петель залетел косой. Обрадовавшись быстрому успеху, Николай Степанович уже стал строить планы по заготовке мяса впрок, но в следующие два дня зайцы в петли не пошли. Скрутив вдобавок пятачок петель для верности дела, охотник посчитал необходимым установить проволочные ловушки и на другие заячьи тропы.

Николай Степанович только успел прикрутить к берёзе последнюю петлю, когда интуитивно почувствовал движение за спиной. Обернувшись, охотник увидел: по тропе, прижав уши к телу, во всю прыть несётся заяц, не замечая человека, и вот-вот готовый взять его на абордаж. «Слепой он, что ли, или белены объелся?! Как бы и в самом деле не сшиб!» – заволновался охотник и в последний момент поднялся в полный рост перед скороходом. Обнаружив человека, беляк проявил неожиданную реакцию: застопорился, сжался в комок, заверезжал жалобно, тонко и пронзительно, будто беспомощный ребёнок. Опешив, охотник пару шагов назад сделал и встал столбом: «Что же это такое происходит?!» Заяц через мгновение сориентировался, сиганул в сторону от тропы и давай по целине след печатать. Всё произошло в несколько секунд, Степаныч ещё в себя не пришёл, а тут новая «движуха» по звериной дорожке наметилась – оранжевый сполох метнулся по заячьему следу – лиса собственной персоной! На носу у лисы клок заячьего пуха, видно в погоне едва не достала беляка. В азарте преследования поздно заметила лиса охотника, затормозила всеми четырьмя лапами, но не удержалась и кувыркнулась.

Тут и Степаныч, забыв, что и сам промышляет беляков, встал на защиту зайца: «Вот же, рыжая бестия! Я тебе покажу, как длинноухих донимать! На воротник тебя в два счёта пущу!» Проявив сноровку, охотник прыгнул навстречу хищнику, предполагая прижать к земле заячьего преследователя. Прыгнуть-то прыгнул, но сразу и не уразумел, что произошло. Лишь на мгновение охотник завис в воздухе, но вперёд не поддался, а на том же самом месте, где и стоял, рябчиком нырнул в снег, перед снежным купанием успев заметить, как лиса, округлив глаза от страха и удивления до невозможности, скакнула в сторону, противоположную убежавшему беляку. Пока Степаныч откопался и разобрался, кто же схватил его за заднюю ногу, зверей и след простыл. Оказалось, что угодил ногой охотник в свою же петлю.

Ночью ворочался промысловик, никак не мог заснуть. Всё время вырывался откуда-то, будоражил память и тревожил сердце отчётливый заячий крик, лезли в голову, донимали вопросы: «Отчего так кричал беляк?! От боли, укушенный лисой? От страха, зажатый между двух «огней»? Или просил помощи?..» Еле дождался утра Николай Присяжнюк, встал на лыжи, снял все до единой петли и на зайца больше никогда не охотился.

А заячий крик, что с ним поделать? Так и не забыл его охотник. Нет-нет, да и всплывает он в памяти, когда видит Николай Степанович, что какая-либо зверюшка, а то и человек попали в беду.

Таёжный марафон

А её ещё выдержать надо, зиму нашенскую: перетерпеть морозы, повоевать с буранами да с метелями, помотать добрые полгода сопли на кулак. Да и дальневосточное лето – иной раз одно название – зачастую больше похоже на затянувшуюся весну, так и не разродившуюся тёплыми днями, насмешка над тайными мечтаниями получить хотя бы лёгкий загар. Не сладко, конечно, на Северах, а потому через край здесь желающих угадать с отпуском в летние месяцы, чтобы махнуть в южные широты, погреть косточки, побаловать себя сладкими фруктами, побарахтаться в тёплых морях. Николай Степанович Присяжнюк в предотпускной суете-толчее не участвовал, легко пропускал вперёд всех желающих. Курортный сезон Степаныча начинался в родных местах примерно с середины октября, когда выбирался он в охотничьи угодья, расположенные в верховьях реки Мы.

Вот и в тот далёкий на переломе веков двухтысячный год заехал Николай Присяжнюк на охотничий участок, закреплённый за ним по договору со зверопромхозом, без особых проволочек. По дороге, ведущей к дальней деляне Константиновского леспромхоза, добрался «по-барски», с оказией на «вахтовке», подвозившей рабочих. У приметной лиственницы, чуть в стороне от лесовозной дороги, прикрыл целлофаном свой багаж на случай ненастья. За пару дней сделал несколько «пробежек» с забитым под завязку всякой всячиной рюкзаком – перетаскал охотничье снаряжение и съестные припасы к ближайшему зимовью.

Охотился в тот сезон Николай Степанович без верной четвероногой помощницы Найды. А потому приходилось ему рассчитывать на крепость своих ног, надеяться, что капканы и ловушки расставлены в нужных местах, и на всякий случай у лесных костров не забывать делиться трапезой с лесным духом Подей, чтобы не отворачивал тот переменчивую удачу. Ух и набродился, намерил тайгу охотник широкими лыжами вдоль и поперёк, заглядывая в самые отдалённые и глухие закоулки своего участка.

Ну и труды оказались не напрасны. Хоть и без собаки, но отпущенный зверопромхозом план в десяток соболей Николай Присяжнюк перевыполнил досрочно. Шёл в капканы и другой зверь: лиса, норка, колонок… Особо не беспокоился Николай Степанович за обратную дорогу, мучиться и сгонять с себя семь потов при выходе из тайги не предвиделось. Наложилось одно на другое – окончание охотничьего промысла и избирательная кампания. Заручившись согласием руководства авиаотряда, заранее договорился охотник со знакомым лётчиком Каравацким Ильёй, который обещал, совершая облёты дальних избирательных участков, по пути от маяка Уарке на побережье Татарского пролива в посёлок Нижнее Пронге, немного забрав в сторону, произвести посадку у самого зимовья. Благо, местность позволяла.

Сделав поправки на возможные непогоды и изменения полётного графика, Николай Присяжнюк заранее вырубил на посадочной площадке молодую поросль ольхи и ивы, распихал-утрамбовал имущество в несколько мешков и в магазинные картонные упаковки. В коробку поменьше уложил кое-что из вещей и завёрнутые в полиэтиленовый пакет паспорт, охотничий билет, другие документы. Поставил «ценную бандероль» у самой двери, чтобы не забыть ненароком. Последние два дня на всякий случай далеко от избушки не уходил, то и дело запрокидывая голову к небу.

Винтокрылая машина ползающему по земле человеку не чета. Только совсем недавно за сопками раздавался рокот вертолёта, а вот уже гигантская «железная стрекоза» у избушки, работая лопастями, поднимает из слежавшихся снегов искусственные метели. Командир воздушного судна, не дожидаясь, когда окончательно остановятся лопасти вертолёта, спрыгнул на землю. Высоченный, широкой кости, полушубок нараспашку, уверенно загребая унтами, пошёл навстречу, дружески приобнял, похлопал по плечу охотника.

Посадка хоть и товарищески-договорная, но по лётному расписанию незапланированная, а потому поторапливал Илья Каравацкий: «Степаныч, грузи чемоданы! Вечер не за горами, а мне ещё полрайона облететь надо».

Не спрашиваясь, лётчик подхватил два мешка «пожирнее» с охотничьей поклажей и, ускоряя ход жизни, несгибаемой походкой направился к вертолёту…

Смотря как расстояния мерить, шагами – это одно, а секундами полёта на вертолёте – совсем другое, прильнул к иллюминатору охотник, восхищённо созерцал свои угодья, пока винтокрылая машина набирала высоту: «Красотища-то какая! Как мудрёно нарезала природа лесные распадки. Начудила с речками и ручьями. Нарисовала всклоченную гриву таёжного хребта…»

Но зря прежде времени расслабился Николай Присяжнюк. Вертолёт, сделав короткую остановку в Нижних Пронгах, уже подлетал к почти обезлюдевшей деревушке Макаровке, когда пассажир, проводя пересчёт багажа, обнаружил недостачу: «Вроде всё на месте. Всё, да не всё! Самой маленькой коробки с документами нет! Ну как же так? Куда подевалась? Ведь при сборах уделил ей особое внимание». Напряг память, вспомнил охотник: пока загружал мешки и громоздкие упаковки, перешагивал через эту злосчастную коробку, чтобы не мешалась, пихнул её ногой машинально в сторону, к столу. Отодвинул да в суматохе забыл, обиделась видно коробчонка, что пинают её зазря, и напоследок на глаза не попалась. Николай Присяжнюк тут же с сердечной просьбой к экипажу вертолёта, вкратце обрисовал ситуацию: так и так…

– Нельзя ли развернуть машину?

– Степаныч, хоть живьём режь! Горючки осталось – только до города долететь! Сочувствую, но ничем помочь не могу! – виновато пожал богатырскими плечами Каравацкий.

Лишь денёк отдохнув после возвращения в город, вышел Присяжнюк на работу. Хочешь, не хочешь, а надо соображать, как сызнова добираться до избушки, ведь туда-обратно – неделю минимум придётся потратить на преодоление таёжных препятствий, нужно опять обременять руководство просьбами о предоставлении отпуска за свой счёт. Конторские, конечно, не откажут, войдут в положение, всё-таки подчинённый на хорошем счету. Но себя Николай Степанович накручивал: «Поймут-то – поймут, а вдруг возникнет и недоумение: а не зачастил ли ты с выходными, товарищ Присяжнюк? Пользуешься нашим добрым расположением». Одно к другому и иные мысли мучали Николая Степановича: «Как бы вездесущие мыши не почикали документы, им картонная коробка не преграда, и начальства над ними нету, они такую ревизию наведут, что потом концов не найдёшь».

Жизненные перипетии к тому же подливали масла в огонь, ну никак, оказалось, без паспорта простому человеку нельзя: пришла посылка от брата из Крыма. Прислал он латунные гильзы редкого калибра. А в почтовом отделении заминка вышла с получением, попалась молодая, но чересчур переученная работница, с места её не сдвинуть:

– Предъявите документ, гражданин!? Удостоверьте свою личность! Попробовал найти нужный подход Присяжнюк, вежливо возразил:

– Девушка, дорогая, да я же здесь, на почте, не раз бывал, меня ваши сотрудницы в лицо знают. А хотите, я вам через пять минут приведу свидетеля с паспортом, который подтвердит, кто я есть?

Но не тут-то было, работница почтового отделения принципиальность проявила, такую демагогию развела, да вдобавок при живой очереди, хоть сквозь землю провалиться:

– Вы здесь не скандальте! А если владелец придёт с настоящим паспортом, мне ему каких свидетелей предъявлять? На лбу у вас не написано, кто вы такой. Людей на земле шесть миллиардов – похожести не избежать! Ходят люди, и сами не знают, что вокруг них кишат двойники, как две капли воды схожи, их и не каждый родственник различит! Царей, и тех подменяли! А вы какого чина-звания, что здесь права качаете? Никак выше царя себя ставите? А может, вы от алиментов скрываетесь или вообще преступник-рецидивист? Не мешайте уважающим закон добропорядочным гражданам получать почтовые отправления! А то сейчас наряд милиции вызову! Вот им и объясняйте, кто вы такой!

Так и не осадив почтальоншу правильным словом, а ведь заслуживала, раскрасневшись от обиды, прямиком из здания почты подался Степаныч к своему товарищу Аркадию Васильеву:

– Если узнаешь, кто я такой, запрягай свою машину, дружище! Допекло, до немогу!

Иначе я пешком пойду!..

– Всё понимаю, но и у меня свои заморочки, Коля! Через неделю рванём! Ледок как раз окрепнет, по рекам-по проливам поспешать надо медленно. А то уедем такой дорогой, откуда возврата нет! Как тебе такой расклад? – предложил Васильев.

– Принимается! Через неделю, так через неделю, – скрепил договор рукопожатием Степаныч.

За забытыми документами поехали на буране Васильева вкруголя по Амуру до Нижних Пронг, а там через Татарский пролив заехали в устье реки Мы. Таёжная речка темнела опасными промоинами. Осторожно объезжая их, друзья лишь к вечеру добрались до избушки охотника Александра Платонова на ключе Лиственничный.

– О как! Какими судьбами? – удивился лесной отшельник и штатный охотник коопзверопромхоза Платонов, но особо расспрашивать поздних гостей не стал, придёт время, сами расскажут, за какой надобностью пожаловали, радушно предложил: – Давайте располагайтесь. Чем богаты, тем и рады!

Хозяин избушки тут же заварганил на сковородке аппетитных хариусов. Наварил полную кастрюлю рожек. Достал банку солёной черемши. И у гостей нашлось чего к столу и, конечно же, соответствующий напиток к такой замечательной закуске. Сообща разобрали ситуацию, покумекали, что да как…

– Дальше на буране не проедете, – рассказал хорошо ориентирующийся на местности Платонов. – Зима нынче с капризами: то мороз, то оттепель – вся река в наледях. На лыжах надо. Ты, я смотрю, Коля, захватил свои скороходы, а хочешь – мои бери. По лету из еловых досок лыжи гнул, мои-то поширче будут. Тут, язык через плечо, не одну версту по тайге пластать придётся, а снег мягкий, осадистый. Да шибко не разгоняйся, внимательнее будь, не нырни где под лёд! Аркаша пусть остаётся. Здесь тебя ждать будем. Рыбки с ним наловим. Я жирными короедами запасся. Хариус берёт на короеда с разгону, не задумываясь. С собой рыбку заберёте. Не лишняя будет.

На том и порешили.

Только забрезжил рассвет, пропустив кружку чая и зажевав оставшегося с вечера хариуса, налегке, с небольшим запасом провизии отправился Николай Степанович в верховья Мы. Обходил полыньи и подозрительные места, чтобы не рюхнуться в воду, а где и предпочитал пробираться по берегу. По накатанной лыжне идти было бы до ближайшей избушки на ручье Кривом от силы три часа, по целине же потратил Николай Степанович на дорогу все шесть. Наконец показалось зимовье. Не знал бы где, не заметил – основательно присыпало снегом спрятавшуюся в ельнике избушку.

Здесь бы по-хорошему и сделать передышку охотнику, заночевать, восстановить силы, а на следующий день продолжить путь. Возраст у Николая Степановича – полтинничек, как ни хорохорься – его в расчёт брать надо. Это уже далеко не юношеские восемнадцать и, прямо сказать, не марафонский возраст, тут, если здраво рассудить, рысачить не надо, а коли какую длинную дистанцию и наметил, то за финишную ленточку сразу глазами цепляйся, а если по-другому, то только с привалами и перекурами. Но это всё правильно, когда на холодный рассудок и со стороны глядючи рассуждать, если не чувствуешь себя никому обязанным, не допекли всякие жизненные обстоятельства.

Лишь остановился на пару минуток охотник у промежуточной избушки, хлебнул из фляжки остывшего чая и покатил дальше. До зимовья на Заболоченном оставалось не умятого лыжами метража не меньше, чем было пройдено охотником за день.

Зимний день скоротечен. Солнце так и не поднялось высоко над тайгой, обделив своим вниманием самые глухие распадки, а сразу после полудня стремительно покатилось за горизонт. Река Мы всё более петляла, разбивалась на рукава, обманчиво зазывая померить лишние километры тайги. И Степаныч поддался на провокацию, свернув в один из таких отвилков. Хотел охотник сократить путь, а получилось – потерял лишние полтора часа, пока вышел к отправной точке. Прибавил ходу, чтобы наверстать упущенное. Стало стремительно темнеть. С каждым шагом на небосклоне вспыхивали всё более яркие звёзды. До избушки оставалось не более километра, когда неожиданно защемило у путника за грудиной. Присел Николай Степанович на ближайшую лесную скамейку – надломленное у комля дерево, смерил пульс: учащённый, секундной стрелке часов за ритмом сердца никак не угнаться. Отсиделся малость, дальше шёл черепашьими темпами, шаг вперёд, два в уме – перекур…