Болевая точка: Воскреси меня для себя

ГЛАВА 3

МАРГАРИТА

Есть моменты, когда время сжимается в тугой, звенящий комок, а в следующий миг растягивается в тягучую, липкую патоку. Секунда, показавшаяся вечностью, прошла, оставив после себя оглушающую тишину, которую нарушал лишь шум дождя и стук моего собственного сердца, колотившегося о рёбра, как пойманная в клетку птица. Телефон, на экране которого застыли спасительные цифры «112», лежал в моих пальцах, тяжёлый, как камень, готовый утянуть меня на дно.

«Звони, Воронцова. Просто нажми на кнопку. Это их работа. Это правильно», – ледяным голосом вещал мой внутренний здравомыслящий двойник.

Но мои пальцы не слушались. Мои ноги приросли к мокрому асфальту. Потому что из искорёженного салона на меня смотрели глаза, в которых не было ничего, кроме боли. А слабый, почти беззвучный хрип – «Помоги… ему… помоги…» – прозвучал не как просьба, а как завещание. И моя клятва, данная не седовласым профессорам в белых халатах, а самой себе, отозвалась в каждой клетке тела глухим, властным гулом.

Я шагнула вперёд, отключая экран телефона и убирая его в карман пальто. Это было решение. Безрассудное, глупое, потенциально смертельное, но единственно возможное для меня.

В этот момент парень, сидевший за рулём, тот самый юный хам с перехода, застонал и пошевелился. Он медленно поднял голову, и его мутный, расфокусированный взгляд скользнул по моему лицу. Секунда, другая… и на его физиономии отразилось тупое, почти детское узнавание.

– Охренеть… – пробормотал он, трогая пальцами рассечённую бровь. – Это же та… с зебры. Жёстко ты нас…

– Заткнись, – донеслось с пассажирского сиденья. Голос раненого был тихим, но в нём звенела такая сталь, что водитель мгновенно замолчал, испуганно втянув голову в плечи.

Тот, что был на пассажирском, медленно, с видимым усилием, выпрямился. Его лицо было бледным, почти серым, но взгляд, которым он впился в меня, был на удивление ясным и острым. Он узнал меня. Не как безликую женщину, а как ту, что несколько часов назад стояла перед его машиной, полная праведного гнева. Ирония судьбы, видимо, доставляла ему какое-то мрачное, извращённое удовольствие.

– Какая встреча, – усмехнулся он, но усмешка вышла кривой и болезненной.

Я проигнорировала его сарказм, мой мозг уже работал в режиме «полевого госпиталя». Быстрый, оценивающий взгляд.

– У тебя, похоже, сотрясение. Возможно, вывих плеча, – бросила я водителю, который всё ещё выглядел потерянным. – А у тебя, – я перевела взгляд на его спутника, – дела куда хуже. Это ножевое?

Он не ответил, лишь крепче стиснул зубы. Багровое пятно на его пиджаке расползалось, жило своей жизнью, и я поняла, что у меня очень мало времени.

– Я сейчас вызову скорую, – твёрдо произнесла я, снова потянувшись к карману.

В следующее мгновение его рука молниеносно вылетела из полумрака салона и мёртвой хваткой вцепилась в моё запястье. Пальцы были ледяными, но сильными. Невероятно сильными для человека, который, судя по всему, терял кровь с катастрофической скоростью.

– Я, кажется, выразился предельно ясно, – прошипел он, и его лицо оказалось так близко, что я почувствовала металлический запах его крови. – Никаких копов. И никакой скорой.

– Ты в своём уме? – ярость, холодная и острая, как скальпель, придала мне сил. Я попыталась вырвать руку. – Ты истекаешь кровью! Ещё десять, максимум пятнадцать минут, и ты отъедешь прямиком к праотцам! А твой дружок, если у него черепно-мозговая, нуждается в срочной госпитализации! Руку убрал!

– Послушай меня внимательно, доктор, – он наклонил голову, и его тёмные глаза превратились в два чёрных колодца, на дне которых плескался первобытный мрак. – Если сюда приедут копы или скорая, они первым делом пробьют наши имена. И тогда за нами приедут другие люди. И поверь, их методы лечения тебе очень не понравятся. Поэтому, – он усилил хватку, и я невольно поморщилась от боли, – ты сейчас нам поможешь. По-тихому. Или нас всех троих здесь же и прикопают. Тебя – как лишнего свидетеля. Понятно объясняю?

Его слова не были пустой угрозой. Они были констатацией факта. Холодного, жестокого, неоспоримого. В его мире это, видимо, было в порядке вещей. Но не в моём.

– Я реабилитолог, а не хирург! – огрызнулась я, делая последнюю отчаянную попытку достучаться до остатков его здравого смысла. – Максимум, что я могу, – это вправить твоему приятелю вывих и обработать раны. У тебя, скорее всего, внутреннее кровотечение! В домашних условиях я тебе не помогу!

– Мне не нужна твоя помощь, – отрезал он. – Помоги ему.

Он кивнул на брата, и в этот миг в его взгляде на долю секунды промелькнуло что-то, кроме холодной ярости. Что-то похожее на отчаянную, звериную заботу. Он был ранен, возможно, смертельно, но думал не о себе. И эта деталь, этот крошечный нюанс сломал что-то внутри меня. Стену моего праведного гнева.

– Чёрт с тобой, – выдохнула я, чувствуя, как сдаюсь. Не ему. Себе. – Руку отпусти. Иначе я не смогу ничего сделать.

Он на мгновение замер, изучая моё лицо, словно пытаясь прочесть, не лгу ли я. Затем медленно, неохотно разжал пальцы. Я потёрла ноющее запястье, на котором уже проступали красные следы.

– Машина на ходу? – мой тон стал резким, профессиональным.

– Угнали, – буркнул водитель.

– Отлично, – язвительно хмыкнула я. – Значит, её скоро начнут искать. У нас нет времени. Вылезайте. Оба.

Старший, опираясь на приборную панель, сдавленно зашипев от боли, начал выбираться из машины. Младший же просто сидел, мотая головой, как китайский болванчик.

– Руслан, мать твою, шевелись! – рявкнул на него брат.

Руслан. Значит, его зовут Руслан. Это имя почему-то сделало его более реальным. Не просто наглым мажором, а человеком, у которого есть имя. И брат, готовый за него умереть.

– У меня всё плывёт, бро, – пожаловался Руслан. – Полный кринж.

– Я сейчас устрою тебе такой кринж, что ты до конца жизни в себя приходить будешь, – пообещал старший, уже стоя на ногах. Его шатало, но он упрямо держался, прислонившись к покорёванному крылу. – Вылезай.

Вдвоём мы вытащили Руслана из машины. Он оказался тяжелее, чем я думала. Его ноги подкашивались, и он практически повис на нас.

– Куда? – задал очевидный вопрос старший, оглядывая пустое шоссе.

Я молча кивнула в сторону своей машины, стоявшей на обочине. В его глазах отразилось понимание и что-то ещё. То ли облегчение, то ли мрачное торжество. Он получил то, что хотел.

– В мою машину, – уточнила я, заметив, как его взгляд метнулся к тёмному силуэту моего дома вдали. – И не к себе домой, с ума не сходите. Есть одно место. Там вас не найдут. А я смогу вас подлатать.

Ложь. Наглая, спонтанная ложь. Не было у меня никакого «места». Но везти их к себе в квартиру, в свою крепость, казалось последней степенью безумия. Пусть лучше думают, что у меня есть какая-то заначка, какой-то подпольный кабинет.

– Поздно, – коротко бросил он, словно прочитав мои мысли. – Уже засветилась. Вези к себе. Так безопаснее. Для всех.

И мы потащили его. Два незнакомца и я. Один – раненый хищник, истекающий кровью, но не сломленный. Второй – испуганный щенок, скулящий от боли и страха. А я – идиотка, которая сама впустила этих волков в свой курятник.

Каждый шаг до моей машины был пыткой. Руслан стонал, старший тяжело дышал. Я помогла им затолкать младшего на заднее сиденье. Старший сел вперёд, рядом со мной. Он откинулся на спинку и закрыл глаза, и салон мгновенно наполнился тяжёлым запахом крови и опасности.

Я села за руль, завела мотор. Руки дрожали. В зеркале заднего вида я видела разбитый внедорожник, одиноко стоявший под дождём, – памятник моему здравому смыслу. Я развернулась и поехала в сторону своего дома. В сторону своей новой, непредсказуемой реальности.

– Клятва Гиппократа, мать её, – процедила я сквозь зубы, въезжая во двор. – В ней ни слова не было про криминальные элементы.

– Жизнь не по учебнику пишут, доктор, – хрипло отозвался он у самого моего уха, и по спине снова пробежали мурашки.

Мы ввалились в подъезд. Я нажала кнопку вызова лифта, молясь всем богам, чтобы ни одна любопытная соседка не решила именно сейчас выйти покурить. Лифт приехал с мелодичным звоном, который прозвучал в этой гнетущей тишине, как набат.

Затащив Руслана внутрь, мы прислонили его к стенке. Старший опёрся о противоположную. Свет в кабине лифта был безжалостно-ярким, и теперь я могла рассмотреть его как следует. Шрам у виска, тонкий, как паутинка. Запекшаяся кровь на костяшках пальцев. Усталые, глубокие складки у рта. Он был моложе, чем я подумала сначала. Возможно, даже младше меня. Но взгляд у него был, как у старика, видевшего слишком много.

Двери открылись на моём этаже. Короткий коридорчик. Моя дверь. Я достала ключи. Руки дрожали так, что я не сразу попала в замочную скважину. Наконец замок щёлкнул.

Первое, что ударило в нос, когда я открыла дверь, – это запах моего дома. Лёгкий аромат кофе, лавандового саше и чистоты. Моего маленького, уютного, безопасного мира. И в этот мир я сейчас втаскивала хаос, кровь и смертельную опасность.

Именно в этот момент из глубины квартиры, цокая когтями по ламинату, появился мой личный страж порядка. Маркиз. Огромный, дымчато-серый мейн-кун с царственными кисточками на ушах и выражением морды, полным вселенского презрения. Он остановился в паре метров, оценивая незваных гостей. Его жёлтые глаза сузились. Шерсть на загривке медленно поднялась дыбом. Он издал низкий, гортанный звук, больше похожий на рычание, чем на шипение.

– Ого, у тебя рысь, что ли? – с нервным смешком пробормотал Руслан, приходя в себя.

– Хуже, – буркнула я. – Это консьерж со встроенной сигнализацией.

Мы втащили Руслана в прихожую и буквально свалили его на дорогой светлый коврик ручной работы. Я мысленно с ним попрощалась.

Старший отпустил меня и, тяжело дыша, прислонился к стене рядом с дверью, оставляя на белоснежных обоях кровавый отпечаток ладони. Он смотрел, как я склонилась над его братом, как мои пальцы профессионально и быстро прощупывают пульс, проверяют реакцию зрачков. Маркиз, не сводя с него взгляда, медленно отступал назад, в темноту коридора, продолжая утробно рычать.

Я подняла голову и встретилась взглядом с этим мрачным, израненным человеком, который ворвался в мою жизнь, как стихийное бедствие. Опасность, исходившая от него, была почти осязаемой. Она заполняла мою маленькую прихожую, вытесняя из неё воздух, покой и безопасность.

Он перехватил мой взгляд. В его тёмных глазах больше не было просьбы. Только холодный, жёсткий приказ.

– Аптечка, – его голос был тихим, почти шёпотом, но прозвучал, как выстрел. – У тебя должна быть аптечка. И много бинтов. И что-нибудь покрепче аспирина.

Я молча кивнула, поднимаясь на ноги. Я переступила черту. И пути назад уже не было. Теперь оставалось только одно – идти до конца, надеясь, что этот конец не окажется для меня последним.

ГЛАВА 4

ДАМИР

Боль.

Тупая, пульсирующая, она вернула меня из вязкого, душного небытия, вкручиваясь в рёбра раскалённым буравом. Каждый вдох отзывался новой вспышкой агонии, заставляя мир сужаться до одной этой точки в боку. Она была живой, эта боль, отвратительно знакомой, почти родной. Я открыл глаза.

Реальность навалилась мутным, плохо сфокусированным изображением. Потолок. Чужой. Белый, с едва заметными трещинками, похожими на речную сеть на старой карте. В нос ударил резкий, стерильный запах – спирт, йод – и под этой химической атакой пробивался густой, медный аромат крови. Моей.

Я медленно, миллиметр за миллиметром, повернул голову, и комната качнулась, грозя снова утопить меня в тошнотворной темноте. Скрипнув зубами, я заставил себя сфокусироваться.

Гостиная. Небольшая, залитая неярким светом уличного фонаря, пробивающимся сквозь щель в шторах. Рядом, на полу, скорчившись на брошенном наспех пледе, хрипло дышал Руслан. Живой. Это было первое, что зафиксировал мозг, отбрасывая всё остальное. Брат был жив. Его грудь мерно вздымалась, лицо, даже в полумраке, казалось бледным и осунувшимся, на виске темнел аккуратный пластырь, наложенный умелой рукой.

Память вернулась рывком, как хищник, выпрыгнувший из засады. Погоня. Визг тормозов, удар, звон стекла. Её лицо на пешеходном переходе – злое, дерзкое, незабываемое. Столкновение с отбойником. Боль в плече. И её руки, втаскивающие нас в её мир.

В её крепость, которую мы взяли штурмом, забрызгав кровью и грязью.

Я вспомнил, как она, ругаясь сквозь зубы, штопала Руслана с таким сосредоточенным лицом, будто не человека латала, а реставрировала дорогую вещь. А потом… потом она повернулась ко мне.

Мой взгляд, обойдя комнату, зацепился за кресло.

Она спала там.

Свернувшись в неудобной позе, подложив ладонь под щёку. Длинные тёмно-русые волосы выбились из небрежного пучка и разметались по плечам, несколько прядей упали на лицо. Без своей колючей брони из сарказма и презрения она выглядела… другой. Уставшей. Почти беззащитной.

Тёмные тени залегли под глазами, губы были плотно сжаты даже во сне. Её руки, те самые руки, что несколько часов назад спасали нас, безвольно лежали на подлокотниках. Длинные, чувствительные пальцы пианистки, в которых скрывалась сила и знание костоправа. Я смотрел на неё, и внутри боролись два зверя, которых я сам с трудом различал.

Первый зверь, привычный, воспитанный улицами и отцовскими уроками, рычал и скалился. Подозрительность. Въевшаяся в кровь, впитавшаяся в костный мозг. Кто она? Почему помогла? Клятва? В моём мире клятвы ничего не стоили, их давали и нарушали с лёгкостью, а за каждую услугу выставляли счёт. Какой счёт выставит она?

А второй зверь… он был мне почти незнаком. Он молчал, смотрел на эту спящую женщину и чувствовал то, чему в моём лексиконе не было названия. Не благодарность – это слишком простое, слишком поверхностное слово. Это было нечто глубже. Шокированное восхищение.

Она увидела нас, истекающих кровью, и не захлопнула дверь. Она втащила в свой дом двух бандитов, рискуя всем. И это обезоруживало. Ломало все мои привычные схемы. Люди моего отца, мои так называемые «братья по оружию» бросили бы нас подыхать, чтобы не впутываться. А она, эта язвительная, колючая женщина, спасла.

Я медленно, стараясь не шуметь, приподнялся на локте. Боль снова вцепилась в бок, но я проигнорировал её. Мой взгляд скользнул по её квартире. Книги. Их было много, они стояли ровными рядами в стеллаже, лежали стопками на журнальном столике. Нелепые магнитики на холодильнике, смешная кружка с надписью «Утро добрым не бывает». Это был мир, в котором не было места таким, как я. Мир порядка, уюта и чёртового саркастичного юмора.

Внезапно из-под дивана, на котором я лежал, раздалось низкое, утробное рычание. Затем оттуда медленно и с большим достоинством выплыло нечто огромное, серое и пушистое. Кот. Монструозных размеров, с кисточками на ушах, как у рыси, и взглядом жёлтых глаз, полным вселенского презрения. Пушистый Цербер, охраняющий вход в её Аид. Он остановился в паре метров, распушил хвост трубой и уставился на меня, не мигая. Шерсть на его загривке стояла дыбом.

– Неплохой сторож, – хрипло прошептал я, обращаясь скорее к себе, чем к коту.

Его Величество в ответ лишь сузил глаза и тихо зашипел, обнажив внушительного вида клыки. Я был готов поспорить, что эта тварь весит не меньше десяти килограммов и одним ударом лапы способна выцарапать глаз.

Этот безмолвный поединок прервало её движение. Она пошевелилась в кресле, что-то пробормотала, и одна из прядей соскользнула ей на губы. Я смотрел, не отрываясь. Мне захотелось протянуть руку и убрать эту прядь. Дикое, иррациональное, абсолютно неуместное желание. Мои пальцы, привыкшие сжимать рукоять пистолета или чужое горло, вдруг показались мне грубыми и грязными.

В этот момент она открыла глаза.

Её взгляд – серый, как предгрозовое небо, – был сначала сонным и растерянным. Секунда, не больше. А потом он сфокусировался на мне, и в нём мгновенно выросла ледяная стена. Страх, сменившийся брезгливостью и холодной, концентрированной яростью. Она рывком села, инстинктивно запахивая халат, будто мой взгляд мог оставить на ней ожог.

– Очнулся, – это не было вопросом. Это была констатация. Её голос был хриплым ото сна, но сталь в нём никуда не делась.

Я молча кивнул.

Она поднялась. Движения резкие, собранные. Подошла к Руслану, не обращая на меня внимания, приложила пальцы к его шее, проверяя пульс.

– Этот ещё в отключке, – бросила она через плечо. – Сотрясение средней тяжести, судя по всему. Но жить будет. Если его дружки не найдут и не добьют.

Она выпрямилась и наконец повернулась ко мне. Её взгляд был как рентген. Профессиональный, холодный, оценивающий.

– У тебя, – она кивнула на моё правое плечо, – передний вывих плечевой кости. Судя по тому, как ты заваливаешься на один бок. Вправлять будем? Или так пойдёшь, кривобокий?

Я попытался пошевелить рукой. Острая боль пронзила сустав, заставив меня сцепить зубы.

– Сам справлюсь.

Её губы скривились в усмешке, лишённой какого-либо веселья.

– Сам? Ты себе руку вправить собрался, герой? Сядь.

Её тон не предполагал возражений. Это был приказ. Я медленно, с трудом сел на диване, чувствуя, как от этого простого движения темнеет в глазах.

Она подошла ближе. Слишком близко. Я ощутил её запах. Странная, одуряющая смесь дождя, которым она пахла на улице, и чего-то острого, металлического, как запах озона после грозы. Она пахла дождём и сталью.

– Руку расслабь, – скомандовала она, и её пальцы легли мне на плечо.

Я инстинктивно напрягся. Чужое прикосновение. Потенциальная угроза.

– Расслабься, твою мать! – прошипела она мне в самое ухо. – Иначе я тебе её просто сломаю к чертям, и собирать будешь по кусочкам!