Пешка тени

ГЛАВА 10. ПОБЕГ ПО ПРАВИЛАМ ВОЙНЫ

Тяжёлое, безжизненное Сердце Древа в котомке било меня по спине с каждым шагом, словно пытаясь вырваться обратно. Оно было моей добычей. Моим проклятием. И теперь – моей самой большой проблемой.

Я замер у двери, прислушиваясь. Замок щёлкнул, но не с той стороны. Снаружи.

Щелчок. Скрип.

Дверь из сплетённых корней, ещё секунду назад бывшая непробиваемой стеной, с тихим стоном подалась. Её магия умерла вместе с девушкой, оставив после себя лишь судорожный спазм агонии.

На пороге стоял он. Брат Замогильного. Его лицо, обычно холодное и надменное, было серым от предчувствия. Его взгляд скользнул по мне, по пустой нише, где пульсировало Сердце, и упал на кресло. На хрупкую, бездыханную фигуру его дочери.

Тишина.

Она длилась всего одно сердцебиение. Ровно столько, чтобы его мозг осознал то, что видели его глаза.

И потом всё оборвалось.

Его крик не был человеческим. Это был рёв раненого зверя, полный такой вселенской, невыносимой боли и ярости, что воздух в комнате задрожал. Он не смотрел на меня. Он смотрел на неё. А потом его взгляд, остекленевший от горя, поднялся на меня.

– Убейте его, – его голос был хриплым шёпотом, но он нёсся по коридорам, как удар хлыста. – РАЗОРВИТЕ ЕГО НА КУСКИ!

Это был сигнал. Из-за его спины в дверь хлынули стражи. И не только они. Из теней за спинами стражников выползли другие фигуры. Высокие, сухопарые, одетые в сплетённую из коры и кожи броню. Лесовики. Их лица были разукрашены охрой в узоры сучьев и спящих глаз. Их глаза – те самые глаза – пылали холодной древней ненавистью. Для них я был не просто вором. Я был осквернителем. Тем, кто похитил их бога.

«Прекрасно. Просто замечательно. Опять. Из тихого воришки я окончательно превращаюсь в уличного головореза. Может, мне сразу начать ломать двери плечом и орать боевой клич?» – ярость пульсировала в висках, холодная и острая. Но под ней – леденящая ясность. Выбора не было.

Первый стражник, воодушевлённый яростью хозяина, ринулся на меня с мечом. Я не стал ждать. Дубинка. Моя верная, простая, не магическая дубинка со свистом рассекла воздух и нашла его висок. Он рухнул, словно мешок с костями, преградив путь другим.

Это было всё, что мне было нужно. Мгновение задержки.

Я рванулся не к главному выходу, а к большому арочному окну в глубине комнаты. Из толпы преследователей поднялся посох, увенчанный скрученными корнями. Лесовик-шаман. Воздух затрепетал и загудел, запахло гниющим буреломом и озоном.

Я не видел полёт зелёного сгустка энергии. Я почувствовал его – волну сковывающего холода и чистой ненависти. Рванулся вбок. Магический заряд прожёг край моего плаща, и ткань не сгорела, а почернела и рассыпалась в труху, пахнущую прахом.

«Вот черт. Магия. Я ненавижу магию».

Мой лук был уже в руках. Не чтобы убить шамана – его уже прикрыли двое его сородичей с топорами из тёмного дерева и обсидиана. Шумовая стрела. Я послал её в дальний угол зала, за спины набегающей толпе. Стеклянная погремушка с треском разбилась о каменную статую, заливая пространство на секунду хаотичным, грохочущим эхом.

Стражи среагировали мгновенно – они развернулись на звук. Даже лесовики на мгновение дрогнули.

Мгновения мне хватило. Я подбежал к окну, отщёлкнул старую, проржавевшую защёлку и выбил раму плечом. Ночной воздух ударил в лицо, холодный и влажный. Позади – рёв брата Замогильного, шелестящий щебет лесовиков, топот сапог.

Внизу – в трёх этажах подо мной – брусчатка двора. Прямо передо мной – узкий декоративный карниз. Узкий, покрытый скользким мхом.

Безумие.

Я вылез, прижавшись спиной к холодному камню, и начал боком, мелкими шажками, двигаться вдоль стены. Ветер рвал за полы плаща. Снизу послышался крик: «На карнизе! Он на карнизе!»

Свист. Но не стрелы. Из окна, которое я только что покинул, вылетело нечто вроде живого узла из колючих лоз. Оно пролетело в сантиметре от моего лица и впилось в стену, оставив на камне тлеть полосу смолы. Магия Лесовиков. Они не стали бы стрелять – они боялись повредить Сердце в моей котомке. Они хотели взять меня живьём. Чтобы сделать то, что они делают с осквернителями.

Я заставил себя ускориться, почти побежал по этому проклятому каменному уступу, чувствуя, как каждый неверный шаг отзывается в боку тупым, рвущим болью. Баланс изменился, я стал неуклюжим, опасным для самого себя. Впереди – водосточная труба, массивная, чугунная, но древняя. Собрав волю в кулак, я оттолкнулся от карниза – и пролетевшая полтора метра пустоты показалась вечностью. Удар о трубу отозвался в ребрах огненным взрывом. Я едва удержался, пальцы судорожно впились в ржавый металл, скользя по нему. Металл заскрипел, подался, но выдержал. Я стал спускаться, почти не цепляясь ногами, больше падая, обжигая ладони о ржавый металл, игнорируя тошнотворную волну боли, накатывавшую с каждым движением.

Ещё одна колючая лоза впилась в трубу рядом, обдав лицо едким дымом.

Больше я не мог держаться. Сорвавшись, я полетел вниз. Мир превратился в ослепительную полосу света и тени. Мне не хватило сил сгруппироваться – я ударился о груду мокрых мешков с мусором всем весом, наотмашь. Что-то хрустнуло в плече с отвратительным, глухим звуком. Воздух вырвался из легких с хриплым стоном, мир уплыл в багровый туман, пронзенный острой, рвущей болью в боку и плече. От удара моя котомка расстегнулась, а поясная сумка отлетела в сторону. Содержимое – различные виды стрел – с тихим шелестом рассыпалось по грязи. Что-то звякнуло, что-то безнадёжно утонуло в чернозёме. Подбирать не было ни секунды, ни сил. Весь мой арсенал, вся моя подготовка – остались там, под кустами роз.

Я лежал, не в силах пошевелиться, чувствуя, как знакомое, ненавистное жало впивается глубоко в бок, туда, где когда-то угодила алебарда, а новая, свежая агония пылала в правом плече. Вывих. Или перелом. Идиот. Самый настоящий идиот. Но я был жив. Черт возьми, я был на земле. Ценой, которая будет долго напоминать о себе.

С трудом подняв голову, я увидел, как из боковой калитки на меня уже бежали двое стражников. А сверху, из окна, свешивались тёмные фигуры лесовиков, готовые спуститься по стене, как пауки. Адреналин перебил боль – инстинкт выживания заставил меня подняться.

Время грубых решений.

Я выкатился из кучи, на ходу выхватывая лук. Обычная стрела. Не чтобы убить. Чтобы снять с дистанции. Я выстрелил почти не целясь. Стрела впилась первому стражнику в бедро. Он с криком рухнул, держась за рану. Второй замер – и этого мгновения хватило мне, чтобы подняться и броситься в узкий проулок между особняком и соседним зданием.

Тень. Мрак. Мои владения.

Я бежал, не оглядываясь, прижимаясь к стенам, прижимая больную руку к груди. Каждый толчок ноги о булыжник отдавался в боку тупым, рвущим ударом, а в плече вспыхивал новый огонь, заставляя стискивать зубы. Крики и странные, щёлкающие звуки погони позади постепенно стихали. Они не оставляли надежду, просто теряли мой след в лабиринте задворок.

Впереди – пожарная лестница, ведущая на крышу. Ржавая, но прочная. Я почти вполз на нее, хватая ртом воздух и чувствуя, как ребро пылает огнем. Взбираться пришлось медленнее, чем хотелось, переступая, а не перепрыгивая через ступеньки, оберегая бок. Даже сквозь адреналин я чувствовал, как ноет каждый мускул, горят легкие, а в боку пульсирует одна сплошная боль.

И вот он. Простор. Ветер. Тишина.

Я обернулся на мгновение. Особняк брата Замогильного стоял, освещённый факелами, как раненый зверь, вокруг которого суетятся муравьи. И что-то тёмное и быстрое карабкалось по его стенам. Лесовики не сдавались.

Но я был уже далеко. Я сорвал с головы капюшон, давая ветру остудить пылающее лицо. В котомке мертвым грузом било Сердце. Я его достал. Я выжил.

Где-то внизу, в городе, рыдал от безумия и горя человек, чью дочь я… освободил. А по крышам уже ползла тёмная, шелестящая месть, которой не было конца.

Спасибо, Силуан. Отличная миссия. Ничего, что меня чуть не убили, не превратили в удобрение и не списали в расход эти зеленые людишки.

Я глубоко вздохнул, заставляя дрожь в руках утихнуть. Адреналин отступал, оставляя после себя знакомую, ёмкую пустоту. И голод. Всегда голод.

Мои ноги сами понесли меня вперёд по верёвочным мосткам и скатам черепичных крыш. Это был тот самый танец с гравитацией, который я знал наизусть. Единственное, что никогда меня не предавало. Куда надёжнее людей и их пророчеств.

В кармане моей котомки, рядом с мёртвым грузом Сердца, лежал тот самый Опал. Бесполезный, глупый камушек, ради которого всё и началось. Мой личный трофей. Теперь он пах не победой, а горькой иронией. Самое время превратить его во что-то полезное. Во что-то съедобное и, может быть, пару бутылок дешёвого вина, чтобы стереть из памяти этот вечер.

Лавка у слепого Скупщика была как раз по пути. Старик всегда был на связи, всегда готов скупить краденое, не задавая лишних вопросов. Половина выручки Силуану… Непомерная цена за информацию, которая едва не стоила мне жизни. Горькая усмешка сама собой сорвалась с губ. Но договор есть договор. Чёрт с ним, сначала я получу своё, а там посмотрим.

Я свернул с высоких крыш на более пологие, спускаясь в сторону Тряпичного ряда, где вонь канализации смешивалась с запахом жареных каштанов и человеческой безысходности. Пора было возвращаться с небес на грешную землю. К моим правилам. К моей игре.

Я прыгнул на последний козырёк и спустился по водосточной трубе в грязный, тёмный переулок. Ветер донёс отдалённый, яростный щебет. Лесовики всё ещё искали. Но их бог был уже далеко.

Поправив плащ, я вышел на людную улицу и растворился в толпе, шагая в сторону лавки. Пора было заключать сделку.

ГЛАВА 11. ШЁПОТ МИРА И ШУМ ЯРОСТИ

Город встретил меня своим привычным равнодушием. Влажный ветер гнал по мостовой обрывки афиш и шелуху от семечек, перемешанную с уличной грязью. Каждый шаг отдавался в боку тупым, нытьём, напоминая о падении с трубы и о том, что я уже далеко не так молод и неуязвим, как хотелось бы думать. Во рту стоял вкус крови – то ли прикусил щеку, то ли это просто привкус сегодняшнего дня. Ярость. Горькая, бесполезная ярость, которую не на кого выплеснуть.

Я шёл, не скрываясь, плащ был рваный и в подпалинах, на мне пахло дымом и смертью. Прохожие шарахались, чувствуя исходящий от меня животный жар злобы. И это лишь злило меня ещё сильнее.

Сжечь. Всех. До тла.

Мысль была детской, глупой, оттого ещё более сладкой. Рука сама потянулась к пустому колчану. Стрел не было. Нечем было даже погасить наглый, весело полыхающий фонарь на углу.

И тогда я увидел его. Толстого торговца в бархатном камзоле, который с самодовольным видом отсчитывал монеты из кошеля, хвастаясь перед своим приятелем. Его пальцы, унизанные перстнями, с любовью перебирали серебро.

Без мысли, без плана – чистое движение. Два шага, легкий толчок плечом в его соседа, якобы извиняясь за неловкость, и уже готовый кинжал в рукаве скользнул по ремню кошеля. Ещё мгновение – и тёплый, туго набитый мешочек исчез у меня в ладони, а я уже отошёл на несколько шагов, растворяясь в толпе.

Торговец орал что-то, хватаясь за пустой пояс. Его визгливый голос резал слух.

Шум.

И вдруг в голове всё перевернулось. Не здесь. Тогда. Воспоминание накрыло волной – не картинкой, а ощущением.

Прохлада каменных стен цитадели Служителей после уличной жары. Не уют, а чувство ловушки. Я, тощий пацан с ещё не зажившими после побега ссадинами, стоял посреди тренировочного зала, дрожа от унижения и гнева. Мои кулаки были сжаты так, что ногти впивались в ладони. Они отобрали. Снова. Тот самый амулет, что я принёс с улицы, мою первую удачу. Не украли – «изъяли». Для моего же блага. Чтобы не марать душу.

– Верни! – моё эхо грубо било по сводам зала. – Это моё!

Силуан стоял неподвижно, наблюдая. Его лицо не выражало ни гнева, ни одобрения.

– Твоё? – его голос был тихим, но резал, как лезвие. – Вещь, украденная у другого? Ты называешь это своим?

– Я её добыл! Я её заработал! – я рванулся к нему, не для атаки, слепой от ярости, готовый толкать, бить, кусать эту каменную неподвижность.

Он не стал уворачиваться. Он просто принял мой удар, позволил моим слабым кулакам молоть воздух у его груди, пока я не выдохся, задыхаясь от злости и бессилия.

– Гнев – это огонь, – сказал он наконец, и в его голосе не было упрёка. Была констатация. – Он может осветить путь или спалить тебя изнутри. Ты чувствуешь жар в жилах? Слышишь стук в висках? Это не сила. Это шум. Ты оглох от собственной ярости и не слышишь, как мир шепчет тебе о сотне иных путей. Ты слышишь только себя. А этого никогда недостаточно.

– Они… они забрали моё! – я выдохнул, почти плача от ярости.

– Они забрали вещь, – поправил он холодно. – И показали тебе, что сила без контроля – ничто. Ты можешь потратить всю жизнь, чтобы отнимать. И всю жизнь будешь чувствовать себя так, как сейчас – обокраденным и униженным. Или можешь перестать шуметь. Услышать тишину. И найти силу, которую у тебя нельзя отнять.

Воспоминание отпустило так же внезапно, как и нахлынуло. Я стоял посреди улицы, сжимая в кармане сворованный кошелёк. Тот самый шум всё ещё стоял в ушах. Я горел. Я не слышал ничего, кроме собственного тяжёлого дыхания и стука крови в висках. Он пытался научить меня тишине. А я так и остался громким, уличным мальчишкой, который всего лишь наловчился красть тише.

Я продолжил путь, уже не замечая окружающих, но теперь спина почувствовала привычный холодок слежки. Только это был не одиночный взгляд. Это было ощущение, будто за мной наблюдает сам город. Деревянные ставни на окнах казались прищуренными глазами. Ворона на карнизе замерла, повернув голову именно в мою сторону. Воздух, пахнущий гниющими овощами, вдруг потянул сладковатым душком преющей листвы, хотя до ближайшего парка было полчаса ходу. Шёпот лесовиков, казалось, не просто висел в воздухе – он исходил из щелей в мостовой, из скрипа вывесок на ветру. Они не просто шли по моему следу. Они наполняли собой пространство, делая его своим.

Это ощущение, знакомое до боли, заставило меня двигаться быстрее, почти бежать через грязные переулки, пока внезапный порыв отвращения ко всему этому не заставил меня остановиться. Пальцы нащупали в кармане тёплый, отяжелевший от монет кошель. Украденный. Чужой. Ещё одно ничтожное доказательство моего мастерства, которое не приносило ничего, кроме пустоты. Та самая, что разъедала изнутри. Я так хотел доказать всем и вся, что я лучший вор этого проклятого города. А в итоге – я всего лишь лучшая пешка в чужих играх. Злость, внезапная и ослепляющая, ударила в виски. Не на них. На себя.

Рука сама выдернула кошелек – и я швырнул его в сточную канаву, в самую густую, вонючую жижу. Награбленное серебро с тихим, чавкающим плеском утонуло в грязи.

«Вот тебе, Город. Забирай своё. Всё равно оно ничего не стоит».

И на миг сквозь шум в собственной голове я услышал другой – тонкий, обиженный визг. Краткий всплеск чужой боли и потери, которую я причинил. Он тут же угас, задавленный тяжелой, равнодушной грязью.

От этого жеста не стало легче. Ярость никуда не ушла, она просто упёрлась в глухую стену, обратилась внутрь. А в котомке у меня за спиной, прижавшись к мёртвому грузу Сердца, леденящим холодком отдавался тот самый Опал. Каждый нерв чувствовал его чужеродное присутствие – навязчивое, неумолчное, словно упрёк. Он ныл тихой, настойчивой нотой, вопреки всем моим фантазиям о нём. Я так хотел его когда-то, как символ, как доказательство. А теперь эта глупая безделушка стала лишь очередным грузом, от которого я жаждал поскорее избавиться. Вырвать и вышвырнуть, как занозу, впившуюся в самое сердце былой обиды. Ещё одно напоминание, что все мои жесты бунта в итоге приводят к одному – к новой ноше на спине и горькому послевкусию. Он напоминал, что ни одна из этих вещей по-настоящему мне не принадлежит.

Я продолжил путь, уже не замечая окружающих. Моей единственной целью теперь была дверь в конце улицы. Низкая, покосившаяся, с вывеской в виде старого, слепого глаза. Лавка у слепого Скупщика.

Я дошёл. Остановился перед дверью. Дерево было шершавым, испещрённым зарубками и годами грязи. Я занёс руку, чтобы постучать. Сжать в кулак всю свою злость и выбить ею эту дверь.

И замер.

Потому что из глубины узкого, вонючего переулка сзади меня прозвучал голос. Тихий, плоский, без единой ноты приветствия.

– Неужели ты всё ещё шумишь, мальчик мой?

Я обернулся. Силуан стоял в тени, его плащ цвета мокрого камня сливался со стеной. Он смотрел на меня. И ждал.

ГЛАВА 12. ХОЛОДНЫЙ РАСЧЁТ

Голос за спиной был не громким, но он прорезал городской шум и звон в моих ушах точнее любого клинка. Я обернулся. Силуан стоял в тени подворотни, его плащ цвета мокрого камня сливался с сырой кладкой. Он не выглядел триумфатором. Он выглядел… уставшим. Такого я у него ещё не видел.

– Неужели ты всё ещё шумишь, мальчик мой? – повторил он. В его голосе не было насмешки. Была констатация. Констатация моего провала.

– А ты всё ещё подкрадываешься, как кот на цыпочках, – парировал я, не скрывая раздражения. Рука сама потянулась к рукояти ножа, но я заставил её опуститься. Это было бы бесполезно. – Пришёл за своей долей? Или просто полюбоваться на последствия твоего гениального плана?

Он вышел из тени. Его глаза скользнули по моей рваной одежде, задержались на подпаленном плаще, будто считывая всю историю моего побега.

– Я пришёл убедиться, что ты жив. И что Сердце в безопасности.

– О, оно в безопасности, – я с силой стряхнул котомку с плеча. Свёрток, ударившись о булыжник, издал не глухой звук, а короткий, подавленный вопль – всплеск слепой, древесной ярости и боли, который отозвался в моих висках ледяным укусом. – Забери свою проклятую игрушку. Надеюсь, она стоила жизни той девчонки.

Я ждал оправданий. Отговорок. Узкой, ехидной улыбки. Но его лицо оставалось невозмутимым. Только в уголках глаз залегла тень, глубже обычного.

– Смерть ребёнка – это всегда трагедия. Никакое равновесие не стоит такой цены, – он произнёс это тихо, но твёрдо. – Но её смерть была отсрочена магией, противной природе. Она была привязана к жизни, которую не могла прожить. Ты не убил её, Ворон. Ты отпустил.

– Не делай из меня благодетеля, – я прошипел. – Я украл. Она умерла. Всё просто.

– Всё никогда не бывает просто, – он покачал головой. – Сердце Древа – не просто артефакт. Это ключ. Если бы его получил тот, кто охотится за Глифом, чаша весов склонилась бы раз и навсегда. Не в нашу пользу. Я чувствую силу предателя, растущую в стенах нашего же ордена. Я слышу, как трещит по швам сама ткань реальности. Но я не вижу его лица. Он скрыт. Мне нужны были инструменты, чтобы сорвать с него маску.

– И я стал твоим инструментом.

– Мы все чьи-то инструменты в этой игре, – в его голосе впервые прозвучала горечь. – Я – инструмент равновесия. Ты – инструмент моей воли. Предатель – инструмент хаоса. Мы все делаем то, что должны. Даже если нам это ненавистно.

Он посмотрел на меня прямо, и в его взгляде не было лжи. Была тяжесть. Тяжесть сотен таких решений.

– Ты обещал ответы, – напомнил я, сжимая кулаки. – После первой кражи. Я её совершил.

– И я исполню обещание. Но не здесь. Один артефакт – это ключ. Но чтобы повернуть его в замке и услышать истину, нужен второй. Их силы резонируют. Сердце Древа и Ядро Механического Бога. Они – противоположности. Жизнь и Порядок. Только их единство позволит пробить пелену лжи и прочесть пророчество о «Брате и Предателе» целиком. Узнать имя того, кто стоит за всем этим.

Я молчал, переваривая его слова. В них была чудовищная, извращённая логика. Он не оправдывался. Он объяснял. Как инженер объясняет работу машины. Без жалости. Без сожалений. Только холодный, безжалостный расчёт.

– Ты хочешь, чтобы я украл у Молотоборцев их святыню.

– Да. И учти: лесовики не успокоились. После кражи Сердца их ярость не знает границ. Они идут по твоему следу и знают, что Ядро Молотоборцев – единственное, что может противостоять их магии. Они рано иили поздно атакуют цитадель. Их натиск будет безумием, но он создаст тебе окно. Используй его.

Меня снова использовали как приманку. Я почувствовал, как сжимаются кулаки.