Болевая точка: Воскреси меня для себя

ГЛАВА 10

МАРГАРИТА

Два дня. Сорок восемь часов. Две тысячи восемьсот восемьдесят минут. Именно столько времени прошло с тех пор, как моя квартира перестала быть филиалом преисподней и полевым госпиталем одновременно. Я отмыла полы до одури, до скрипа, до едкого запаха хлорки, выедающего глаза и, как мне казалось, саму память о произошедшем. Вызвала клининговую службу, специалисты которой, сочувственно покачав головами, забрали в утиль два главных вещдока моего преступления – любимый, продавленный диван и старое кресло, пропитанные чужой кровью и болью.

Теперь в гостиной зияла пустота, от которой становилось неуютно и гулко. Я спала урывками, проваливаясь в тяжёлое, вязкое забытьё, и каждый раз просыпалась от фантомного металлического запаха и ощущения липкости на пальцах, судорожно проверяя, не приснилось ли мне всё это. Кот Маркиз, переживший, видимо, глубочайший психологический стресс, перестал смотреть на меня как на прислугу и теперь не отходил ни на шаг, периодически проверяя целостность моих конечностей и требуя тройную порцию утешительного тунца.

Но работа – лучшее лекарство от любых душевных хворей. Она не даёт времени на рефлексию, на самокопание, на бесконечные «а что, если…». Она требует полной концентрации, стерильности мыслей и точности движений. Здесь, в своём кабинете, среди анатомических плакатов, учебного скелета Стёпы в углу и запаха кофеподобной бурды из автомата, я снова становилась собой – доктором Маргаритой Воронцовой, специалистом высшей категории, для которой человеческое тело – почти понятная и логичная система рычагов, мышц и нервных окончаний.

Я как раз заканчивала консультацию с пожилой дамой, страдавшей от последствий неудачного падения на даче, расписывая ей комплекс упражнений и ласково журя за самодеятельность с «проверенными народными средствами».

– …и запомните, Антонина Петровна, позвоночник не забор, его подорожником не починишь, – с мягкой улыбкой напутствовала я старушку, помогая ей подняться с кушетки. – Ходите аккуратно, и жду вас через неделю.

Она благодарно кивнула, шаркая по линолеуму, и скрылась за дверью, оставив после себя лёгкий шлейф валокордина и надежды. Я с наслаждением откинулась на спинку стула, предвкушая пятнадцать минут тишины и чашку остывшего, но всё ещё крепкого кофе. Мой личный маленький рай.

Но раю не суждено было продлиться.

Дубовая дверь моего кабинета распахнулась без стука. Так бесцеремонно и властно, будто её не открыли, а вынесли вместе с косяком невидимым ударом ноги. На пороге застыла монументальная троица, мгновенно вытеснившая из небольшого помещения весь кислород и уют.

Два шкафа по бокам, затянутые в плохо сидящие на горе мышц пиджаки, с одинаково постными, лишёнными всякой мысли лицами профессиональных телохранителей. А между ними – центр этой небольшой враждебной вселенной. Седовласый мужчина лет шестидесяти с лицом, дублёным ветрами и явно не самой праведной жизнью. Глубокие морщины избороздили его лоб и легли у уголков глаз, но глаза… Пронзительные, светлые, почти выцветшие, они смотрели с хищным спокойствием и абсолютной уверенностью в собственном праве находиться где угодно и когда угодно. В руке он сжимал массивную трость из тёмного дерева с набалдашником в виде головы орла. И он слегка прихрамывал на правую ногу.

Сердце пропустило удар и зашлось в бешеном, паническом галопе. Отец. Это их отец. Тимур Хасаев. Пазл сложился мгновенно, и от этого осознания стало холодно, как в морге. Я видела его лицо в новостях пару лет назад в репортаже о переделе сфер влияния. Человек, которому лучше не переходить дорогу. Никогда.

Он едва заметным кивком велел амбалам остаться снаружи. Они шагнули назад, в коридор, но дверь не закрыли, превратившись в двух гранитных истуканов по обе стороны от неё. Выход был отрезан.

Я инстинктивно выпрямилась, скрестив руки на груди. Мой кабинет, моя крепость. И я не собиралась сдавать её без боя.

– Приёмные часы указаны на двери, – мой голос прозвучал ровно и холодно, хотя внутри всё сжалось в ледяной комок. – И если вы не мой пациент, то, боюсь, вы ошиблись кабинетом.

Он медленно, с достоинством падишаха, прошёл к моему столу, игнорируя стулья для посетителей. Его трость глухо стучала по полу, отмеряя шаги. Остановившись напротив, он окинул меня долгим, оценивающим взглядом, от которого по спине пробежал холодок. Так смотрят на породистую лошадь перед покупкой, оценивая стать, зубы и силу в ногах.

А потом он сделал то, что заставило всю мою выдержку затрещать по швам. Он вытащил из внутреннего кармана дорогого кашемирового пальто толстую пачку пятитысячных купюр, перетянутую банковской резинкой, и с глухим стуком положил её на мой стол. Прямо на заключение Антонины Петровны.

Внутри меня что-то взорвалось. С яростным шипением, как перегретый котёл. Вся усталость, весь страх прошедших дней, всё унижение от их вторжения в мою жизнь – всё это сконцентрировалось в одной точке и превратилось в холодное, звенящее бешенство.

Я медленно подняла глаза от пачки денег на его лицо. На моём, вероятно, не дрогнул ни один мускул, но внутри бушевал арктический шторм.

– Что это? – мой голос был до странности спокоен. Слишком спокоен.

– Благодарность, – отрезал он. – За моих сыновей.

– Благодарность? – я позволила себе лёгкую, ядовитую усмешку. – Я польщена вашей щедростью. Но, боюсь, у вас неверная информация. Я не торгую жизнями. И не беру плату за исполнение своего врачебного долга. Так что заберите это… недоразумение и покиньте мой кабинет.

Он не двинулся с места. Лишь чуть прищурил свои выцветшие глаза.

– Дамир сказал, ты строптивая. Не обманул.

Имя сына, слетевшее с его губ, ударило под дых. Значит, тот молчаливый ублюдок не только выжил, но и успел меня охарактеризовать. Интересно, в каких выражениях? «Сумасшедшая баба с котом-убийцей и наклонностями садистки»?

– Я предпочитаю термин «принципиальная», – отчеканила я. – И мои принципы не позволяют мне брать деньги за то, что я должна была сделать по закону совести.

– Деньги ты возьмёшь, – в его голосе не было угрозы, лишь констатация факта. Так говорят о погоде или о времени восхода солнца.

– Нет, – отрезала я, чувствуя, как адреналин придаёт мне сил. – Не возьму. Ваша валюта здесь не котируется. Если хотите меня отблагодарить – верните мне мой душевный покой и сделайте так, чтобы ни вы, ни ваши… сыновья больше никогда не появлялись на моём горизонте. Это будет лучшей платой.

– Ты спасла им жизнь. Это стоит дорого.

– Я спасала не ваших сыновей, а людей, попавших в переделку. И поступила бы так, попадись на моей дороге другие… нуждающиеся. Но если вы хотите знать, чего это стоило мне, – я подалась вперёд, упираясь ладонями в стол. – Хорошо, я составлю вам счёт! Два флакона хлоргексидина – сто двенадцать рублей. Упаковка стерильных тампонов – восемьдесят. Шовный материал, который я когда-то по глупости прихватила с практики, – бесценен, но, допустим, тысяча. Мои бессонные ночи, мой страх, что ваши сыночки в любой момент могут отбросить копыта прямо на моём паркете, а меня потом найдут где-нибудь в лесополосе как нежелательного свидетеля, – это в какую сумму вы оцениваете? А? Диван и кресло, которые пришлось выкинуть к чёртовой матери? Их вы как оцените?

Я сделала паузу, переводя дух. Он молчал, и его лицо было непроницаемым, как гранитная скала.

– Так что деньги свои заберите. Засуньте свою благодарность… хотя нет, лучше оплатите счёт из мебельного. Потому что ваши мальчики уделали мою мебель так, что она не подлежала восстановлению.

В повисшей тишине я ожидала чего угодно: вспышки гнева, угрозы, приказа его гориллам за дверью скрутить меня. Но старик сделал нечто совершенно невообразимое. Уголки его суровых губ дрогнули и поползли вверх, обнажая в хищной усмешке ряд ровных, неестественно белых для его возраста зубов. Он негромко, утробно хмыкнул.

– Хорошо, – кивнул он, убирая пачку денег обратно в карман. – Диван. Кресло. Будет сделано.

Он развернулся, чтобы уйти. Его стать, его уверенность в себе, даже его хромота – всё в нём кричало о власти. И в этот момент во мне снова включился врач. Я смотрела на то, как он двигается, как опирается на трость, как неестественно разворачивает плечо, компенсируя нагрузку. И слова вылетели сами собой, холодные, отстранённые и абсолютно профессиональные.

– Стойте.

Он замер, повернув голову.

– Трость смените, – безапелляционно заявила я, обходя стол и становясь напротив него. Мой взгляд сканировал его осанку. – Эта вам не подходит. Она слишком низкая и с неправильной рукояткой. Вы опираетесь на неё неверно, переносите вес на запястье и слишком сильно наклоняете корпус. Из-за этого у вас уже начинается искривление грудного отдела позвоночника и перекос таза.

Я говорила, как на лекции, чётко и безэмоционально. На его лице промелькнуло удивление, сменившееся заинтересованностью.

– Через год такой ходьбы заработаете себе не только прогрессирующий сколиоз второй степени, но и протрузию в поясничном отделе. А то и грыжу. И тогда придёте ко мне уже как пациент. По записи. В порядке общей очереди. А я, – я сделала многозначительную паузу, поднимая на него свои самые штормовые, самые серые глаза, – таких самоуверенных упрямцев, как вы, не люблю лечить. Они никогда не слушают рекомендаций.

Он молча смотрел на меня несколько долгих секунд. В его выцветших глазах плясали странные огоньки – то ли смех, то ли уважение, то ли всё вместе. Он медленно кивнул, будто соглашаясь не со мной, а с какими-то своими мыслями.

– Я подумаю над вашим советом, доктор.

С этими словами он развернулся и, уже без прежней спеси, направился к выходу. Дверь за ним закрылась, отрезая меня от его мира. Гиганты-телохранители бесшумно испарились следом.

Я рухнула на стул, чувствуя, как дрожат колени. Сердце всё ещё колотилось где-то в горле. Я только что нахамила, кажется, одному из самых опасных людей в городе. Нахамила и дала непрошеный совет. Идиотка. Конченая идиотка.

Но, чёрт возьми, как же это было приятно.

Я посмотрела на свой стол, на пустое место, где только что лежала гора денег. Потом на скелет Стёпу.

– Ну что, Стёпа? Кажется, мы только что отказались от суммы, равной годовой ипотеке, – вздохнула я. – Зато сохранили честь и достоинство. И что-то мне подсказывает, заработали себе новые проблемы.

Стёпа, как всегда, тактично молчал, скалясь в своей вечной пластиковой улыбке. А я вдруг поняла, что эта встреча, этот странный, властный старик, напугал меня гораздо меньше, чем его молчаливый, мрачный сын с бездонными тёмными глазами, в которых плескалась такая боль, что хотелось её вычерпать собственными руками. Отец пришёл и ушёл. А сын… Сын оставил в моей жизни невидимую, но незаживающую рану.

В дверь деликатно постучали. На этот раз по-человечески. Я вздрогнула, но голос взяла под контроль.

– Да, войдите!

На пороге появился Андрей Соколов, наш ведущий хирург. Воплощение маминой мечты: высокий, интеллигентный, в очках в стильной оправе, с идеально уложенными волосами и в безупречно отглаженном медицинском халате, из-под которого виднелся воротничок дорогой рубашки. От него всегда пахло надёжностью и каким-то изысканным парфюмом с нотами сандала.

– Рита, привет. Не отвлекаю? – его улыбка была мягкой и немного застенчивой. – Я тут видел, от тебя какая-то делегация выходила. Серьёзные ребята. Всё в порядке?

– Более чем, – я выдавила из себя самую безмятежную улыбку. – Консультировала по поводу правильного выбора ортопедических тростей. VIP-клиент.

Андрей хмыкнул, но по его взгляду было видно, что он не купился на мою отговорку. Он подошёл ближе, опёрся бедром о край моего стола.

– Выглядишь уставшей. Может, поужинаем сегодня? Развеешься. Я знаю одно отличное место, там потрясающий сибас на гриле.

Предложение было заманчивым. Правильным. Безопасным. Андрей был той самой тихой гаванью, о которой талдычила мама. Умный, успешный, воспитанный. С ним можно было говорить о последних публикациях в «Ланцете» и планировать отпуск в Тоскане. С ним было бы спокойно. И, скорее всего, невыносимо скучно.

– Спасибо, Андрей, но сегодня никак, – я покачала головой, стараясь, чтобы отказ прозвучал как можно мягче. – Дел по горло, да и дома меня ждёт один ревнивый собственник.

– Кот? – со смешком уточнил он.

– Он самый. Не простит мне измены с сибасом, – я улыбнулась уже искренне.

– Жаль, – он вздохнул, но без обиды. – Ну, если передумаешь, мой телефон у тебя есть. Береги себя, Рита.

Он легко коснулся моего плеча и вышел. Я проводила его взглядом, чувствуя себя полной дурой. Вот же он, идеальный вариант. Никаких криминальных разборок, погонь и простреленных конечностей. Только сибас, Тоскана и разговоры о медицине. Почему же тогда одна мысль о его правильности нагоняет на меня смертную тоску, а воспоминание о мрачном взгляде бандита заставляет сердце сбиваться с ритма?

Я потёрла виски, пытаясь прогнать непрошеные мысли. Всё, хватит. История закончена. Я спасла их, они остались мне должны диван. На этом точка. Пора возвращаться к нормальной жизни.

ГЛАВА 11

МАРГАРИТА

Есть вечера, похожие на тёплый плед и чашку чая с чабрецом. А есть вечера, которые с порога бьют тебя под дых, вышибая весь воздух из лёгких. Мой сегодняшний вечер определённо относился ко второй категории.

Он начался с предвкушения. Сладкого, почти наркотического предвкушения тишины. Весь день я разминала, вправляла, растягивала и собирала по кусочкам чужие тела, слушая бесконечные жалобы на ноющие спины и заклинившие шеи. Я была выжата, как лимон после десятого стакана текилы. Всё, о чём я мечтала, – это добраться до своей берлоги, рухнуть на старый, продавленный диван, который знал изгибы моего тела лучше любого любовника, и позволить миру существовать где-то там, за пределами моей входной двери.

Домой. Короткое, тёплое слово пульсировало в висках, отбивая ритм моим шагам по растрескавшемуся асфальту. Домой. Туда, где не нужно держать лицо, натягивать броню из цинизма и отбиваться от мира остротами, наточенными до бритвенной остроты. Туда, где ждёт десять килограммов презрительного великолепия по имени Маркиз и тишина. Мой личный, заслуженный сорт героина.

Но у судьбы, этой стервы с дурным чувством юмора, на мой вечер были совершенно другие планы.

Ещё на подходе к своему подъезду я почувствовала неладное. Что-то чужеродное, неправильное нарушало привычную вечернюю идиллию нашего двора. Прямо у моей парадной, перегородив узкий проезд, стоял мебельный фургон. Белый, безликий, с распахнутыми настежь задними дверями, изрыгающий из своего нутра картонные коробки и обмотанные плёнкой силуэты.

Первая мысль была ленивой и отстранённой: кто-то из соседей затеял переезд. Ну и флаг им в руки. Я обогнула фургон, собираясь прошмыгнуть в спасительную прохладу подъезда, как вдруг моё сердце сделало кульбит и ухнуло куда-то в район пяток.

Из подъезда вышли двое. Грузчики. Крупные, молчаливые мужики в одинаковых синих комбинезонах. И несли они… мой диван. Мой. Старенький, обитый выцветшей серой рогожкой, с трогательными затяжками от когтей Маркиза на подлокотнике. Мой окоп, моя крепость, моё убежище. Его выносили из моего дома, как покойника.

Я застыла, не в силах поверить своим глазам. В голове роились абсурдные предположения: ограбление? Коллекторы перепутали квартиру? Мать решила сделать «сюрприз», избавив меня от «старья»? Но всё оказалось гораздо хуже.

Из тени подъездного козырька шагнула фигура, и мир вокруг сузился до этого тёмного, злого силуэта.

Дамир Хасаев.

Да, я уже знала кто это. Пока ждала такси, прогуглила в интерне, интуитивно выискивая криминальные авторитеты города и, естественно, обнаружила семейство Хасаевых, в числе которых был Дамир… Парень с пронзительным взглядом, который я запомнила до конца своей жизни. И которого бы не желала встречать НИКОГДА!

И что самое поганое, я понимала, что они теперь не оставят меня в покое. И плевать, что я не обменивалась с ними персональными данными, они уже точно знали, кто я, чем занимаюсь, где работаю, и уж тем более, где живу. Но дико надеялась, что они всё же прислушаются к моим просьбам-требования, НЕ ДОНИМАТЬ МЕНЯ БОЛЕЕ!

Но, увы, это уже случилось. И сейчас, Дамир стоял, засунув руки в карманы идеально сидящих на нём чёрных брюк, одетый в тонкий чёрный джемпер, подчёркивающий широкие плечи и хищную стать. Мрачный, как грозовая туча перед извержением града. Он не просто стоял, он владел этим пространством, этим фургоном, этими грузчиками и, казалось, самим воздухом, который я отчаянно пыталась вдохнуть. Его взгляд, тяжёлый, как расплавленный свинец, впился в меня, и в этих чёрных омутах не было ни капли тепла. Только глухое, упрямое раздражение и что-то ещё, чего я не могла разобрать.

– Какого чёрта здесь происходит? – мой голос прозвучал на удивление ровно, даже ледяно, хотя внутри всё клокотало от подступающей ярости.

Он чуть склонил голову набок, будто оценивая меня. На его скуле проступил желвак.

– Замена, – коротко бросил он, кивнув на диван, который грузчики уже подтаскивали к фургону.

Я сделала шаг к нему, чувствуя, как адреналин обжигает вены.

– Замена чего? Мозгов в твоей голове на что-то более функциональное? Ты в своём уме? Кто вам дал право распоряжаться в моём доме и выносить мою мебель?

Мой диван скрылся в ненасытной пасти грузовика. Вслед за ним из подъезда выплыло моё любимое кресло. То самое, в котором он истекал кровью. То самое, в котором я провалилась в спасительное забытьё после той сумасшедшей ночи.