Тяжёлая реальность. Флибустьер

- -
- 100%
- +
Окно кабины разлилось видом причала – блёклые габариты, ореолы прожекторов, рой мелких судов, как мухи у фонаря. Он перевёл взгляд на элеваторные зажимы, дал команду – и их защёлки едва ощутимо отобрались. Корвет оттолкнулся от причала, будто проснулся и потянулся. Мягкий импульс двигателей… Лёгкое подмигивание трёх маршевых форсунок… И корпус выполнил первый, робкий шаг в вакууме…
Первый тест – выход на позицию. Не прыжок в гиперпространство, не бой, а именно та простая вещь, которую многие забывают. Удерживать вектор, пока вокруг пулей летят обломки и манипуляторы причала. Он почувствовал, как в вену грудной клетки вползли цифры и схемы. Оптимальное угловое ускорение… Компромисс между экономией топлива и скоростью отклика руля… Точка, где при повороте не начинается нежелательное лавирование сопловых каналов. Руки двигались по органу управления так, будто уже прожили тысячу посадок. Тонкая подача тяги вправо, короткий шаг RCS – и “Троян” встал в нужном угле, как лодка в пристани, прихваченная к берегу.
Управляющий ИИ уже старательно шептал:
“Микрокоррекция три сотых радиуса… Гироскопический дрейф компенсирован… Доверенность руля девяносто четыре сотых…” – И это было почти человеческой похвалой. Но память в его голове не была простой доской. Знание сидело глубже – оно включало в себя и предчувствие того, как судно будет “крикнуть” при первом резком манёвре, где начнут скрежетать крепления, какие законы трения начнут шептать в опорах.
Он выключил автопилот. Маленький сдвиг рычажка – и мир вокруг его рук перестал быть чужим. Каждый джойстик, каждая педаль отозвались живым откликом. Первое движение – лёгкая проба рулей. Горизонтальная девятка… Затем мягкий наклон по оси… Корвет ответил эластично, но с тягой. Так что ему даже в пустоте космического пространства не стоило забывать про инерцию. Внутри корпуса разошлось лёгкое биение – реакторы поволновались, тепло пошло по листам. Сиденье придавило бёдра, и первое чувство перегрузки, как ладонь по лбу, прожило секунду. И вот тут знание, посланное прямо в его мозг кристаллом, проявилось наиболее просто:
“Сопротивление корпуса растёт при наклоне более двенадцать процентов… При перегрузке больше двух целых двух десятых G – уменьшать тягу кормовых сопел на двадцать процентов…”
И руки инстинктивно сделали нужное. Потом он начал усложнять упражнение. Разворот с нулевой скоростью относительного движения – так, чтобы корпус корвета повернулся на сто восемьдесят градусов, не сдвинувшись с места, чтобы не задеть висящий рядом грузовой модуль. Это требовало тонкой игры RCS. Четыре коротких запрессовки… Синхронизация форсажа… Уягкий удар антифорса… В первый раз корвет чуть унесло в сторону – маленький свист передней кромки, и в кабину ворвалась паника старой программы. Судно могло зацепить обломок. Но, шаг за шагом, как по старой партитуре, он вёл корабль. Запоздалое движение ногой, коррекция плеча, моментальное переключение тяги – и “Троян” развернулся ровно, подобно обтекаемой ладье.
Он подбросил градус риска – вошёл в карман мрака между двумя навигационными буями и одним диковинным защитным дрон-столбом. Это был довольно сложный манёвр. Пролёт сквозь сеть прожекторов, где сигнал мог гаснуть от помех, где датчики ИИ могли среагировать на ложную строчку. Кисть руки чуть дрогнула – и практически сразу в ноздрях он почувствовал запах озона, как если бы воздух сам вспоролся от напряжения. Но память делала своё:
“В точке пересечения два – три – включить малый гироскоп. На семь десятых секунды включить симметричный импульс RCS.”
Он сжал рычаг – и корвет, нежно как кошка, проскользнул между столбами света, оставив за собой едва заметную линию теплого следа.
Когда он выполнил несколько таких упражнений, ИИ выдал статистику:
“Уровень управления – семьдесят два процента от эталона… Реакция на внешние возмущения – улучшена… Расход топлива – в пределах нормы…”
Это были сухие слова, но в его груди зазвучала музыка. Та самая музыка грубой, почти примитивной радости. Знание работало.
На внешнем мониторе промелькнул силуэт эльфийки у причала. Она стояла, скрестив руки, и внимательно следила за его манёврами. Её лицо отразилось на главном мониторе мостика, как тонкая и холодная печать. Кирилл увидел, как она роняет взгляд на свой карманный терминал, потом снова на него. ИИ, который всё это время сканировал линии связи, прошёлся по логам и тихо предупредил:
“Попытка передачи зашифрованного пакета информации через сеть станции – блокирована. Источник идентифицирован. Наружный ретранслятор, сектор L-3. Вероятность авторства Сейрион – девяносто один процент.”
Кирилл сжал зубы – не столько от гнева, сколько от понимания. Её попытка связаться с Империей эльфов была попыткой защитить мостик в своём прошлом. Он кивнул сам себе, и это был кивок человека, который научился ставить выбор.
“Пусть будет. – Подумал он. – Её прошлое – её выбор. Моя задача – сейчас держать рули.”
Он устраивал и трюки, и своеобразные эскизы. Резкие развороты в девяносто процентов, компенсационные “зигзаги” против ракетных вспышек, тестированный заход на посадку на малую площадку платформы, имитация отказа одного маршевого канала и ручная перераспределённая тяга между оставшимися. Каждый раз, когда система демонстрировала отказ, в игре или в ситуации, он отрабатывал правильную последовательность. Стабилизировать… Оценить… Перезагрузить… Вывести в безопасный режим… Память с кристаллов не давала ему готовых вариантов. Она давала ему шаблоны, которые с его разума и памяти переводились в руки в виде приобретённых рефлексов.
Самый тяжёлый момент пришёл, когда он симулировал попадание в электро-магнитный шторм. Приборы моргнули, и на секунду потухла вся управляющая панель. Приборы сообщили о ряде ложных показаний. Его ладонь сразу же скользнула к аварийному рычагу – и память происхождения выдала ему нужную формулу:
“При частичном отказе гироскопа – мгновенно активировать резервный контур, и вручную скомпенсировать крен на семь десятых радиана.”
Он сделал это, и на мониторе появился спокойный график. Корабль не упал в спираль, а выпрямился, будто крыло натянуло струну. Когда паника ушла, в груди у него остался тот же вкус – холодный и сладкий одновременно, как запах соли после грозы. Он всё же справился.
Выход в свободный полёт длился не долго – тридцать, сорок минут – но каждую секунду он прожил как урок, как вызов, как подтверждение. То тепло в висках не было обманом, то знание – не пустой звук. Он вернулся на причал, уменьшил тягу, прикрутил швартовы, и под его руками “Троян” снова устроился в удерживающих и стыковочных захватах дока, как птица на гнезде.
Когда ремни отстегнулись, он почувствовал усталость, но не ломоту. Словно мускул, который стал чуть сильнее. Эльфийка подошла тихо и, не произнося упрёков, спросила:
– И? Хватило имитации?
Её голос был ровен, но в нём слышался вопрос, которого не скроешь. Она хотела знать, можно ли теперь доверять его рукам свою жизнь.
Кирилл же спокойно посмотрел на неё, морщинки вокруг его глаз наполнились темным светом станции, и ответил коротко:
– Досадно мало, но достаточно, чтобы не быть мишенью.
Потом он улыбнулся – улыбка была почти звериной. В ней было обещание и предупреждение. В кабине всё ещё оставался запах нагретого металла и лёгкая сладость электронного озона – и больше ни слова. Он знал, что всего этого обучения хватит на то, чтобы вывести корвет из самых простых западней, но не хватит, чтобы справиться с потенциальными врагами. Хотя бы с той же Империи эльфов. И в этом знании был тот самый колкий комфорт. Мир большой, но он теперь не совсем беспомощен в нём…
………..
Сейрион сидела неподалёку от кресла пилота – будто просто ждала, пока Кирилл закончит очередной цикл упражнений, но на самом деле её глаза неотрывно следили за каждым его движением. Не за тем, как двигались руки по пульту управления, и не за тем, как бегали цифры на экранах, а именно за ним. Она словно пыталась поймать тот момент, когда он перестаёт быть просто случайным смертным, случайно оказавшимся в руках с кораблём, и начинает проявлять себя… Чем-то другим.
В груди эльфийки росло странное чувство. Страх? Нет, скорее тревога, знакомая с детства. То самое ощущение, когда понимаешь, что всё вокруг меняется слишком быстро, и ты рискуешь оказаться лишней. Ещё недавно она была единственной, кто мог управлять этим “Трояном”, кто знал, как хотя бы посадить корабль, как включить жизнеобеспечение, как удержать курс. Кирилл зависел от неё, и это было её единственной защитой. Он не мог отправить её “на рынок”, как отправляют ненужную рабыню, просто потому что без неё его собственная жизнь была бы под угрозой. Но теперь… Теперь этот парень сидел в кресле и с хмурой сосредоточенностью, с упорством, от которого её пробирал холод, учился делать всё сам. И делал это слишком быстро. Непозволительно быстро.
“Если так пойдёт и дальше, – думала Сейрион, сжав руки на коленях, – он очень скоро поймёт, что я для него только обуза. А когда поймёт… Решение, очевидно, придёт ему в голову само. И он решит избавиться от меня. Продать, как продают любое имущество, которое теряет ценность.”
Она знала, что такие люди – практичные и холодные – именно так и поступают. Кирилл выглядел не из тех, кто будет держать рядом слабого спутника только из жалости. А ей вовсе не хотелось оказаться в руках очередного хозяина, для которого её жизнь стоила бы не больше пары десятков империалов.
Её взгляд скользнул по парню. Он не замечал, что его изучают. Он был слишком сосредоточен на линии курса, на движении стрелок приборов, на мягкой вибрации штурвала. Но в этом сосредоточении было нечто странное. Он действовал так, словно у него уже был опыт. Как будто он не впервые держал в руках корабль, не впервые жил в мире технологий и космоса.
И Сейрион вспомнила кое-что ещё, что не давало ей покоя с самого первого дня. Она своими глазами видела, как он доставал вещи… Буквально из воздуха. Ни одного пространственного контейнера, ни одного транспортного кристалла рядом не было. А предметы просто возникали в его руках. Сначала она думала, что это обман зрения, что-то вроде скрытых карманов или миниатюрных артефактов хранения. Но потом поняла… Нет… Это было именно то, чем пользовались величайшие инженеры пространственных школ. Пространственная магическая инженерия – секрет, доступный единицам.
А ещё было то странное орудие. Почти выброшенный хлам, списанный узел, который она видела собственными глазами – искорёженный, выжженный, непригодный к использованию. И Кирилл, едва взглянув, сумел его восстановить. А потом, когда тяжёлый крейсер пиратов появился на горизонте, она впервые за много лет почувствовала настоящий страх. Она прекрасно знала, что даже фрегат с лёгкостью разорвёт их кораблик. А тут был крейсер. Тяжёлый. Бронированный. Со щитами и артиллерией, способной испепелить “Троян” одним залпом.
Она уже готовилась к худшему. Готовилась к тому, что смерть настигнет её вместе с этим странным человеком, который по случайности стал её хозяином. Но выстрел из главного орудия корвета перечеркнул её ожидания. Один удар – и щиты крейсера рухнули. Вторым – и корабль был рассечён так, будто его корпус был сделан из воска.
Сейрион тогда впервые за долгое время испытала шок, сравнимый с тем, что переживает воин на поле боя, когда вдруг сталкивается лицом к лицу с легендой. Этот парень снова… Сделал невозможное…
А значит, в нём есть нечто большее, чем простая человеческая удача или выносливость. И если она хочет выжить, ей нужно не отдаляться от него, не сопротивляться, а наоборот – держаться ближе. Ближе, чем он позволит. Даже если придётся опустить гордость, даже если придётся встать в позу смиренной и верной спутницы.
Потому что только рядом с ним она сможет прикоснуться к тому, что ищет уже давно. К этим тайнам пространственной и магической инженерии, к тому, что знают только избранные. Может быть, именно через него ей удастся узнать, как представительницы семьи Рилатан сумели распознать в нём ту самую силу, недоступную даже старейшинам величайших семей Империи.
Она невольно улыбнулась. Кирилл ничего не заметил. И хорошо. Пусть думает, что она всё ещё просто рабыня. А она будет ждать. Ждать, наблюдать, подмечать каждую деталь. И использовать момент, когда он сам поймёт: совсем избавиться от неё – значит лишить себя тех преимуществ, которые она ещё может предложить.
И в этот миг в её сердце впервые появилась не только тревога, но и надежда. Надежда, что этот странный человек может стать для неё не хозяином, а ключом. Ключом к свободе, к знаниям… И даже, вполне возможно, к чему-то большему.
Холодные лампы кабины мигнули отражением её глаз – глубоких, внимательных, теперь уже задумчивых. Она знала, что игра только началась. И ставки в ней слишком высоки, чтобы позволить себе проиграть.
Она сидела в полутьме, и её мысли лились тяжело, как тёмный мёд, в непредвиденные узоры. Сейрион чувствовала, как в её груди нарастает старая, почти священная гордость – та, что передавалась по женской линии Рилатан. Та самая, что учила держать спину прямо даже перед палачами. Эта гордость была ее щитом и её присягой. Не умолять… Не падать на колени… Не просить пощады… И это самое воспитание говорило ей о том, что рабство – это пятно, которое можно вытереть только честью или кровью.
Но теперь, сидя бок о бок с человеком, который безжалостно стирал границы её значимости, она понимала, что гордость – роскошь, которой нельзя питаться в пустоте. Перед ней была штука иного масштаба – корвет, железо и кристаллы, возможности, которых её род не мог бы дать, потому что величие дома Рилатан лежало в других мирах и других играх. И если она хочет вернуться в круги своих – если хочет, чтобы её имя снова значило что-то другое, чем “пленница” – ей придётся выбирать.
Мысль, что она может быть продана, взбесила молодую женщину, и притащила в её голову тысячу самых разных образов. Скидка… Торг… Чужая рука, как тупой молот, что ломает судьбы… Но практически через час наблюдений она увидела то, что пугало её ещё больше. В глазах Кирилла не было боязни, там росла уверенность. Уверенность, что без неё он может обойтись – и этот прогноз жег её наизнанку.
“Если придётся – я поступлю как многие. – Думала она, чувствуя, как внутри что-то сжимается. – Сдам свою гордость на алтарь цели.”
И в этом немом признании не было ни капли театра. Это был холодный, расчётливый шаг, как когда воин прячет меч, чтобы дойти до вражеской цитадели с маской гостя. Сейчас её терзания имели тысячи оттенков. С одной стороны – стыд. Так как ей предстояло полностью предать идеал, ступить на ту землю, куда не ступала благородная нога. С другой – необходимость. Знание, которое даёт Кирилл – это ключ к тому, чтобы перестать быть товаром. И наконец – животный страх. Страх быть выброшенной, перепроданной, уничтоженной. Гордыня и страх шли по спирали, и каждый новый импульс обучения у него за штурвалом делал их противоречие острее.
Она вспоминала моменты своего детства – уроки этикета, тонкий аромат библиотеки дома, голос матери, который учил измерять слово и жест. И понимала, что чтобы теперь сделать то, что ей предлагали обстоятельства, ей самой придётся перевернуть эти уроки. Придётся надеть маску, научиться демонстрировать улыбку так же искусно, как мать накладывала шелк на плечи. Она знала цену обмана. Также она знала и цену его результата.
И вот, в ночной тишине каюты, над её грудью застыло тяжёлое решение. Оно не родилось вдруг – оно формировалось как намерение. Сначала подыгрывать, затем подсказать, потом – намекнуть, и только в конце – подать ёмкий сигнал, откуда течёт её ценность. Не так, чтобы унизиться. Не так, как рабыня. А как партнёр, что умеет торговаться.
Она продумывала шаги, и в уме выглядело всё почти театрально точно. Первое – доказать свою полезность без шантажа. Показать, что она – не только обуза, но и актив, который даёт преимущество. Быть полезной – это сократить оправдания для продажи. Она начала с малого. Молча чинила панели… Прятала в карман схемы, которые могла вытащить из архивов станции… И даже однажды незаметно подчинила одного ремонтного дроида так, чтобы тот работал тише – и Кирилл это отметил. Маленький жест, который не просил благодарности, но оставлял след своеобразного уважения…
Второе – аккуратное раскрытие знаний. Демонстрировать не все, но столько, чтобы он понял ценность её опыта. Она говорила о тонкостях энергетических узлов, вспоминала, как однажды в гаванях Великого дома Рилатан выравнивали фазу, и бросала слова, которые звучали незадачливо, но вели за собой нити:
“В моей семье знают один или два старых приема с резонансом линз… Это редкость, и её следует хранить.”
Слова были как семена – маленькие и терпкие. Но они должны были быть посеяны, чтобы взошли нужные ей ростки сомнений в его разуме.
Третье – работа с телом и голосом. Она не представляла себе низкого трюка ночного соблазна в грубой сцене… Её оружие было нюансом. Легкий наклон, когда выбираешь инструмент. Тихая поправка одежды в нужных местах. Случайное касание его запястья при передаче инструмента. Неуклонно внимательный взгляд в нужный момент – не больше. Она знала, что увлечь этого парня даже таким образом – это не акт безумства, а настоящий искусственный инструмент, которую надо сыграть точно, по нотам. И это сродни дипломатии. Каждый взмах ресниц – это слово в её дискурсе.
Но у неё было и моральное сопротивление. Её предубеждение против “дикаря” – не просто снобизм. Это память о том, как эльфы смотрели вниз на тех, кто не читал сроки жизни древа и не знал резонанса кристаллов. Этот человек был груб, иногда вульгарен, пахал мир как чернозём, ругал и смеялся. Как же теперь она, представительница одной из младших семей Рилатан, станет играть роль легкодоступной спутницы? Это был внутренний плен против самоуважения.
Она сочиняла компромиссы. Не сдавать себя полностью, а продавать лишь кусочки, словно пережёванную пищу. Она разрешала себе мелкие шаги притяжения, но при этом вела фальшь как инструмент, а не как душу. Она была актрисой в спектакле выживания. Всё, что она излучала, было надуманным светом, защитной оболочкой, и в ту же минуту – научным расчётом.
Ночь за ночью Сейрион тренировала эту маску. Она училась улыбаться так, чтобы не растерять достоинство. Говорить с тоном, который звучал доверительно, не позволяя стать мягкой. Её сердце дрожало от каждой лестной фразы, от каждого взгляда, который мог значить слишком много. Но она знала, как настраивать боль. Сжимать её в кулаке, отводить глаза, прятать дрожь.
Параллельно рос и другой план – план бдительности. Соблазнение и ближний контакт – лишь первый акт. Второй – аккуратное выведывание того, чего именно он боится? Что он ценит? Какие у него тайны и возможности, про которые она не знает? Она училась читать спады в его голосе, замечать, когда он защитно стискивает губы, или когда пальцы его слегка дрожат перед принятием решения. Её прежние уроки дома учили отличать правду от шума по малейшему изменению дыхания.
Страх и надежда боролись в ней, но постепенно они выстраивались в стратегию. Сейрион решила, что она не предаст саму себя – она предаст только образ, навязанный ей пленом. Она готова была продать гордыню ради свободы. Она была готова поменять мечи Великого дома Рилатан на знания о пространстве и механизмов, чтобы не стать снова ничьим товаром. И если ради этого придётся надеть улыбку, то пусть улыбка будет умной.
Внутри неё теплилась ещё одна мысль, почти пугающая в своей честности. Возможно, по пути, она обретёт нечто большее. Не просто билет домой, но и понимание, что власть не всегда приходит через рождение, что знание и хитрость могут переплавить родовую честь в новый доспех. Это не оправдание. Это – выбор. И она уже сделала.
И вот, когда она встала из тени, притянув к себе плащ, её движения были ровны, как ходы у шахматной королевы. В её глазах мелькнул новый цвет – не покорность, но расчётливость. Она подошла к Кириллу, и её голос, когда прозвучал, был мягок и неожиданно тёплым:
– Ты сегодня хорошо летал. Позволишь мне показать одну мелочь, которую ты, возможно, не учёл?
Это было приглашение и тест одновременно – улыбка, как мост. И в этот момент она уже знала, что сделала первый шаг на дороге, которая может вернуть ей имя.
Она несколько ночей подряд просидела у терминала, как у алтаря, и пробовала разные молитвы. Каждый её “знак” в сети рождался из страха. Сначала – простое имя… Потом – адрес… Потом – просьба… Но ошейник был не просто железом и проводами. Он был как старый священник, знающий, когда душа хочет согрешить. Первый раз, когда Сейрион попыталась написать прямо – набрала строчку, где простым человеческим языком говорилось то, что ей хотелось вскричать всему миру:
“Я здесь… Мне нужно вырваться… Скажите родным…”
Она послала это в ту короткую щелочку забытого канала, который нашла в архиве, и ошейник отозвался мгновенно – не болью, а как будто закрытием окна в её голове. Слова погасли, и она почувствовала внутри себя то же, что чувствуют те, у кого отрывают дыхание. Лишение права на намерение.
Её пальцы замерли, экран мерцал, в ушах стоял гул ремней станции – и в этой остановке было всё. Стыд… Злость… Горькая досада, будто кто-то переложил её душу на лезвие бритвы и теперь наблюдает, не раздадутся ли шаги по скользкому металлу. Она попыталась другой дорогой. Спрятать истину в бесполезной болтовне… Отправить зашифрованный список товаров с аккуратными пометками, и в середине строки – почти шёпотом – проскользнуть слово, которое в их семье значило “дом” и “берег”. Но ошейник “учуял” не столько намерение слов, а саму их тень. Он не видел букв. Он читал вину в мыслях, и снова – щелчок, как если бы в комнате погасили свет. Сейрион испытала паническую безнадежность. Её собственные мысли – садились под колпак, как птицы, и не могли вспорхнуть.
Она пробовала еще и еще. Искала технику обхода – не электрическую, не вёрткую, а человеческую. Пыталась заимствовать чужие аккаунты, просила торговцев послать по доверенности торговые ноты, уговаривала старого контейнерного мальчишку передать “письмо” в виде пломбы на ящик. Никто не хотел связываться. На Вольной станции предпочитали спокойствие, а спокойствие стоило больше, чем любая дружба. И везде ошейник отвечал ровно. Не ломая ей шею, но затормаживая намерения, которые хоть чуть-чуть пахли враждой против хозяина. Каждый раз, когда мысль имела оттенок “вреда”, даже гипотетического, она встречала невидимую пробку в шишковидной железе своего мозга, и слово застревало на языке, как рыба в сетке.
Тогда в её голове возникла простая, жестокая мысль – не отключать ошейник, а обмануть его добротой. Если устройство не позволяет думать о том, чтобы навредить хозяину, возможно, оно и не будет мешать, если посыл будет звучать как помощь. И этот поворот был, казалось бы, логическим чудом. Если нельзя говорить “уходи”, можно сказать “знай и помоги”. Она поняла, что нужно сделать так, чтобы даже в её мыслях не мелькнула тень сопротивления – тогда ошейник останется тих, как было задано. Ей предстояло научиться думать не о бегстве как акте вражды, а о бегстве как о помощи – помощи дому, семье, тому, кто однажды дал ей право на имя. Это было лицемерие? Да. Это было унижение? Ещё какое. Но в этом унижении таилось шанс – на маленькое, но настоящее сообщение.
И она стала собирать слова как цветы в букете, не давая им упасть в открытые ладони прямоты. Координаты не могли звучать как координаты – они должны были превратиться в рецепт, в список покупок, в рутину, которую оценят и не посчитают враждебностью. Она вспоминала детскую песенку, ту самую, что мать напевала с утра, стараясь пробудить детей:
“Там, где три камня, там и луг…” – и поняла, что метафоры, сваленные в рифму, леску, строчку, могли проскользнуть в сеть незаметно. Но она не стала рисовать карты. Она рисовала образы – “туда, где синий шпиль и старый маяк, нарядите для них кошмы” – и в этих образах хранились кровь и вкус дома, и её родные поймут эти намёки, потому что язык родился не только из букв, но и из мелодии. При этом она осознавала и потенциальную опасность. Не стоит прямо учить способам кодирования. Эти образы были персональными. Они подходили женщине, воспитанной в Великом доме Рилатан, а не кому-то постороннему. И в этом – её защита.
Она начинала посылать такие “полезные” сообщения:
“Мы нашли набор редких металлов… Могу подсказать выгодный канал сбыта, если захотите получить прибыль… Также обнаружен судовой журнал с перепиской… Могу передать, если будет нужно…”
В тексте – ничто не считалось враждебным. Это было предложение о помощи, о товаре, о выгоде – и ошейник молчал. Но внутри фразы, как в слоёном пироге, она проецировал ещё мысль, одобренную другой рукой:
“Мой дом в опасности. Ищите по тону песню о трёх камнях.”
Это была не команда, не план – это была надежда, завёрнутая в коммерческое письмо. Ошейник считал этого полезным. Он даже, как ей казалось, содействовал – по сути, ведь мысли не вредили хозяину.