Тяжёлая реальность. Флибустьер

Новый путь

Ночь на Вольной станции гоблинов была как забытый том, страницы которого тихо шуршат под пальцами. Лампы причала мерцали, отблески ржавого металла дрожали в стекле, и в этом мерцании всё казалось ненадёжным, словно можно было отломить целую жизнь пальцем, если нажать в нужном месте. Кирилл стоял у иллюминатора, смотрел на сплетение ходов и доков, и думал так, как думает охотник, у которого в клетке трепещут ровно две мысли… Добыть и не попасться… Но на этот раз в его голове шуршали не только мысли – там создавался план слов и привязок, а не чертежей и капитуляций.

Он начал очередной разговор как всегда – мягко, но с твердостью, как человек, который знает цену предложения. Не угрозой, не приказом, а намёком, как тот, кто кладёт на стол карту и улыбается, ожидая, что другой увидит ту скрытую линию, что ей выгодна.

– Нам не хватает рычагов. – сказал он, не отрывая взгляда от огней. – Наш корабль надёжный, но слишком… Старый и слабый… Было бы неплохо иметь в нём больше техники, что могла бы держать удар и дольше жить.

Сейрион посмотрела на него так, как смотрят старые часы – с пониманием, но с внутренним циферблатом, где каждый час – воспоминание. В её глазах вспыхнула искра, которой он всё ещё немного опасался. Не искра благодарности, а искра старой гордыни, подогретой слабо тлеющими огоньком надежды. Она усмехнулась – тихо, и в этом усмешке был свод древних договоров.

– Ты хочешь то, что у нас было. – Сказала она. – У вас есть способ добраться до такого? – её голос не дрогнул, но скрытый смысл был ясен. У неё снова появилось видение свободы, выточенное на чужом металле.

Она предложила не что иное, как охоту в легенде. Взять цель, столь драгоценную, что сама её добыча сотворит новую жизнь. В её воображении сияла сцена – один перелом, один удар, и на её ладони окажется не только механика, но и знак свободы. Документы… Коды… Имя, которое отмоет позор. Её предложение звучало как вызов, но в его тоне тянулось и обещание:

“Если ты падёшь – то и мне не поздоровится… Но если ты победишь…”

Кирилл услышал в её словах не только надежду, но и ту самую усталую правду. Она всё ещё жаждет мести и обретения своего дома в форме сделки с судьбой. Он видел её взгляд, проектировавший месть – не ради крови, а ради правды, ради отплаты за все те ночи, когда над ней смеялись, судили и ломали. И он понимал – если позволить ей действовать в порыве эмоций, то их обоих унесёт шторм, от которого не останется ничего, кроме пепла и обломков старых имен.

Помня обо всём этом, он улыбнулся бледно и аккуратно. Именно так, как умеют улыбаться те, кто знает цену не только победы, но и её счета.

– Ты говоришь об охоте. – Спокойно и даже деловито произнёс он. – Но охота должна быть результативной. Нам нужен результат, а не жертвы.

Он уже почувствовал то, как в нём просыпается древняя хитрость, не техника орудия, а мудрость хитреца. Не в силе прямого столкновения – а в умении заставить врага поверить в то, чего нет. Он не стал обсуждать с ней планы ловушек и не стал давать ни одной детали о том, как заманить или ударить. Вместо этого он начал плести другую сеть – сеть доверия, зависимости, мелких привязок, которые удерживают не силой, а пользой.

Он предложил ей определённые варианты, которые выглядели как уступки, но были скорее нитями. Парень собирался учить её тому, что знает сам – не чтобы дать ей оружие, а чтобы показать дорогу, как выходить из тени и не оставлять шрамов. Он подмял под себя ритмы её жизни. Приглашал на работу с системами, давал ей мелкие победы и возможности показать себя – так, чтобы у неё не оставалось убедительного повода для немедленного побега. Параллельно он обращал внимание на то, чтобы сделать её зависимой от новых дел – от задач, которые значили бы для неё больше, чем острый порыв вернуться домой ради расплаты.

Самое главное заключалось в том, что в его словах не было приказа, и в его действиях не было обмана. По крайней мере, в грубой форме. Он не хотел ломать её слишком сильно. Он хотел научить её тому, что бывает положение безысходности. Это была холодная стратегия, но в ней таилась мягкая правда. Легче держать человека рядом, если тот сам видит, что остаться выгоднее, чем уйти. И не в силе – в связях и в новых целях.

Уже потом, глубокой ночью, под тусклым светом лампы, он говорил с ней о звёздах, о старых легендах, со своего мира. А она – о том, какие корабли были созданы для чего, не объясняя, не предлагая тактики. Он предлагал ей быть рядом, чтобы вместе выковать новую судьбу, и в этих словах скрывалась не хитрость, а шанс. Шанс на то, что её обида утихнет, когда она увидит, что может получить больше не от разрушения, а от создания. Сейрион услышала его и поняла то, что он хотел до неё донести. Не сразу, но всё же… Она ответила ему не словами, а жестами. Стала приходить к нему с вопросами о механике, о том, как устроено щелевое поле, не чтобы взломать, а чтобы понять устройство мира, в котором теперь ей предстояло жить. И в этом движении было и испытание, и демонстрация того, что она готова торговаться – но не сердцем, а разумом.

Так их разговоры шли по ночам, и каждый намёк был как камешек, брошенный в тихую воду. Волны расползались, и в этих волнах рождалось или доверие, или коварство – выбор, который они оба делали с каждым вздохом. Кирилл не сказал ей прямо о ловушках. Он дал ей иное – картину мира, где хитрость важнее грубой силы, где знания могут спасать или губить. А когда она настойчиво предлагала “охоту”, он не отвергал мечту, но переворачивал её в другую рамку. Не “возьми и убей”, а “получи и используй”.

В конце концов, их разговоры не рождали взрывов и не поднимали красных флагов. Они создавали медленную алхимию – и в этой алхимии таилось главное. Не промысл, а выбор. И Кирилл, и Сейрион, каждый по своей линии, готовились к тому, что их пути станут плотнее – либо в узах союза, либо в щербатой бездне конфликта. Но пока лампы причала дрожали, и в воздухе висело железо и соль, они оба знали одну простую вещь. Лучший план – тот, который не привёл бы к тому, чтобы мир вокруг них стал ещё более разрушен.

Её глаза потемнели на мгновение, и в них всплыл отдалённый небесный мост – не карта, а память, запах далёкой соли и звук кораблей, как стук каденции в сердце. Сейрион говорила тихо, и голос её был уже не приказом, а шёпотом, которым матери прощаются с домом:

– Я тебе уже говорила про ту систему… – И её тихие слова повисли, как нить между пальцами. – Её называют Рубейном, хотя те, кто служил в залах Великих домов, называют её иначе – Пустышка. Это был узел между двумя большими скоплениями, как стык двух рек. Если одна река – это торговля, другая – военные пути Империи, то Рубейн – это место, где они на короткое время текут рядом. Иногда через неё даже идут караваны… Идут патрули… И иногда мимо проскальзывают те, кто везёт вещи, о которых шёпотом говорят в коридорах дворцов. Не всегда крупные – иногда это небольшие партии, едва заметные в отчётах, но очень дорогие.

Она описывала систему не цифрами и не тактикой, а цветом. Ситцевые туманы, низкие, как гребни, и скопления каменных спутников, от которых отражались прожекторы на килях проходящих судов. Её голос обрисовывал узкие коридоры среди пылевых облаков и астероидных полей, где сигнал гаснет как свеча в руке бури. А память эльфийки тщательно хранила детали, но не в плане инструкции. Она знала, какой тип караванов предпочитал этот маршрут… Она помнила запахи груза, который чаще всего шёл по коридору – плиты редких сплавов, контейнеры с заархивированными записками, обёрнутые в ткани, которые не пропускают магию. Она знала и то, что делало Рубейн опасным. Там слишком уж сильно ощущалась плотная рука Империи. Там очень часто шастали быстрые патрули, которые не щадили ни случайного торговца, ни безобидного шахтёра.

При всём этом, в её голосе звучала тоска и расчёт одновременно. Она понимала, почему ей хотели бы вернуть то, что было украдено, и почему для Кирилла это было бы лакомым трофеем. А ещё она знала цену:

– Попытаться взять там что-то – это не просто риск, это танец с королевским мечом. Ты либо выйдешь из этого танца с трофеем, либо с рухнувшей крышей над головой и с именем, записанным в черных списках навсегда.

Её взгляд вернулся к Кириллу, и в нём было и приглашение, и предупреждение:

– Если это нужно тебе – знай, что дорога туда не ведёт к свободе сама по себе. Свобода там может быть ловушкой.

Её рассказ был картой эмоций. А Кирилл слушал и ощущал, как в нём рождается не только амбиция, но и осторожность. Он видел, как в её рассказе светлеет надежда – и понимал, что её надежда подпитывает опасность. В мозгу его возникали не планы нападений, а цепочки вопросов. Чем это место может быть дорого… Какие альтернативы существуют… Что значит “получить” те самые редкие компоненты без кровопролития и скандала. Он чувствовал в себе ту же дрожь, что и у неё – но понимал, что играет с огнём, который не будет различать виновных и невинных.

“Важно, – подумал он, – что есть пути, менее жёсткие, чем рука насилия. Рубейн может быть и дверью, и ловушкой. Там проходят не только караваны, там бывают торговые маршруты, дипломатические связки, закупки через посредников – места, где можно и тихо обменять, и договариваться, и искать старые тайны в архивах легально, пусть и с риском коррумпированности и взяток. Мудрее всего – не бросаться в безумную авантюру, а искать мосты. Посредников… Доверенных торговцев… Какие-то купеческие дома… Чей долг перед короной меньше их жажды наживы…”

Сейрион закрыла глаза и, как в молитве, и тихо прошептала:

– Если мы пойдем туда, то должны быть готовы потерять не только вещи. Готов ли ты расплатиться?

И в её голосе не было уговоров – была проверка. Она знала цену. И знала, что следующий шаг – не техническая схема, а моральный выбор. Идти по краю клинка или искать дорогу, которая не превратит свободу в новую клетку. Решение спустилось на него не в виде молнии, а как тяжёлая, тёплая туча – медленно, но неотвратимо. Кирилл понимал, что здесь, среди этих гоблинских доков с их шалостями и лживой гостеприимностью, они уже играли по чужим правилам. Вокруг “Трояна” сгустилось слишком много взглядов – не торговых, не любопытных, а в виде того самого долгого прицела, что держат охотники при виде потенциальной жертвы. И тратить время на допросы и сделки в этом вольном углу означало раздувать интерес к себе до пожирающего всё пламени. Лучше – уйти и искать судьбу там, где ветер ровнее, и где можно прятаться в толпе без тёплого гнезда внимательности.

Сборы были быстрыми и тихими. Дроиды шевелили вещи, как старые садовники, выкапывая корни, которые уже не приживались. Эльфийка ходила рядом, собранная и хрупкая, как стекло в оправе из золота. В ней бурно текли старые ветры желания – и ещё более старые страхи. Она не показывала открытого радушия. Напротив, её лицо оставалось маской осторожности, но в её глазах порой мелькали те самые огни, о которых он уже знал, что надежда и готовность к тому, чтобы рискнуть ради дома.

Облако подозрений разрасталось вокруг них. Сначала были случайные встречи – грубые жесты на причале, чьи-то пальцы указывали в их сторону и затем немного нервно прятались в крепко сжатые кулаки. Затем – более тонкие сигналы. Короткие сообщения в локальной шине, которые начинались с фразы “Интересно, чем занят тот странный огр…” и заканчивались ссылками на давние списки наград. Корабли, что прежде казались беспомощными грузовиками, вдруг загораживали пространство… А орды мелких челноков, которые всё ещё держались на дистанции, уже нервно качались, словно зловещие чайки, ожидающие гибель морского льва.

И в разгар этого притяжения к ним подошёл он – пиратский капитан, что держал за собой старый линейный крейсер орков, весь в бороздах от ионных штормов и в многочисленных латках из старого металла. Его корабль был как древний зверь. Тяжеловесный… Длинный… С линиями, напоминающими броню горного гиганта… Он терпеливо тёрся о орбиты, как старик, который всё ещё находит в мире удобные скамьи. Сам капитан – это была грубая симфония из кожаных складок, всё ещё острых зубов, залёгших в усмешке, и цепких глаз. Он вышел на причал не как хозяин, а как тот, кто жрёт пространство ради себя. Медленно… С короной из пыли на плечах.

– Слышал, – сказал он, когда подошёл, и его голос был низок, как ветер над железным полем, – что у тебя есть куски железа и мысли в голове. У нас дома есть место для таких, кто хоть что-то умеет. Приходи в мой “флот”. Служи – и будет тебе хлеб и долг.

Послание было простое – приглашение, маскирующееся под угрозу. Для многих такое прозвучало бы как честь. Устроиться в пиратскую эскадру орков, получить роль, где никто не спрашивает о происхождении. Но в словах капитана слышалось и собственное желание. Иметь рядом того, кто внезапно оживил древнюю пушку и убил крейсера. Он видел в Кирилле не человека, а ресурс – не случайный, а полезный, и хотел прибрать этот ресурс под свою руку.

Кирилл же улыбнулся ему в ответ. Но без улыбки. Внутри у него разгорелась та самая, пугающая мысль. Быть принятым в подобную группу – значит потерять свободу решения, обменять себя на какой-то эфемерный порядок. Он слышал в этой простоте просьбу, за которой скрывалась цепочка обязанностей. Он видел, как старый орк мечтал о том, чтобы узреть свои дни в блеске трофеев. И он не был тем, кто приглашал бы себя в клетку добровольно.

Но больше, чем усталость от чужих рук, его волновало нечто иное. Внимание, которое к ним проявили, могло быть и ловушкой, и ключом. Рубеин – система, куда вела Сейрион – сейчас манила его, как большой рынок тайн, но также эта система была островком Империи. Туда не заходят легко и просто те, кому только захочется. Решение отправиться туда родилось из расчёта. Если они решать и дальше оставаться на этой станции, то неизбежно получат урон – имена, прослушки, попытки купить их тишину. Лучше притупить внимание и тихо уйти, чем очутиться загнанными в угол в полдень.

Он видел, как капитан орков ожидал ответа. Ночь была прохладна, и в её дыхании слышались тысячи голосов – торговцев, шепчущих и торгующих, пьяниц и тех, кто продаёт свободу. Кирилл дал короткий ответ. Не отказ… Не согласие… А своеобразное обещание подумать. Он пошёл обсуждать детали, не обнажая своих карт. Он говорил о переговорах и дозаправке, словно собирал время, необходимое для того, чтобы покинуть док в момент, когда тени бойцов этого старого капитана пиратов ещё не сомкнулась вокруг них.

В душе у него снова ожила осторожность. Он не верил в силу, которая приходит без платы. Он знал, что однажды придётся выбирать. Справедливость или выгода. И он не желал, чтобы выбор был сделан за него. Так он решил. Отправиться в Рубейн – да. Но не впрямую, не как мститель или как грабитель, а как странник, ищущий торговые пути и сведения, где можно было бы променять золото на знание, а не на кандалы. И если там станет опасно – он сразу же уйдёт. Если встретит угрозу – он будет искать обходной путь. На этот раз хитрость должна быть мягче, как ткань, что сама ведёт за собой руки.

Эльфийка слушала его планы, её лицо было непроницаемым, но в огнях её глаз он видел и страх, и что-то ещё – словно согласие, смычок на ноте, с которой выйдет новая песня. Она знала цену Рубеина. Он знал цену её надеждам. И в этом их молчанье было нечто большее, чем просто слово. Это была закладка для пути, куда они отправятся – не как охотники, а как двое, у которых за спиной куда больше врагов, чем возможных оправданий.

Но перед отправлением, Кирилл специально сходил на рынок, чтобы прикупить припасов. Окунувшись в его атмосферу будто в тёплую гостиную, где каждый запах – как рукопожатие старого друга. Ларьки всё также шумели… Многочисленные торговцы старательно сверяли документы… Дроиды “весело” стучали своими многочисленными ногами по металлизированному настилу. Он выбирал не потому, что нуждался, а потому, что ему нужно было быть на виду. Видимость – это тоже оружие. Он покупал канистры, гофр-шланги, фильтры – вещи, которые имели смысл для любого путешественника. Не говоря уже про пищевые брикеты, которых парень взял с тройным запасом. Он платил ровно столько, чтобы монеты звенели в карманах, и оставлял словесные маркеры, словно еле заметные следы, которые не стоило чистить.

Он говорил не прямым языком, а загибал фразы, как те, кто ткет сеть из слов.

“Мы собираемся… К… Рубеину… – Говорил он на рынке. – Не торопясь… Кое-какие старые дела надо довести до конца.”

Иногда он позволял себе слишком громко произнести имя системы. Иногда, в ответ на невинный вопрос, он улыбался и добавлял мелкую деталь, за которую торговцы цеплялись, как рыба за наживку. Кирилл был осторожен, и не назойлив. Но главное – он делал всё так, чтобы эта назойливость выглядела как естественная часть разговора – мол торговец, мол, отдай мне чуть больше топлива – “а то ведь дорога дальняя”.

Торговцы слушали и шептались. Их шепоты – порошок слухов – поднимались, как туман с холодного причала:

“Кто это? Огр? Явно не чистокровный… К тому же, вроде как возит редкости… Хм-м… В Рубеин, говоришь?”

Их голоса были остры и тягучи, и в каждом была наживка. Ничто человеческое не чуждо торговцу, особенно если в словах горит обещание наживы. И потому одна-две пары глаз встретились, улыбки появились, и кто-то позвал знакомого – капитана с седыми усами, который любил искать у судьбы тот самый случай, когда можно было взять риск и обернуть его в прибыль.

Внутри этого шума Кирилл чувствовал себя дирижёром, устало играющим на скрипке, вся композиция которой – невербальная. Он знал цену того, чтобы быть замеченным. Знал цену того, что его заметили те, кому не стоит попадаться под руку. Но он видел в этом и обратную выгоду. Внимание чужих рук… Чужих глаз… Всё это могло сыграть роль зеркала, в котором отражение правды становилось искажённым.

“Если кто-то придёт следом – так пусть я буду к этому готов.” – Думал он. Пусть всё этот мир покажет сам. Чьи желания окажутся сильнее… Чей страх превратится в действие…

Он не говорил при торговцах о возможных “ловушках” и не настраивал никого на прямые шаги. Его игра была тоньше. Он позволял другим видеть то, что нужно, и не видеть того, что вредно. Он умышленно оставлял в разговорах те самые “случайные” фразы – о времени отхода, о заправке, о планах на ночь. Эти слова работали не как стрелы, а как тень на стене, и люди сами додумывали, что под тенью скрывается золото. И покупатели – люди бизнеса и звери торговли – додумывали именно то, что могло быть выгодно именно им.

Тем временем корабельный ИИ “Троян” тихо и настойчиво полировал их следы. Он тщательно отслеживал каждый электронный шёпот, каждый ретрансляторный всплеск, отмечал слабые аномалии. Кирилл смотрел на цифры, читал графики, но затем показательно “отворачивался” и посылал в мир человеческие слова. Хриплое “пустяки”, дружеское “не переживайте, всё в порядке”, скучный “мы уходим завтра утром”. Так он создавал запах – запах уверенности и уязвимости одновременно.

Сейрион наблюдала за всем этим с тенью улыбки, которая то стягивалась, то расплывалась. Она понимала, играла и с собственной надеждой. Эти разговоры для неё – ещё одно доказательство, что он был готов рисковать ради целей, которые она считает своими. Но в её глазах читалось не только облегчение. Было и острое ощущение клина. Она знала цену, когда внимание к корвету возрастало, и понимала, что риск их заметности – не только чистая польза.

Никто из собиравшихся торговцев не знал сути “Трояна”. Они видели бронированный клин старого корвета и его худощавого хозяина, и думали, что перед ними – шанс нажиться. Многие мечтали просто пробить его, вытащить из него сырьё и отдать купцам. Те, кто мыслит шире, смекнули, что в его руках – нечто большее. Не столько товар, сколько способность испортить кому-нибудь из них настроение. И это их привлекало ещё сильнее – громче, как звонок на рынке о новой редкости.

Когда один или другой капитан пришёл и предложил “взять его в эскадру” – это был язык силы, желанный и простой. У тебя – сила, у нас – порядок. Если ты с нами – мы тебя прикроем. Кирилл отвечал ровно, с улыбкой, не отказываясь от шансa увидеть, кто из них готов действовать, а кто – лишь мечтать. Он не говорил “да”, но не говорил и “нет”. Он брал время. Ведь время – это то, что позволяет другим открыть себя. Тот, кто хочет слишком сильно, выдает себя в своих жестах. Тот, кто тих – лишь наблюдает.

Вечером, когда лампы причала потускнели и шум улегся как холодная волна, он вернулся на причал, где хранилась его тайна. Там, в тёплом полумраке, он заглянул в скрытые от всех уголки своей машины – не в подробности, а в образ. Вещи, которые не совпадают с людьми, вещи, что выглядят невозмутимо и молчат. Это была его внутренняя комната. Он не показывал её чужим и теперь точно знал, как спрятаться в ней, если нужно. Вот в этой комнате – не в техническом описании, а в ощущении – он черпал спокойствие: там его сердце могло биться, не зная любопытства чужих глаз.

Он понимал, что в этот раз игра будет куда более сложной. Так как она будет двойная. Если кто-то придёт за ним вслед, этот кто-то придёт с собственным грузом страха и надежды и может встать на путь куда более опасный, чем он сам. И в этом тоже таилась некоторая выгода. Не потому, что он желает, чтоб кто-то пострадал, а потому, что мир сам разобьёт гордыню жаждущих, и правда их желаний обнажится. Он хотел увидеть – и изучить – как именно это происходит. Кто встанет на сторону алчности, а кто – на сторону сделки и взаимной выгоды.

…………

Корабль медленно отшвартовался от причала. Вокруг шумели манипуляторы и резали воздух струи топлива. Навигационные лампы мигнули. За их спиной всё те же упрямые посторонние взгляды остались висеть мгновенной тенью. На борту “Трояна” – в то утро, которое пахло озоном и кофе – он дал короткий приказ:

– Уходим. Курс – Рубеин. Запас топлива – максимальный. Осторожность – первостепенна.

Слова были просты, но в них звенела решимость. Тьма космоса снова распахнулась на главном экране мостика корвета, когда тот плавно скользнул от станции, у Кирилла в груди было то странное, чуть ли не ледяное спокойствие. Это было чувство человека, который отправляется на риск не потому, что он ищет славы, а потому, что нет больше смысла оставаться на месте, где за ним слишком пристально наблюдают чужие глаза.

Когда корвет отшвартовался, оставляя за кормой причал, Кирилл смотрел на тонущие огни и думал о тишине предстоящего пути. Внутри него было одновременно страх и любопытство: страх, что одна из теней последует за ним; любопытство, чтобы понять, кто из этих теней окажется не хищником, а простой пешкой в игре чужих желаний. И в этой тишине он ощутил одну простую мысль: лучше быть тем, кто задаёт тон, чем тем, кто отпадает от чужого свистка.

Всё это было не указанием к действию и не планом ловушки – это была сцена: человек, который умело пользуется языком и видимостью, как маской; рынок, который пожирает слухи; и судьба, которая движется не по прямой, а по шорохам прошептанных слов.

Когда нос корвета мягко скользнул прочь от арендованного причала, и станция осталась у них за кормой как тяжёлая рана, которая светится, пульсирует и шуршит. Кирилл ощущал в зубах вкус металла и бензина. В голове – ровный ритм приборов, как пульс чужого зверя. Он посмотрел на панель, на те цифры и голограммы, которые сопровождали любую их отставку от берега, и на мгновение подумал о том странном чувстве – будто уходят не только они, а уходит целая часть чьей-то ковки.

Когда “Троян” вышел на выбранный курс и дал мягкий ускоряющий импульс, по его глазам от пробудившейся сенсорной сетки пробежали полосы. Интенсивность поля, указатели малых топливных выбросов, своеобразные “шахматные” точки кораблей в окружающем вакууме. Всё это казалось делом привычки – до тех пор, пока на экран не накатила бледная тень. Сначала расплывчатая, как след от пальца на стекле… Потом вырисовавшаяся в силуэт – длинный, тёмный километровый брусок, обшитый неровной тяжёлой бронёй. Значок, обозначавший на экране этот корабль, прямо сказал о том, что это был старый линейный крейсер орков. И… Замигал красным…