- -
- 100%
- +
Не в силах больше лежать, я встала. Босые ноги ощущали прохладу старого, но идеально уложенного еще дедом паркета. Не включая свет, я подошла к книжным полкам. Здесь пахло пылью и временем. Мои пальцы скользнули по корешкам: Пушкин, Достоевский, а рядом толстенные технические справочники по статике сооружений. В нижнем ящике я нашла то, что искала. Мой старый университетский альбом для эскизов.
Я села прямо на пол, прислонившись спиной к дивану, и открыла его. Первые страницы занимали неумелые наброски капителей и арок, сделанные на первом курсе. А дальше шли проекты, которые горели во мне. Эскизы экодома с зеленой крышей, наброски футуристического моста, похожего на скелет гигантской птицы. В этих линиях была мечта, была страсть, было чистое творчество. Именно эту девушку, горящую своим делом, когда-то встретил Марк. Он восхищался моим талантом. А потом научился его продавать. Постепенно мои эскизы мостов сменились чертежами элитных жилых комплексов. Моя страсть стала продуктом. Супруг называл это успехом. Сейчас я понимала, что это было первое, самое незаметное предательство.
Я захлопнула альбом. Прежде чем начать искать уязвимости в чужом плане, я должна была найти их в своем.
Как я, архитектор, помешанный на деталях, могла подписать бумаги не глядя? Я снова и снова возвращалась в ту ночь. Сев за кухонный стол, закрыла глаза и заставила свой мозг работать так, как он привык. Я начала мысленно реконструировать те документы. Я видела их перед собой. Белая, плотная бумага формата А4. Фирменный логотип «Строй-Инновации» в верхнем левом углу. Я могла почти прочесть стандартную «шапку» договора. Моя память, привыкшая держать в голове сотни узлов и сопряжений, восстанавливала картину с пугающей четкостью. Я представила стол, лампу, стопку бумаг. Я «приблизила» изображение в своей голове. Шрифт – Times New Roman, стандартный двенадцатый кегль. Поля выверены до миллиметра. Все выглядело безупречно. Ольга всегда была перфекционистом.
И тут я вспомнила главное. Сноски. Я заставила себя «посмотреть» вниз страницы. Там, под основной частью текста, шел блок, набранный восьмым кеглем. Почти нечитаемый. В нем наверняка и крылись дьявольские формулировки. «…полная материальная и юридическая ответственность по всем операциям, указанным в Приложениях…», «…безотзывное право подписи от лица компании…». Формулировки были размыты в памяти, но суть их теперь была кристально ясна. Я вспомнила последнюю страницу, которую он дал мне на подпись. Там почти не было текста, только реквизиты и длинный список приложений. «Приложение 1», «Приложение 2» … Я вспомнила, как его палец, его длинный, знакомый до родинки под ногтем, предательский палец, указал на строку: «Со всеми вышеперечисленными приложениями ознакомлена и согласна». Я подписала. Я не видела ни одного из этих приложений. Ольга, гений юридической казуистики, наверняка составила их так, что моя подпись легализовала любую их аферу.
Я открыла глаза. Дыхание перехватило от волны холодной, запоздалой ярости. Они использовали не просто мое доверие. Они использовали мою профессиональную усталость, зная, что после двенадцатичасового рабочего дня я не буду вчитываться в мелкий шрифт. Они все рассчитали.
Что же… Настал и мой черед поработать. С вами. Над вашими судьбами.
За новым, чистым ноутбуком я начала создавать свою цифровую маску. Имя – Алина Тихомирова, город – Тверь, вуз – филологический, интересы – классическая литература и европейское кино. Филологический факультет я выбрала не случайно: он меньше всего пересекался с моей реальной сферой деятельности и создавал образ гуманитария, далекого от бизнеса и цифр. Это была полная противоположность Елены Сокольской. Я потратила два часа, наполняя профиль репостами из артхаусных пабликов, добавляя в друзья случайных людей из Твери, чтобы создать иллюзию реальной жизни.
С этого аккаунта я и начала копать под Павла Воронова.
Первый день слежки едва не провалился.
Я села в кафе напротив офиса, но выбрала слишком близкий столик. В какой-то момент один из коллег Воронова бросил на меня долгий, изучающий взгляд. У меня внутри все похолодело. Я тут же расплатилась и ушла, ругая себя за дилетантство. Весь остаток дня провела, изучая карты района, планируя маршруты отхода, продумывая точки для наблюдения.
На следующий день я повела себя умнее. Кафе, но столик в углу. Я не смотрела на них в упор. Я наблюдала за отражением в витрине напротив. Я видела, как Павел смеялся громче всех, но его смех не затрагивал глаз. А руки чуть заметно дрожали, когда он подносил ко рту чашку.
Вечером, зная примерный маршрут, я спустилась в метро и проехала две остановки, выйдя на станции, мимо которой он должен был проезжать. Я ждала у выхода, изображая скучающую пассажирку. Через десять минут появился его «кореец». Он свернул в сторону Текстильщиков. Я дождалась, пока он скроется из виду, и взяла такси.
Паша пробыл в обшарпанной пятиэтажке чуть больше часа. Когда он вышел, на его лице не было и тени той напускной бравады. Только бесконечная, серая усталость. Он сел в машину и уехал. Я подождала несколько минут и подошла к подъезду. Посмотрела на окна. Только в одном на втором этаже горел тусклый желтый свет.
Вернувшись в свою квартиру, я испытала странное чувство. Смесь отвращения к себе за это шпионство и холодного удовлетворения от выполненной задачи – это было необходимо сделать.
Взгляд упал на старый дисковый телефон, стоявший на комоде. Рядом с ним в рамке стояла фотография: мои молодые родители, а между ними я, семилетняя, с огромным бантом и счастливой беззубой улыбкой. Я знала, что дозвониться им можно не только по сотовому, но и по этому городскому номеру. Отец, инженер старой закалки, так и не смирился с засильем смартфонов. Он пренебрежительно называл их «сенсорными игрушками», считая ненадежными, и был убежден, что только тяжелая трубка с проводом дает настоящую гарантию связи, «когда всё остальное откажет». Поэтому телефон “из прошлого” у них дома никогда не молчал. Рука сама потянулась к трубке.
Я знала, что рискую, но я должна была поговорить с ними сама, прежде чем версия Марка окончательно отравит их сознание. Я решительно набрала номер.
– Алло, – ответил мамин голос, я чутко уловила в его интонации слёзы и надломленность.
– Мам, привет.
– Леночка! Доченька, господи! – ее голос сорвался на рыдание. – Марк нам звонил… Он все рассказал! Боже, как же так? Что случилось?
Я крепко зажмурилась, готовясь к самому тяжелому разговору в своей жизни. Паника и оправдания были бы сейчас худшей тактикой.
– Мама, дыши, успокося. И послушай меня, пожалуйста, очень внимательно. Я в порядке. Я на свободе.
– Но Марк сказал… что тебя… что ты под следствием, что это какая-то ужасная ошибка, что он пытается тебе помочь…
– Мама, то, что сказал мой муж – всего лишь его версия событий, – произнесла я твердо, вкладывая в каждое слово все свое самообладание. – А теперь выслушай мою. Меня подставили. Очень жестоко и профессионально. Марк и режиссёр, и продюсер всей этой истории.
В трубке повисло потрясенное молчание. Я слышала, как мама всхлипнула.
– Как… как режиссер? Лена, что ты такое говоришь? Он же твой муж!
– Он, считай, бывший муж, мама. С того самого дня, как предал меня. Я прошу вас сейчас не об оценках, а о доверии. Я не жертва, и я не собираюсь сидеть сложа руки. Я буду бороться.
– Лена! – вдруг раздался низкий, встревоженный голос папы. Он явно выхватил трубку у мамы. – Что происходит?! Марк говорит, что нанял лучших адвокатов, что тебя могут посадить!
– Папа, послушай. Успокойся, пожалуйста. Береги своё сердце. Марк никого не нанимал. Он вам нагло солгал. Он же и подставил меня, ради того, чтобы забрать нашу совместную компанию себе. Марк жаждет стать единственным хозяином… У меня есть адвокат. И я сама его нашла.
– Кто? Кто этот человек? Дочка, ты должна была посоветоваться! – эмоционально выдохнул отец.
Я сделала паузу и произнесла имя, которое должно было стать для папы якорем в этом шторме.
– Моими делами занимается Лев Борисович Закревский.
На том конце провода воцарилась тишина. Но на этот раз это была не тишина шока. Это была тишина осмысления.
– Закревский? – переспросил отец, и в его голосе впервые послышались нотки… облегчения. – Тот самый Лев Борисович?
– Да, он взялся за мое дело.
Отец протяжно выдохнул. Я почти физически почувствовала, как постепенно спадает его напряжение.
– Что же… Если за тебя взялся сам Лев… значит, дело не безнадежное. Этот старый волк в проигрышные дела не лезет…
Теперь я могла закончить разговор, взяв инициативу в свои руки:
– Пап, мам, я прошу вас только об одном. О самом главном. Не верьте ни единому слову Марка. Вообще. И, пожалуйста, берегите себя. Особенно ты, пап. Мне сейчас как никогда нужны ваша вера и ваше спокойствие, а не ваши нервы. Я справлюсь. Это будет трудно, но я справлюсь. Я позвоню, как только смогу.
– Хорошо, дочка, – голос отца стал тверже. – Мы поняли. И верим тебе. Работай. А мы будем ждать.
– Я вас люблю, – сказала я и повесила трубку, чтобы они не успели услышать подступающие к горлу рыдания.
Выдохнув, я сползла по стене на пол. Тело била мелкая дрожь. Но слезы так и не потекли по щекам, хотя очень хотелось.
Просидев так неизвестно сколько времени, очнулась лишь тогда, когда почувствовала онемение в конечностях из-за долгого пребывания в одной позе.
С трудом встала, подрыгала руками и ногами, затем вернулась за ноутбук. Эмоции – топливо, которое нужно было переработать в результат. Я методично вбивала в поисковик имя матери Павла, ища информацию о ней. И нашла-таки пост на закрытом форуме для пациентов с БАС от пользователя «P_Voron». Он спрашивал про экспериментальный зарубежный препарат. Стоимость одной упаковки на черном рынке была сопоставима с его годовой зарплатой.
Задумчиво прищурившись, потянулась к своему сотовому и набрала Закревского.
– Лев Борисович, прошу прощения за поздний звонок. Я нашла.
И кратко, без эмоций, изложила ему факты.
– Отлично, Елена Викторовна. Вы дали нам психологический профиль. Шантажировать отчаявшегося человека – все равно, что тушить огонь бензином. Он сгорит, но утащит за собой все вокруг. А вот предложение помощи… это уже совсем другой инструмент.
– Он не поверит нам, – сказала я.
– Вам поверит. Потому что вы такая же жертва Марка. Вы будете говорить с ним не как обвинитель, а как союзник. Вы предложите ему то, чего не сможет предложить Марк: законный способ помочь матери и шанс остаться человеком.
– Но как? Он испугается самой встречи.
– А мы не будем его пугать. Мы дадим ему надежду. Я свяжусь с одним фондом, моим старым должником, они занимаются как раз такими случаями. Ребята выйдут на Павла и предложат ему консультацию по легальному ввозу препарата. А консультантом, который «случайно» окажется свободен в это время, будете вы. Он придет за помощью для матери, а встретит вас. И будет вынужден выслушать.
Я молчала, осмысливая его план. Это было рискованно.
– Готовьтесь, Елена Викторовна. У вас будет один шанс. Один разговор. И вы должны быть готовы.
Глава 6
Два дня ожидания были пыткой, похожей на затишье перед боем. Я знала, что Закревский привел в движение свой механизм, но от меня ничего не зависело. Я ходила по бабушкиной квартире, как тигр в клетке, снова и снова прокручивая в голове предстоящий разговор.
Время тянулось вязко, как густой мед. Я раз за разом изучала факты из биографии Павла, репетировала фразы, пыталась предугадать его реакцию. Перед зеркалом в прихожей я отрабатывала выражение лица: сочувствующее, понимающее, но твердое. Я тренировала интонации, произнося одни и те же фразы с разными оттенками. Слишком мягко – он не поверит в серьезность угрозы. Слишком жестко – испугается и замкнется. Я должна была стать идеальным переговорщиком: эмпатичным, но твердым; понимающим, но непреклонным.
Воспоминания о Павле всплывали фрагментами. Тихий, аккуратный, и вдовесок весьмаа амбициозный молодой человек, который всегда приходил на работу раньше всех и уходил позже остальных. Он редко когда участвовал в корпоративах, чаще вежливо отказывался под предлогом семейных дел. Теперь я понимала: он спешил к больной матери. Марк это знал. Конечно, знал. Он изучал своих людей, как шахматист изучает фигуры на доске, выискивая слабые места.
Я вспомнила тот день, когда Павел принес мне исправленную смету. Его руки дрожали, когда он протягивал папку. Тогда я списала это на волнение молодого специалиста перед начальством. А это, как показало время, был страх человека, впервые переступившего черту. Как же я была слепа!
Любая ошибка, любая неверная нота в моём голосе могла спугнуть его, и второго шанса у нас не будет. Я изучила все материалы о фонде «Содействие», которые нашла в интернете. Их специализация, подход к работе, типичные кейсы. Зачем? Сама не знаю, чтобы чуть отвлечься, вероятно.
Наконец, в среду днем, раздался звонок на мой новый, «призрачный» телефон. Голос Закревского был, как всегда, спокоен:
– Елена Викторовна, всё готово. Фонд «Содействие» связался с Вороновым. Предложили консультацию по вопросу его матери. Он вцепился в это предложение, как утопающий за соломинку. Встреча завтра, в одиннадцать ноль-ноль, в их офисе на Таганке. Консультанта зовут Елена Викторовна. Сказали, вы наш лучший специалист по сложным случаям.
– Он не испугался моего имени? – спросила я, чувствуя, как внутри все сжалось в тугой комок.
– Он даже ничего не заподозрил, фамилия не произносилась, а имён с такими отчествами вагон и маленькая тележка. Впрочем, сейчас он в таком состоянии, что готов закрыть глаза и уши на что угодно, лишь бы это давало надежду. Будьте готовы. И помните: вы не обвиняете, вы предлагаете спасательный круг.
И эта ночь стала бессонной: я многократно проигрывая в голове различные сценарии разговора. Что если он сразу узнает меня и убежит? Что если он уже предупрежден Марком? Что если я не найду нужных слов? К утру голова гудела от перенапряжения, но отступать некуда. Я не хотела провести долгих десять лет за решёткой.
Утром я долго стояла перед старым шкафом. Выбор был скуден, даже беден. В итоге я натянула простые черные брюки, белую блузку и темный кашемировый джемпер. Образ получился строгим, но не угрожающим. Минимум макияжа. Никаких украшений, кроме тонкой золотой цепочки – подарка родителей на восемнадцатилетие. Я должна была выглядеть как человек, которому можно доверять. Как тот, кто действительно помогает людям, а не разрушает их жизни.
Дорога до Таганки показалась бесконечной. В метро я боялась встретить знакомых, постоянно прятала лицо за поднятым воротником. Каждый взгляд попутчиков казался подозрительным. Параноя – побочный эффект подобной половинчатой жизни. Выйдя из подземки, я несколько минут просто стояла на площади, вдыхая холодный октябрьский воздух и собираясь с мыслями.
Офис фонда «Содействие» располагался в тихом переулке. Табличка у входа была скромной, без излишней помпезности. Небольшое, уютное помещение с фотографиями улыбающихся детей на стенах. Я поняла, почему Закревский выбрал именно это место – оно внушало доверие своей искренностью. Здесь не было дорогого ремонта и мраморных полов, но было что-то настоящее. Что-то, чего не хватало в нашем с Марком мире полированных поверхностей и фальшивых улыбок.
Администратор, девушка лет двадцати пяти, встретила меня дружелюбно. Она явно была в курсе ситуации.
– Елена Викторовна? Проходите, пожалуйста. Господин Воронов еще не пришел, но вы можете устроиться в переговорной и подготовиться.
Меня провели в маленький кабинет. Стеклянный стол, три стула, кулер с водой. На стене висел календарь с фотографией осеннего леса. Обычная, ничем не примечательная комната, которая сегодня должна была стать ареной психологического поединка. Я налила себе воды из кулера, сделала несколько глотков. Руки почти не дрожали – хороший знак. Я села так, чтобы быть лицом к двери. Сердце стучало где-то в горле. Это был мой первый выход из тени. Первое столкновение с миром, который меня предал.
Взглянула на часы: десять пятьдесят восемь. Павел должен был появиться с минуты на минуту. Я закрыла глаза и в последний раз мысленно прогнала весь план предстоящей беседы.
Ровно в одиннадцать дверь открылась, и вошел Павел. Он был один. В руках он держал тонкую папку с документами, видимо, медицинские справки матери. Его лицо выглядело осунувшимся, под глазами залегли темные круги. Человек на пределе.
Увидев меня, мужчина застыл на пороге.
Секунда растянулась в вечность. Его лицо в один миг прошло все стадии: недоумение, узнавание, панический ужас. Кровь отхлынула от его щек, оставив мертвенную бледность. Папка выскользнула из онемевших пальцев и упала на пол, раскрывшись веером белых листов. Он развернулся, чтобы бежать.
– Павел, не уходите. Пожалуйста, – мой голос прозвучал на удивление ровно и спокойно. Я сама не ожидала от себя такого самообладания. – Я здесь не для того, чтобы вам угрожать. Я здесь, потому что нам обоим нужна помощь.
Он замер, вцепившись в дверную ручку. Его спина была напряжена, как струна.
– Я… я не понимаю… Мне сказали, будет специалист из фонда… – пролепетал он, не оборачиваясь.
– Я и есть специалист. Только не по лекарствам. По ситуациям, когда хороших людей заставляют делать плохие вещи, – сказала я мягко. – Я просто хочу поговорить с вами. Не как обвиняемая с соучастником. А как один человек, которого использовали, с другим. Присядьте. Пять минут. Ради вашей мамы.
Последняя фраза сработала. Он медленно обернулся. В его глазах был страх, но и отчаяние. И еще что-то другое, возможно, облегчение. Облегчение человека, который слишком долго нес груз непосильной ответственности. Он прошел к столу, по пути собрав разбросанные листы. Движения были нервными, суетливыми. Сел на самый краешек стула, готовый в любую секунду сорваться с места. Папку прижал к груди, словно щит.
– Я не знаю, о чем вы говорите, – его голос дрожал. – Я ничего не делал. Я просто бухгалтер.
– Паша, – я сознательно использовала уменьшительное имя, стараясь создать атмосферу доверия, – я не следователь. Я не буду задавать вам вопросы о вашей работе. Я хочу поговорить об Антонине Игоревне.
Услышав имя матери, он вздрогнул, словно от удара.
– Я знаю про ее болезнь. Знаю про БАС. И знаю про экспериментальный препарат, который вы ищете. Знаю, сколько он стоит.
Его оборона рухнула. Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами, полными слез, которые он отчаянно пытался сдержать.
– Откуда? – выдохнул он.
– Это уже неважно. Важно то, что Марк тоже это знает. Он ведь предложил вам решение, не так ли? Деньги на лекарства. Много денег. А взамен всего лишь несколько «незначительных» услуг. Провести пару платежей через подставную фирму. Поставить подпись на акте, который вы не проверяли. Так ведь?
Он молчал, судорожно сжимая свою папку. Но по его лицу я видела, что попала в точку.
– Он сказал, что это временно, – вдруг тихо проговорил Павел. – Что компания проходит сложный период, и нужно… оптимизировать налоги. Что все крупные фирмы так делают. А деньги для мамы – это просто аванс под будущую премию.
– И вы поверили.
– А что мне оставалось?! – он резко поднял голову, и в его голосе прорвалось отчаяние. – Врачи дали ей полгода! Полгода, понимаете?! А этот препарат… он не лечит, но он дает время. Еще год, может, полтора. А я думал, что за это время найдется что-то еще, какое-то новое лечение…
Слезы потекли по его щекам. Он не вытирал их, сидел и просто тихо, безнадежно плакал.
– Паша, посмотрите на меня, – я наклонилась чуть вперед. – Я сидела в камере. Мне грозит десять лет тюрьмы за документы, которые я подписала, доверившись супругу. Как вы думаете, что он сделает с вами, когда вы станете ему не нужны? Когда вы станете опасным свидетелем? Он уничтожит вас, не моргнув глазом. Он не оставит никого, кто знает его секреты. Он купил вашу лояльность за здоровье вашей матери. Но это временная сделка. Ваша матушка останется без вас. Одна. Лекарства закончатся, а вы останетесь соучастником в тяжком преступлении.
Я сделала паузу, давая ему осознать смысл сказанных мной слов.
– Вы думаете, он остановится на достигнутом? – продолжила я. – Павел, вы стали его инструментом. А когда инструмент становится опасным, от него избавляются. Сколько еще подписей он у вас попросит? Сколько еще «временных» операций? А что будет, когда следствие доберется до мелочей? Вы думаете, он станет вас покрывать?
– Я не предлагаю вам в открытую выступить против Марка, – я выдержала паузу, позволяя ему переварить услышанное. – Я предлагаю вам спасти себя. У вас есть выбор. Первый путь – оставаться с ним. Получать деньги, пока вы ему нужны, и каждый день ждать, когда за вами придут. А за вами придут, Паша, поверьте мне. Второй – помочь мне. Помочь следствию установить истину.
– Они посадят меня! – сорванным шепотом выдохнул собеседник.
– Нет, – твердо сказала я. – Если вы пойдете на сделку со следствием и станете ключевым свидетелем, вам гарантируют иммунитет. И мы поможем вам. Лев Борисович – один из лучших адвокатов в Москве по таким делам. Также я займусь вопросом легального ввоза лекарства для вашей мамы. Не за вашу подпись, а просто так. Потому что это правильно.
Я видела, как в его голове идет отчаянная борьба. Страх перед Марком боролся со страхом за свое будущее и с надеждой спасти мать. А ещё он отчаянно боялся, что она останется совсем одна, если его всё же посадят.
– Я… я не могу, – прошептал он. – Он убьет меня.
– А он уже вас не убивает? Медленно, каждый день? – спросила я. – Павел, посмотрите на себя. Когда вы в последний раз спокойно спали? Когда в последний раз смотрели в зеркало без отвращения? Вы же умираете изнутри. И ваша мама это видит. Материнское сердце чувствует, когда с ребенком что-то не так.
Он закрыл лицо руками.
– Она спрашивает, откуда деньги на лекарства, – глухо проговорил он. – Я говорю, что взял кредит. А она не верит. Она же не дура. Она понимает, что на мою зарплату такой кредит не дают.
– И что вы ей скажете, когда придут с обыском? Когда ее сына уведут в наручниках? – я понимала, что бью больно, но другого пути не было. – Я не прошу ответа прямо сейчас.
Я достала из сумки маленький кнопочный телефон. Такой же, как у меня.
– Здесь одна кнопка. Нажмете на нее и ответит Закревский. Подумайте, Павел. Подумайте о том, какое будущее вы строите для себя и что вас ждет на самом деле. Подумайте о маме. Ей нужен здоровый и свободный сын, а не сын в бегах или в тюрьме. Когда будете готовы, позвоните. Но помните, время работает против нас обоих.
Я встала. Он не шевелился, так и сидел, глядя на телефон на столе. Маленький черный прямоугольник, который мог изменить две жизни: его и мою.
– Елена Викторовна, – он вдруг тихо позвал меня, когда я уже подошла к двери.
Я обернулась.
– А что, если вы врете? – в его голосе не было агрессии, только смертельная усталость. – Что, если это провокация?
– Тогда вы ничего не потеряете, – ответила я. – Потому что терять вам уже нечего.
Я вышла из комнаты, не оборачиваясь. В коридоре меня ждал Закревский. Он сидел в углу на пластиковом стуле, читал потрепанную газету. Увидев меня, сложил ее и встал. Он ничего не спросил, только внимательно посмотрел мне в лицо.
– Поехали, – коротко бросил он. – Вы сделали все, что могли. Теперь будем ждать.
Мы вышли на улицу. Осенний ветер трепал мои волосы, и я впервые за много дней почувствовала что-то похожее на облегчение.
– Как думаете, позвонит? – спросил Закревский, когда мы сели в его старенькую «Волгу».
– Позвонит, – ответила я с уверенностью, которая удивила меня саму. – Сегодня вечером или завтра утром.
– Даже так?
– Да, так. Воронов уже принял решение, просто еще не знает об этом, – я посмотрела в окно на серые московские дворы. – Когда он назвал меня по имени-отчеству в конце… это было не концом. Это было началом.
Интуиция подсказывала, что я права.
Первый ход сделан. За ним последуют и все остальные.
Глава 7
Следующие сутки превратились в один длинный, вязкий миг ожидания. Я почти не спала, вздрагивая от каждого звука за окном. Дешевый кнопочный телефон, который дал мне Павел, всё время находился где-то рядом со мной, как неразорвавшаяся граната. Его молчание было громче любого крика. Я пыталась занять себя: разбирала бабушкины книги, мыла окна, даже пыталась чертить на обороте ватмана, но мысли ускользали, снова и снова возвращаясь к испуганному лицу Павла. Я прокручивала в голове наш разговор, анализируя каждое свое слово. Не слишком ли я давила? Не показалась ли неубедительной?
Дважды в день я созванивалась с Закревским. Он был спокоен, как удав.