Болевая точка: Воскреси меня для себя

ГЛАВА 7

ДАМИР

Спуск по лестнице походил на медленное погружение в персональный ад. Каждая ступенька отзывалась в боку тупой, рвущей судорогой, плечо, вправленное её безжалостными и до гениальности точными руками, горело ровным, злым огнём. Мы с Русланом, опираясь друг на друга, напоминали двух подбитых в уличной драке псов, пытающихся сохранить остатки достоинства. Воздух подъезда, тяжёлый, пропитанный сыростью, вездесущими кошками и дешёвым табаком, казался спасительным бальзамом после стерильного, пронзительно личного запаха её квартиры. Запаха, который, казалось, я вдохнул вместе с воздухом и который теперь осел где-то в лёгких.

– Бро, это что вообще было? – прохрипел Руслан, когда мы наконец вывалились на улицу, в стылую серость рассвета. Город только просыпался, и наша потрёпанная реальность выглядела в его утренней чистоте особенно убого. – Она… она же просто ангел. Злой, как чёрт, но ангел.

– Заткнись, – коротко бросил я, оглядываясь. Пустая улица. Никого. Я вытащил из кармана телефон, чудом уцелевший в этой мясорубке, и набрал номер одного из наших водителей.

– Пятый, – отозвался сонный голос на том конце.

– Пять минут. Адрес скину. Живо.

Я сбросил вызов и отправил геолокацию. Руслан прислонился к обшарпанной стене дома, его лицо было белым, как свежевыпавший снег.

– Ты как? – спросил я, скорее по привычке, чем из реального беспокойства. Знал, что он крепкий. Выживет.

– Нормально, – он криво усмехнулся, касаясь виска, где темнел аккуратный пластырь. – Жить буду. Слушай, а она…

– Я сказал, заткнись, – повторил я, на этот раз жёстче, сжимая кулаки от внезапного, иррационального желания защитить её даже от простого упоминания. – Про неё – ни слова. Никому. Никогда. Ты понял меня?

Руслан посмотрел на меня с удивлением, которое быстро сменилось пониманием в его обычно бесшабашных глазах. Он медленно кивнул.

– Понял, бро. Могила. Но она, конечно, краш. Просто… ух!

Я проигнорировал его сленг. В моей голове всё ещё звучал её ледяной, полный сарказма голос и стоял перед глазами её образ – в нелепой просторной пижаме с пингвинами, с растрёпанными волосами, но с позвоночником из чистой дамасской стали. И её запах. Странная, невозможная смесь чего-то неуловимо цветочного, свежесваренного кофе и антисептиков. Этот запах въелся под кожу, стал меткой. Клеймом.

Чёрный «Гелендваген» подкатил бесшумно, точно по расписанию. Водитель выскочил, распахнул нам заднюю дверь, мастерски делая вид, что не замечает наших окровавленных одежд и помятых физиономий. Мы ввалились на мягкую, пахнущую дорогой кожей сидений.

– В особняк, – бросил я, откидываясь на спинку и закрывая глаза.

Боль пульсировала в такт плавному движению машины. Но физическая боль была привычной, фоновой. Она почти не мешала думать. Все мои мысли, как побитые мотыльки, летели на один-единственный огонёк в темноте. На неё. Маргарита. Какое-то старомодное, почти царственное имя. Совершенно не вязавшееся с её язвительностью и манерой ругаться сквозь зубы так, что хотелось одновременно и придушить, и поцеловать.

«Я твой должник».

Я не соврал. В нашем мире долг за спасённую жизнь не измеряется деньгами. Это нечто большее. Это кровная связь. Ответственность. Она, сама того не ведая, вытащила меня не просто из разбитой машины – она вытащила меня из-под ножа смерти. И тем самым приковала к себе цепью, которую не разорвать. Теперь её безопасность – моя проблема. А учитывая, чью кровь она прямо сейчас оттирает со своего светлого дивана, проблем у неё может скоро прибавиться. Наши враги не оставляют свидетелей. Они их убирают. Мысль о том, что кто-то может к ней прийти, может дотронуться до неё, причинить ей вред, полоснула по нервам острее, чем нож, оставивший дыру в моём боку.

Чем ближе мы подъезжали к загородному особняку отца, тем тяжелее и гуще становился воздух в салоне. Высоченный кованый забор с острыми пиками, десятки скрытых камер, молчаливая, как изваяния, охрана у ворот. Наш «Гелендваген» въехал во внутренний двор, вымощенный идеально ровной брусчаткой, и замер у парадного входа.

Дом встретил нас гулкой, давящей тишиной. И запахом. Запахом дорогого дерева, натуральной кожи и застарелого, холодного отцовского гнева. В огромном холле с мраморным полом, где любой шаг отдавался многократным эхом, нас уже ждали.

Тимур Хасаев стоял посреди холла, опираясь на свою неизменную трость из чёрного дерева с серебряным набалдашником. Седой, подтянутый, в идеально сидящем домашнем костюме из тёмного кашемира. Его выцветшие, пронзительные глаза хищной птицы смотрели на нас без малейшей тени сочувствия. Рядом с ним, переминаясь с ноги на ногу, стоял Арташес Ваганович – наш семейный врач, немолодой уже армянин с бесконечно печальными глазами и воистину золотыми руками.

– Прибыли, – голос отца был ровным, почти спокойным, и от этого показного спокойствия по спине пробежал мороз. – Волчата мои заблудшие.

Мы молча, не сговариваясь, подошли и остановились в нескольких метрах, как нашкодившие школьники перед директором. Любое слово сейчас было бы лишним.

– Арташес, осмотри их, – приказал отец, не сводя с меня тяжёлого взгляда. – Хочу знать, насколько сильно мои драгоценные наследники решили сократить мне жизнь этой ночью.

Врач подошёл, неодобрительно цокнул языком, разглядывая нас с головы до ног, как двух породистых, но побитых скакунов.

– Снимайте, – коротко велел он.

Помогая друг другу, мы стянули пропитанные кровью куртки и разорванные рубашки. Арташес начал с Руслана. Аккуратно отклеил пластырь на виске, осмотрел рану, потом перешёл к швам на предплечье. Его густые брови медленно поползли на лоб.

– М-да… – протянул он, внимательно разглядывая ровные, почти каллиграфические стежки. – Аккуратно. Очень аккуратно для полевых условий. Кто делал?

– Не знаю, – буркнул Руслан, виновато косясь на меня.

Арташес перевёл взгляд на меня. Его пальцы были прохладными и опытными. Он осмотрел моё плечо, заново обмотанное бинтом, потом осторожно снял повязку с бока, которую она так ловко соорудила из остатков простыни.

– Так-так… Сквозное, – констатировал он факт. – Края ровные. Обработано чисто. И шов… – он склонился ниже, почти касаясь носом моего тела. Его взгляд был взглядом исследователя, изучающего редкий артефакт. – Послушайте, я знаю почерк всех подпольных хирургов в этом городе. Это не их работа. Слишком… элегантно. Женская рука?

Я молчал, глядя поверх его седой головы прямо в глаза отцу. Внутри всё сжалось от этого простого словосочетания – «женская рука». Её рука. Сильная, уверенная, которая не дрогнула, когда вонзала в мою плоть иглу. Рука, которая причиняла адскую боль, чтобы спасти.

– Кто бы их ни латал, Тимур, – Арташес наконец выпрямился и повернулся к боссу, – не ювелир, конечно, но профессионал высочайшего класса. Человек без сантиментов, но с очень светлой головой. Плечо вправлено идеально, без малейшего риска для сустава. Раны обработаны и зашиты так, что при должном уходе и шрамов почти не останется. Этот человек знает, что делает. И его работа спасла обоих твоих волчат от заражения крови и куда более серьёзных последствий. Ещё пара часов – и мы бы говорили о совсем других вещах.

Отец медленно кивнул, его кадык дёрнулся. Его взгляд впился в меня, пытаясь просверлить насквозь и вытащить правду.

– Подробности потом, – его голос был твёрд, как сталь. – Когда выспитесь. Если сможете. Сейчас меня интересует только одно: кто? Кто посмел поднять руку на моих сыновей?

– Ещё не знаю, – глухо ответил я. – Но узнаю.

– Ты уже «наузнавал»! – он не повысил голоса, но каждое слово ударило, как хлыст. – Сделка сорвана. Нас выставили идиотами, которые не могут обеспечить безопасность на собственной территории. Ты должен был быть умнее, Дамир. Ты должен был предвидеть.

– Это моя вина, отец, – шагнул вперёд Руслан, пытаясь взять удар на себя. – Я…

– Молчать, – оборвал его Тимур, даже не взглянув. – Твоя вина в том, что ты родился вторым. А твоя, – он снова уставился на меня, и в его глазах полыхнуло ледяное пламя, – в том, что ты забыл, кто ты. Иди. Отоспись. Вечером я жду полный отчёт. И о делах, и о твоём ангеле-хранителе.

Он развернулся и, тяжело стуча тростью, удалился в свой кабинет. Дверь за ним захлопнулась, и звук гулко прокатился по всему дому.

Арташес молча сделал нам уколы обезболивающего и антибиотика, заново обработал раны. Тупая боль начала отступать, сменяясь вязкой, свинцовой усталостью. Проводив Руслана до его комнаты, я побрёл в своё крыло.

Моя спальня. Огромная, холодная, безликая, как номер в пятизвёздочном отеле. Идеальный порядок. Ни единой пылинки. Всё на своих местах. И этот запах… приторно-сладкий, удушающий аромат её духов. Зара. Моя жена.

Она сидела в кресле у окна в безупречном шёлковом халате, который стоил больше, чем вся мебель в квартире Маргариты. В руках она держала какой-то глянцевый журнал. Услышав мои шаги, подняла голову. На её фарфоровом, идеальном лице отразилась идеально отрепетированная тревога.

– Дамир! Милый, я чуть с ума не сошла!

Она вскочила и подплыла ко мне, намереваясь обнять, но замерла в сантиметре, скривив свой точёный носик. От меня пахло кровью, потом, чужой квартирой и чужой женщиной.

– Боже, на кого ты похож… Как побитый пёс.

– Я в порядке, – выдавил я, обходя её и направляясь прямиком в ванную.

– В порядке? – она всплеснула руками, и дорогой шёлк зашуршал. – На тебе живого места нет! Отец сказал, была засада. Это ужасно! Я так переживала, что даже отменила утренний пилатес.

Я остановился у двери в ванную и посмотрел на неё. Красивая. Безупречная. И абсолютно чужая. Как дорогая фарфоровая кукла в витрине, которую боязно трогать, чтобы не испачкать.

– Спасибо за заботу.

– Разумеется, я забочусь! Ты мой муж. Что скажут люди, если узнают… – она осеклась, поняв, что сказала лишнее. – Я имею в виду, я рада, что ты жив. Но, Дамир, я прошу тебя, не жди, что я буду менять тебе повязки и подносить бульон. Я на это не подписывалась.

Она брезгливо дёрнула плечиком, окинув взглядом бинты на моём теле. В её глазах не было ни капли сочувствия – только отвращение к несовершенству, к грязи, к крови.

– Кто с тобой это сделал, пусть и ухаживает. А мне пора, у меня запись к косметологу, потом ланч с девочками. Но я рада, что ты жив, правда, – добавила она уже на ходу, посылая мне воздушный поцелуй от двери.

Дверь спальни тихонько щёлкнула, отрезая меня от её мира. Я остался один, стоя посреди холодной, выверенной роскоши. В ушах звенели её слова: «Кто с тобой это сделал, пусть и ухаживает».

И я почему-то отчётливо, до мельчайших деталей, представил, как Маргарита, услышав такое, просто молча бы сломала Заре пару пальцев. Профессионально, без лишних эмоций и с циничной усмешкой.

Я невесело усмехнулся своим мыслям и шагнул под обжигающие струи горячей воды. Вода смывала чужую и свою кровь, грязь, усталость, но не могла смыть её образ. Образ женщины с глазами цвета штормового неба, которая без колебаний сделала то, от чего моя идеальная жена брезгливо отвернулась.

Отец прав. Вечером будет допрос. И я знал, о чём он спросит в первую очередь. Не о сорванной сделке. Не о врагах. А о ней. О той, кого он назвал моим «ангелом-хранителем». И я понятия не имел, что ему отвечу, потому что солгать ему – было почти невозможно. Но сказать правду – означало навести его на её след.

А этот ангел-хранитель, я был уверен, сам нуждается в защите. От моего отца. От моего мира. И, что самое страшное, от меня самого. Потому что желание вернуться за часами, которые я оставил на её тумбочке, уже превратилось в одержимость. И я не был уверен, что смогу с ней справиться.

ГЛАВА 8

МАРГАРИТА

Дверь захлопнулась, и щелчок замка прозвучал в оглушительной тишине квартиры как выстрел. Последний. Контрольный. Прямо в мою дурную голову, решившую, что клятва Гиппократа – это универсальный пропуск в любой ад, включая его самые кровавые и безнадёжные круги.

Несколько секунд я стояла, прислонившись лбом к холодному металлу двери, и просто дышала. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Простая физиология, основа жизни, но сейчас это требовало от меня сознательного, почти нечеловеческого усилия. Воздух в лёгкие не шёл. Он застревал где-то в горле, густой и вязкий от запаха, который, казалось, пропитал уже сами стены. Запах чужой крови. Чужой боли. Чужой, хищной, абсолютно неправильной жизни, которая по трагической ошибке забрела в мой мир и оставила в нём свои грязные, незабываемые следы.

Меня затрясло. Мелкая, противная дрожь, которая началась в коленях и волной пошла вверх по телу, заставляя стучать зубами. Это был не страх. Страх был там, на ночном шоссе, когда я, балансируя на острие ножа между врачебным долгом и инстинктом самосохранения, тащила в свою берлогу два полуживых тела. Это было другое. Это был отходняк. Адреналиновый детокс. И отвращение. Всепоглощающее, тошнотворное отвращение, направленное исключительно на себя.

Идиотка. Конченая, дипломированная идиотка.

Я медленно отлепилась от двери и обвела взглядом свою квартиру. Мою крепость. Моё убежище. Мой персональный, тщательно выстроенный рай с идеальным диваном, книжными стеллажами до потолка и котом-аристократом. Сейчас это место больше походило на декорации к дешёвому криминальному фильму. Филиал морга на дому.

На журнальном столике из стекла и хрома, рядом с томиком Ремарка, валялись окровавленные бинты и пустые ампулы с лидокаином, который этот ублюдок так и не дал себе вколоть, предпочитая молча терпеть. Мой любимый кашемировый плед, которым я укрывала раненого Руслана, был безнадёжно, фатально испорчен. Но главным произведением искусства в этой инсталляции под названием «Помоги ближнему своему, мать твою» был диван. На его светло-серой обивке, которую я выбирала три месяца, расплылось огромное, уродливое клеймо. Багровое, уже начавшее темнеть по краям. И ещё одно пятно, поменьше – на стене, там, где сползал по ней его хозяин, мрачный и молчаливый. Тот, с глазами цвета крепко заваренного чифиря и шрамом у виска.

Из-под дивана, убедившись, что угроза миновала, с подобающим его статусу достоинством выплыл Маркиз. Мой десятитикилограммовый комок царственного презрения. Он подошёл к кровавой лужице на паркете, которую я ещё не успела вытереть, и долго, с видом эксперта-криминалиста, её обнюхивал. Затем фыркнул так, будто учуял запах всех помоек мира одновременно, и вперил в меня свои янтарные прожекторы. Во взгляде его читалось всё: «Женщина, мы с тобой серьёзно поговорим о твоём круге общения. Я не для того позволяю тебе жить на моей территории, чтобы ты сюда всякий сброд таскала».

– Иди сюда, трагедия моя ходячая, – прошептала я, опускаясь на корточки. Голос сел и звучал чужим, надтреснутым.

Маркиз, мгновение подумав и, видимо, решив, что хозяйка достаточно наказана осознанием собственной ничтожности, простил меня. Он подошёл, с силой боднул меня своей огромной башкой в плечо и завёл свой дизельный мотор. Его утробное, вибрационное мурлыканье стало единственным звуком, который не резал слух и не напоминал о прошедшей ночи. Я зарылась лицом в его густую дымчатую шерсть, пахнущую домом, покоем и дорогим кормом с тунцом.

– Что я наделала, Маркуша? – прошептала я в тёплый мех. – Что я, чёрт возьми, наделала?

Кот в ответ только мурлыкнул громче, будто хотел сказать: «Разбирайся сама, двуногая. А теперь неси тунца. За моральный ущерб».

Нужно было что-то делать. Привести себя и квартиру в порядок. Стереть. Выжечь. Дезинфицировать. Уничтожить все следы их пребывания. Это была уже не просто уборка. Это был экзорцизм.

Я встала. Резко, зло. Первым делом распахнула настежь все окна, впуская в квартиру стылый, влажный воздух рассвета. Затем, натянув резиновые перчатки, с остервенением начала собирать в мусорный пакет весь медицинский мусор. Пакет получился увесистым и зловеще позвякивал стеклом ампул. Я завязала его тремя узлами и выставила за дверь. Потом – пол. Горячая вода, самое ядрёное дезинфицирующее средство, которое у меня было, и тряпка. Я ползала на коленях и драила паркет до боли в суставах, до скрипа, пытаясь оттереть не просто кровь, а саму память.

Вот здесь стоял тот, что помоложе, Руслан, и смотрел на меня щенячьими глазами, полными боли и страха. Вот здесь, у стены, сидел он. Дамир. И молча терпел, стиснув зубы так, что на скулах ходили желваки. Я помнила, как под моими пальцами перекатывались его твёрдые, как камень, мышцы. Помнила тепло его кожи, горячей от подступающей лихорадки и потери крови. Помнила его сдавленное дыхание у самого уха, когда я делала последний стежок на его боку. Эта память была слишком телесной. Слишком въедливой. И от этого было ещё гаже.

С полом было покончено. Диван… Я посмотрела на него, и руки опустились. Нет. Этого монстра мне не победить. Это не просто пятно. Это улика. Вещественное доказательство моей запредельной глупости. Химчистка. Или помойка. Скорее второе.

Я стянула перчатки и пошла в душ. Горячая вода хлестала по лицу и телу, смывая усталость, но не могла смыть ощущение липкого, чужеродного вторжения, которое, казалось, проникло под кожу. Выйдя, я налила себе самую большую кружку самого крепкого кофе, села за кухонный стол и включила ноутбук. Не для новостей, просто чтобы что-то гудело. Чтобы тишина не давила. Чтобы голоса каких-то блогеров заполнили пустоту, образовавшуюся в моей голове.

Маркиз, получив свою законную порцию тунца, запрыгнул на подоконник и принял позу сфинкса, надменно наблюдая за пробуждающимся городом. Я пила кофе, тупо листая ленту новостного сайта. Экономика, политика, погода. Обычная рутина нормального мира, к которому я, как оказалось, больше не принадлежала.

Я уже хотела закрыть ноутбук, как вдруг взгляд зацепился за знакомый образ на главной странице. Фотография разбитого в хлам чёрного внедорожника, впечатавшегося в отбойник. Точно такого же, какой стоял вчера на аварийке на ночном шоссе. Сердце пропустило удар и забилось быстрее, гулко отдаваясь в висках.

Я кликнула на ссылку.

«…сегодня ночью на загородном шоссе был обнаружен брошенный автомобиль премиум-класса, – гласил сухой текст под фотографией. – По предварительным данным, водитель и возможные пассажиры скрылись с места ДТП. В салоне обнаружены многочисленные следы крови, что даёт полиции основания предполагать, что в результате аварии есть пострадавшие. В данный момент ведётся их розыск».

Я замерла с кружкой на полпути ко рту. Розыск. Их ищут. И, скорее всего, не только полиция.

А потом, прокрутив страницу ниже, я увидела то, от чего кофе в кружке показался ледяным. Две фотографии. Мужские лица. Одно – с нагловатой, обаятельной ухмылкой. Руслан. Второе… Второе я бы узнала из тысячи.

Качественная студийная фотография, видимо, для какого-то делового журнала. Он смотрел прямо в объектив, но казалось, что прямо на меня, в самую душу. Взгляд – тяжёлый, пронзительный, бездонный. Волевой подбородок, плотно сжатые губы. Никакой улыбки. Даже намёка. Только холодная, абсолютная уверенность в себе. Внизу экрана появилась подпись.

«Дамир и Руслан Хасаевы».

«В продолжение темы, – сухо сообщал автор статьи. – Стало известно, что полиция связывает ночное происшествие с таинственным исчезновением известных в деловых кругах братьев Хасаевых, сыновей предпринимателя и мецената Тимура Хасаева. Последний раз их видели вчера вечером. На связь они не выходят. Представители семьи отказываются от комментариев. Источники в правоохранительных органах не исключают криминальную версию произошедшего, возможно, связанную с переделом сфер влияния в строительном бизнесе. Мы следим за развитием событий».

Кружка выскользнула из моих ослабевших пальцев и с оглушительным звоном разбилась о плитку, разлетаясь на сотни мелких осколков. Кофе растекался по полу тёмной, почти чёрной лужей, пугающе похожей на другую, которую я оттирала час назад.

Хасаевы.

Тимур Хасаев.

Это имя знал весь город. «Предприниматель и меценат» – это была лишь официальная, глянцевая обложка. Все, кто хоть немного интересовался теневой жизнью города, знали, кто такой Тимур Хасаев на самом деле. Криминальный авторитет старой закалки. Человек, который держал в руках половину города. Человек, с которым боялись связываться даже самые отмороженные бандиты. Человек, перешедшим дорогу которому обычно заказывали некролог.

И я… я этой ночью латала его сыновей. Его наследников.

До меня начало доходить. Медленно, как до жирафа, но неотвратимо. Это была не просто бандитская разборка. Это был удар по клану. И я оказалась в самом эпицентре. Не свидетелем. Хуже. Соучастницей. Я спрятала их. Я спасла их. Я дала им уйти.

Меня охватил холод. Ледяной, липкий ужас, от которого свело желудок. Я смотрела на его лицо на экране ноутбука. Дамир Хасаев. Он смотрел на меня. И в его тёмных глазах, даже на фотографии, чудилось то же самое обещание, которое я увидела на пороге своей квартиры. Обещание вернуться.

В памяти всплыл его тихий, глухой голос: «Я твой должник».

О Боже. Должник. В их мире это не означало коробку конфет и букет цветов. Это означало что-то другое. Что-то, о чём я даже думать боялась. Пока я убирала за ними, словно прислуга, я машинально подняла с пола маленькую блестящую вещицу, приняв её за пуговицу. Сунула в карман халата. Теперь я вытащила её. Дорогая, тяжёлая запонка из белого золота с чёрным ониксом. С гравировкой «D.H.». Я сжала её в кулаке. Холодный металл обжигал кожу.

«Чтобы я вас больше никогда не видела», – с отчаянием повторила я про себя свою утреннюю мантру.

Но сейчас она звучала как самая нелепая и несбыточная мечта в моей жизни. Они не просто вернутся. За ними придёт их мир. Их отец. Их враги. И все они будут искать следы. А главный след, главная ниточка, ведущая к пропавшим братьям, – это я. Женщина-врач со стальными нервами и уникальным почерком, который их личный врач Арташес наверняка уже описал Тимуру в мельчайших подробностях.

Я медленно опустилась на пол, не обращая внимания на осколки и кофейную лужу. Спиной прижалась к холодному кухонному гарнитуру. Маркиз спрыгнул с подоконника и подошёл, обеспокоенно ткнувшись мокрым носом мне в руку.

Я не просто спасла бандита. Я спрятала от всего мира наследника криминальной империи.

И теперь его мир совершенно точно придёт за мной.

Вопрос был лишь в том, кто придёт первым: его отец с благодарностью… или его враги с ножом.

ГЛАВА 9

ДАМИР

Кофе обжигал горло, но не приносил облегчения. Я проспал почти десять часов по милости Арташеса, вколовшего мне дозу снотворного, но чувствовал себя так, будто не спал вовсе. Тело, напичканное обезболивающими, было чужим, ватным и неповоротливым, а в голове стоял гул, как после близкого взрыва. Я сидел в столовой, глядя в окно на идеально подстриженный газон, мокрый от утренней росы, и думал только об одном. О том, что сейчас начнётся.

Руслан сидел напротив, ковыряя вилкой омлет с видом приговорённого к казни. Выглядел он паршиво: бледный, с тёмными кругами под глазами. Его перевязанная рука покоилась на специальной подушке. Увидев, что я смотрю на него, он вздрогнул.

– Бро, – прошептал он, оглядываясь на дверь, будто оттуда мог выпрыгнуть чёрт. – Отец рвёт и мечет. Сейчас будет допрос с пристрастием. С утра уже всю охрану на уши поднял.

– Я в курсе.

– Арташес сказал, что та… ну, та девушка, – он ещё понизил голос, – просто богиня. Швы, говорит, как у нейрохирурга. И плечо так вправить… Короче, он в культурном шоке. Сказал отцу, что она нам жизнь спасла. Обоим.

– Я знаю, – отрезал я. Руки, державшие тяжёлую фарфоровую чашку, слегка дрожали. От слабости или от злости – я и сам не понимал.

Разговор прервал звук тяжёлого удара трости о паркет в холле. Размеренный. Неумолимый. Каждый удар – как отсчёт секунд до взрыва. Руслан вжал голову в плечи. Я же, наоборот, выпрямился, чувствуя, как напрягаются мышцы спины.

– В кабинет. Оба, – голос отца не был громким, но от него, казалось, задрожали стёкла в окнах.

Кабинет Тимура Хасаева был сердцем его империи. Место, где заключались сделки и выносились приговоры. Огромный, отделанный тёмным дубом, с тяжёлыми портьерами, не пропускающими солнечный свет даже в самый яркий день. В воздухе висел густой, въедливый запах кубинских сигар и власти. Отец сидел в своём массивном кожаном кресле за столом из цельного куска морёного дуба. Седой, с лицом, иссечённым морщинами, как карта старых, забытых дорог. Глаза, выцветшие, почти прозрачные, смотрели на нас так, будто видели не сыновей, а два проблемных актива, которые подвели его в самый неподходящий момент.