Пешка тени

ЧАСТЬ 3. ГЛАВА 17. УРОКИ И ШВЫ

Боль была моим морем, а жар – волнами, которые накатывали, отступали и накатывали вновь, принося с собой обрывки кошмаров. Я тонул в них. Воспоминаниях о стальных щупальцах, о шипящей кислоте, о линзе голема, холодной и бездушной. Я метался на койке, и сквозь бред мне чудилось, что я все еще вишу над пропастью в «Кованом Сердце», и вот-вот сорвусь.

И сквозь этот хаос пробивался голос. Низкий, ровный, знакомый до боли.

«Дыши ровно. Боль – это просто сигнал. Он не должен мешать думать».

Я почувствовал прикосновение. Твердое, уверенное. Чья-то рука сжимала мою запястье, направляя мою собственную дрожащую ладонь к огненному жжению на боку. Я пытался вырваться, слабо, бессмысленно, как во сне, но хватка была железной, не оставляющей пространства для неповиновения. Мои пальцы с силой вдавили в рану грубую, мокрую тряпку, от которой пахло чем-то едким и горьким. Боль взвыла, заставив меня выть вместе с ней.

«Ты должен знать цену своей крови. Запомни, как она течет. Запомни, как это больно. Чтобы в следующий раз не лезть под удар как щенок».

Я был снова там, в своей келье в Старой Цитадели, тринадцатизимним мальчишкой, с проваленной миссией и сломанным ребром. И он был со мной. Его безмолвное присутствие было суровее любой брани.

Потом на губах я почувствовал знакомую, ненавистную горечь. Терпкий, обжигающий отвар. Я захлебнулся, пытаясь выплюнуть, но тяжелая ладонь мягко, но неумолимо приподняла мою голову.

«Пей. Это не должно быть приятно. Это должно работать».

Я пил, давясь и кашляя. Горечь разливалась по желудку, и через некоторое время жаркие волны стали отступать, боль превратилась в тупой, далекий гул. Я провалился в черный, безсновидный сон.

Очнулся я от скрипа половицы.

Сознание вернулось внезапно, как щелчок пальцев. Я лежал на спине, уставясь в потолок, залитый тусклым серым светом нового дня. Я замер, прислушиваясь. Тишина.

Я резко, слишком резко повернул голову, ожидая увидеть его. Высокую, неподвижную тень в дверном проеме. Ту, что мерещилась мне в кошмарах.

В комнате никого не было. Ничего. Ни пылинки не было сдвинуто с места. Кроме… и кроме едва заметного, знакомого запаха мокрого камня и полыни, который витал в воздухе, смешиваясь с запахом отвара. Он был здесь.

Обрывки флешбека были еще свежи, тактильны и реальны. Я поднял руку, посмотрел на запястье. Ни синяков, ни следов. Сон? Нет. Не только.

Я понял. Первая записка – его рук дело. Он наблюдал. Всегда наблюдал. Знал, где я нахожусь. Знал, в каком я состоянии.

Я сглотнул. Горечь отвара застряла в горле комом, но острой боли не было – лишь саднящая память о паре. Я сделал глубокий вдох, и где-то в глубине легких кольнуло, напоминая о шраме, который не зажил, а лишь прикрылся тонкой пленкой. Я сжал кулак, размял плечи. Тело ныло так, будто его переехал груженый воз, а не вылечили. Лихорадка отступила, оставив после себя ватную слабость в ногах и тяжесть в костях. Я был не здоров – я был на ногах. Этого хватит, чтобы доползти до следующей ловушки.

Я медленно, уже без скрипа, поднялся, сел на кровати. Взгляд скользнул по комнате, выискивая любые другие следы. И остановился на спинке стула.

Там висел мой плащ. Тот самый, что был изорван в клочья. Его нужно было выбросить.

Я наклонился, взял его. Ткань была чистой, вычищенной от грязи и крови. Я искал глазами самые крупные разрывы – на плече, от когтя лесовика, и длинную дыру на спине, оставленную шипом ловушки.

Они были заштопаны.

Аккуратно, тщательно, прочной, почти невидимой стежкой. Той самой, что я видел лишь однажды в жизни. Тогда этот жест сбил меня с толку, вселив смутную, глупую надежду. Теперь он обжигал хуже кислоты. Это был не знак заботы. Это был ярлык. Клеймо собственности. «Я тебя починил. Ты мой инструмент. И я слежу за тобой, даже здесь, в твоей норке».

Мой взгляд сам переметнулся к тайнику под половицей, где лежали два камня. Два ключа. Мои вериги. Его вериги.

Я скомкал плащ в кулаке, чувствуя, как по телу проходит волна слепой, ядовитой ярости. Она была густой и горячей, как та самая гарь из «Кованого Сердца». Он пришел – не чтобы помочь, а чтобы продемонстрировать свою власть. Свою всевидящность.

На столе, рядом с кружкой, стояла миска с простой овсяной кашей и еще одна, с чистой водой. Еда для щенка. Подачка от хозяина.

Я рубанул ребром ладони по миске, отправив ее лететь через всю комнату. Она с грохотом разбилась о стену, размазав по грязным доскам серую клейкую массу.

Дыхание сбилось. В ушах стучало. Ярость уступала место холодному, тяжелому осознанию. Я метался в клетке, стен которой не видел. Он всегда был на шаг впереди. Все контролировал. Моя ярость была бессильна против этого. Бесполезна.

Он все знал. И эти два проклятых камня были лишь частью его большой игры. Ключи, которые нужно было принести хозяину.

Я оставался его вещью. Его инструментом. Я был здоров, силен и снова заперт в своей роли.

Словно в подтверждение, из глубин памяти всплыл его голос, тихий и неумолимый:

«– Я буду ждать. В Старой Цитадели. С двумя ключами.»

Урок был усвоен. Снова.

ГЛАВА 18. ПРЕДЧУВСТВИЕ БУРИ

Я стоял посреди своего убежища и оценивал арсенал. Вернее, его жалкие остатки. Дубинка. Единственный кинжал. Арбалета нет за спиной – утонул в раскаленном цеху. Болтов к нему – полтора десятка, большая часть обычные. Ни дымовых, ни кислоты. Только перчатки для лазания, чудом уцелевшие, торчали из кармана, напоминая о несостоявшейся скрытности.

Идти к Силуану с этим? С двумя артефактами в одной руке и с протянутой другой?

«Вот, хозяин, ваши ключи. А теперь, будьте любезны, можно мне еще задание, где меня в щепки разнесет? Мой запас болтов иссяк и стрелять ими не из чего».

Я громко, резко рассмеялся. Звук был похож на лай больной собаки. Нет уж. Сначала пополнение запасов. Сначала – к тому, кто всегда знает цену чужому горю и наживается на нем.

Я запихнул Сердце и Ядро в потертый рюкзак, ощущая их немой, давящий диалог у себя за спиной. Жизнь и Порядок. Оба – мертвые. Оба – моя ноша.

Выйти на улицу было как окунуться в густой, тревожный кисель. Каждое движение отдавалось глухой болью в заштопанном плече, а ожог на боку ныл назойливо, напоминая о паре из развороченной трубы. Воздух Города, всегда наполненный смогом, криками и запахом гнили, сегодня был иным. Тяжелее. Гуще. В нем висело невысказанное ожидание, словно весь мегаполис затаил дыхание перед ударом.

Люди не шли – они сновали. Их движения были резче, угловатее. Взгляды, обычно потухшие или погруженные в свои дела, теперь метались по сторонам, выискивая угрозу. Я пробирался сквозь толпу, закусывая губу – голова еще была тяжелой и ватной после лихорадки и терпкого отвара Силуана. Я видел, как две торговки у лотка с гнилыми фруктами не спорили из-за цены, а шептались, кося взгляды на патруль Молотоборцев, который прошел не с обычной сонной поступью, а быстро, с молотами наготове.

Даже крысы, вечные подданные мрака, были не в себе. Я спускался по старой, почти разрушенной лестнице в Нижний Ярус, и видел их – они не бежали прочь, а сидели на своих местах, взъерошенные, и смотрели на меня крошечными черными глазами, полными животной паники.

Город болел. Город чуял приближение бури. И это не была буря, которую можно переждать, забившись в нору. Это было что-то большое, старое и беспощадное, что медленно выползало из самых глубоких шахт, из щелей в самой реальности, которую кто-то принялся безжалостно кромсать.

Мои ступни сами несли меня знакомыми тропами – через заброшенные цеха, где эхо моих шагов звучало слишком громко, словно призывая кого-то, через толпу на рынке, которая сегодня не гудела, а шипела, как разворошенное змеиное гнездо.

Я ловил обрывки разговоров, вплетенные в общий гул:

«…говорят, на границе Квартала Слуг слышали вой, не то звериный, не то ветра…»

«…Молотоборцы всю ночь что-то возили к своей Цитадели, телеги под брезентом…»

«…Лесовики! Говорят, их видели в Садах, и они не просили, а требовали…»

Слухи. Страхи. Они витали в воздухе, смешиваясь с пылью и гарью. Город был гигантским нервом, и по нему били током.

И сквозь всю эту тревогу, сквозь этот сгущающийся мрак, моя цель была ясна и проста. Не спасать мир. Не искать правду. А купить побольше дерьма, чтобы можно было пройти через этот ад и не сдохнуть. Особенно «Слез Феникса». Удача давно отвернулась от скрытности, пора готовить ослепительно-яркую и жгучую завесу для побега. Еще пара минут, еще немного воли, и я буду у Кошерда, а там и ад отступит перед лицом хорошего арсенала.

Вот он – убогий, кривой дом Слепого Скупщика. Та же вывеска. Тот же запах старой пыли, металла и жадности.

Я толкнул дверь, заставив колокольчик над ней звенеть не мелодично, а испуганно-визгливо.

«Ну что, птахинька, – раздался из темноты хриплый голос. – Принес еще немного своей боли на продажу? Или пришел купить себе новой? Хотя… от тебя пахнет чем-то тяжелым. Очень тяжелым. И немым.»

Я сбросил рюкзак на прилавок с таким грохотом, что с полки свалилась какая-то железяка.

«Открывай свой склад, старый греховодник. Мне нужно всё: болты, дым, кислота. Новый арбалет! И дай мне «Слез Феникса». Кажется, в городе начинается праздник, и я не хочу прийти без фейерверка.»

Скупщик медленно повернул ко мне свое слепое лицо, и на его губах расползлась скользкая ухмылка.

«Рад, что ты явился, Ворон. Как раз вовремя. Закупка – дело наживное.»

Он помедлил, вдыхая воздух, полный моей усталостью и злобой.

«Но сначала пора возвращать долг. Тот самый. Один долг. Помнишь? Без вопросов.»

В памяти ударило, точно обухом: «– Весь опал. И долг. Один долг. В нужный момент я попрошу тебя об одной услуге. Без вопросов.»

Я замер. Это был не торг. Это было напоминание о договоре. О том, что я продал не только камень, но и клочок своей воли. Без вопросов от Кошерда могло означать что угодно – от убийства до кражи у самого Силуана.

Я чувствовал, как ярость и желание разнести эту лавку к чертям подступает к горлу. Но я лишь сжал кулаки и выдохнул сквозь зубы:

«Говори.»

Его ухмылка стала еще шире, торжествующей.

«Вот и славно. Дело простое… для тебя. Без вопросов.»

ГЛАВА 19. ПРОСТАЯ РАБОТА

Идти на дело сразу после отработки долга – дурной тон. Это пахнет отчаянием. Но идти на дело, чтобы отработать долг, да еще и для Слепого Кровососа… у этого чувства не было названия. Горькое, кислое, как перегоревший шнапс.

Я вышел от Кошерда, чувствуя на себе его ухмылку. Задание было простым, почти оскорбительно. Мэрия. Книга учета пожертвований. Детская забава для подмастерьев, не дело для того, кто таскал артефакты из цитаделей технократов.

«Без вопросов», – эхом звучало в голове.

Но старый греховодник никогда не тратил силы попусту. Если он просил – значит, в этой пыльной книжке было что-то, что ему нужно. Что-то, что он не мог добыть сам. И эта мысль щемила сильнее, чем унижение. Что именно ему нужно? И почему сейчас?

Я побрел по направлению к административному кварталу. Злость булькала внутри, но с каждым шагом ее вытесняло другое, старое, знакомое чувство – острая, холодная собранность. Она выжигала усталость, оставляя лишь чистый расчет. Недоволен я был всем на свете, но в работе была своя горькая правота. Взять. Не быть взятым. Все просто.

Мэрия была самым популярным местом в Городе. Не в смысле народной любви, а в смысле проходимости. Через ее позолоченные, вечно заляпанные грязью врата текли реки взяток, прошений, жалоб и городских указов. И я знал каждую ее щель, каждый потертый ковер, каждую скрипучую половицу. Это был мой второй дом, только обставляли его богаче.

Охрана? Городские стражники. Брюхатые, сонные, заинтересованные больше в том, чтобы стребовать мзду с просителей, чем в том, чтобы искать тени в углах. Их маршруты были расписаны мной годы назад.

Я обошел здание с тыла, где в стену была вмурована грубая голова какого-то забытого городского основателя. Его каменное ухо отходило от стены ровно настолько, чтобы послужить опорой для крюка. Якорь с тихим шелестом впился в ушную раковину святого покровителя бюрократов. Перчатки мягко заскрипели по камню. Две «Слезы Феникса» и шумовая болт-стрела лежали в легкодоступных карманах, новый арбалет висел на спине – плата Кошерда авансом за услугу. Но сегодня они не понадобятся.

Я поднялся по стене, как паук, знакомый с каждой трещинкой. Окно архива на третьем этаже никогда не закрывалось наглухо – слишком душно было клеркам от пыли столетий. Я поддел клинком своего кинжала перекошенную раму, она с тихим стоном поддалась.

Внутри пахло пылью, старыми чернилами и скукой. Я не стал зажигать свет. Мои пальцы сами нашли нужный ряд. «Пожертвования. 75-95 годы от Основания». Тяжелый, кожаный фолиант.

Я уже было сунул его под мышку, но остановился. В голове сидели слова Кошерда: «Без вопросов». Черт с ним, с долгом. Но слепым орудием я быть не собирался.

Я присел в тени между стеллажами, открыл книгу. Столбцы дат, имен, сумм в ликтах. Пожертвования на улицы, приюты… Ничего особенного. Я листал дальше, и взгляд упал на аккуратную пометку на полях против записи за 89-й год. «Приют Безгрешных. Спонсор: Артур Замогильный. Сумма: 500 ликтов. Назначение: содержание «особого контингента»».

Пометка была сделана острым, знакомым почерком. Почерком Силуана.

Я перевернул страницу. Запись за 90-й год. Снова Артур Замогильный, но уже 1000 ликтов. Имя мелькало все чаще. А в графе за 95-й год, против последнего взноса – жирный крест и слово, вписанное рукой Силуана: «Якорь».

Воздух в архиве стал ледяным. Это была не просто книга. Это была улика. Силуан вел расследование. И Кошерд знал об этом.

Этого было мало. Мне нужен был контекст. Я проскользнул в соседний зал – архив Городской Стражи. Стеллажи с серыми папками. Я искал отчеты о происшествиях за 75-95 годы. То, что старались забыть.

И я нашел. Папка с грифом «Инцидент 75-го года. Приют Безгрешных». Сухой бюрократический отчет: «Массовая гибель персонала. Причина – не установлена. Объект изоляции – девочка 7 лет, условно «Тихая». Ликвидирована при попытке убийства».

Слово «Ликвидирована» было вписано поверх стертой строки. А на полях – тот же острый почерк Силуана: «Якорь. Ложь. Она жива?»

У меня в руках были не ответы, а обрывки. Улики. Артур Замогильный, его дочь, Приют, «Якорь». Картина не складывалась, но пахло это дело смертью и предательством. Нужен был тот, кто видел пазл целиком. Кошерд. Пора назад. Задать пару вопросов.

Обратный путь был еще проще. Спуск по тросу. Сбор якоря. Исчезновение в переулке, пока один из стражников на посту у главного входа смачно зевнул и почесал живот.

Просто. Чисто. Профессионально. Почти скучно. И чертовски приятно, после всех этих магических артефактов и стальных големов, сделать что-то понятное. Но теперь внутри был не просто гнев, а холодная уверенность. Я держал в руках кости скелета, который кто-то старательно прятал в шкафу.

Я вернулся в лавку Скупщика и швырнул обе книги на прилавок.

– Получай свое старье, – я выдохнул, чувствуя, как ярость подкатывает к горлу. – Артур Замогильный. «Якорь». «Ликвидирована». Долг выплачен. Теперь твоя очередь. Говори. Что искал Силуан? И почему ты послал меня по его следу?

Кошерд медленно повернул ко мне свое слепое лицо. Его ухмылка была прежней.

– Рад, что ты справился, Ворон. Как раз вовремя. – Он помедлил. – Помнишь? Без вопросов.

– «Без вопросов»? – я рассмеялся, и звук был похож на лязг стали. – Старик, я только что держал в руках отчет, где слово «ликвидирована» вписано поверх «содержится». Я видел пометки Силуана. Я знаю, что Артур Замогильный платил за все это. Ты думаешь, я сейчас уйду и оставлю тебя с этой тайной? – Я сделал шаг вперед, и моя тень накрыла его. – Либо ты начинаешь говорить, либо я пойду прямиком к Элиасу и вывалю на его стол все, что нашел. И первое, что я скажу – что это ты, Слепой Скупщик, подогреваешь интерес к этому делу. Думаешь, Служителям Безмолвия понравится, что ты копаешь под их старые грехи? Мой «долг» выполнен. А теперь плати по-настоящему. Информацией.

Кошерд замер. Его ухмылка медленно сползла с лица, как маска. В его слепых глазах что-то мелькнуло – не страх, а холодное, безразличное уважение.

Он молча провел пальцами по потрескавшемуся переплету, словно читая пальцами. Его лицо было невозмутимо. Он открыл книгу, начал листать страницы, покрытые аккуратными, убористыми строчками. Его движения были быстрыми, точными – он знал, что ищет.

И вдруг его пальцы замерли. Все его тело напряглось. Легкая, едва заметная дрожь пробежала по его рукам. Он наклонился ниже, вглядываясь слепыми глазами в страницу, словно пытаясь увидеть невидимое.

«…Значит, она там… – его шепот был беззвучным, едва слышным выдохом, полным чего-то, что я у него никогда не слышал – настоящего, неподдельного ужаса. – И она выросла. Война…»

«Она». Легкое, скользкое слово. Но от него по спине пробежал холодок. Та самая «буря». Та самая, что режет реальность.

Я насторожился. «Кто она?»

Слепой Скупщик резко захлопнул книгу, словно хотел запереть внутри только что произнесенные слова. Он отпрянул вглубь своей лавки, его лицо снова стало маской циничного торгаша, но бледность и мельчайшая дрожь в руках выдавали его.

«Забудь. Это не твоя война, птахинька, – он отрубил, и в его голосе снова зазвучала привычная ядовитость, но теперь она казалась натянутой, фальшивой. – Долг оплачен.» Он повернулся, нащупал за стойкой заранее приготовленный ящик и с силой двинул его через прилавок ко мне. «Забирай свой товар и проваливай. И никому ни слова.»

Я поймал ящик. Он был до верху набит болтами, флаконами с кислотой, дымовыми шашками и парой желанных «Слез Феникса». Оплата. Я получил свое.

Но теперь в воздухе висело нечто большее. Я стоял, глядя на него. Семя было брошено. Она. Выросла.

Война? Какая еще война? И почему этот старый, бесстрашный стервятник испугался?

Я повернулся и вышел, прижимая ящик со снаряжением к груди. Но вопросы теперь жгли меня изнутри куда сильнее, чем любая рана.

ГЛАВА 20. ПЕСЧИНКА У ВРАТ